Страница 5 из 7
На работе о случившемся Исаев тоже не рассказывал. Какой интерес рассказывать, что тебя ни за что ни про что отмудохали в твой законный выходной? Поплакаться на жизнь, чтобы посочувствовали, — это не про Исаева. Его на работе давно прозвали Штирлицем. Не столько за фамилию, сколько за нордическую сдержанность характера. И вообще, Исаев предпочитал забывать о неприятном, чтобы не травить душу зря. Ну, не совсем чтобы забывать, но, во всяком случае, не обсуждать и вообще стараться не вспоминать. Если работаешь врачом, да еще в реанимации, то надо уметь не только брать в голову как можно меньше, но и как можно больше из нее вытряхивать. Ненужного, разумеется.
Через две недели (самый оптимальный, надо сказать, срок, за который гнев может и должен утихнуть, но угаснуть не угаснет). Провидение послало Исаеву сюрприз. Доставила сюрприз знакомая бригада с девятой подстанции. Заодно и новость прикольную рассказала.
— Нас сегодня всех разогнали, а подстанцию оцепили.
— Очередной придурок вас «заминировал»? — поинтересовался Исаев, пробегая глазами перечень препаратов, введенных на догоспитальном этапе.
— Хуже, — усмехнулся врач. — У одного из водил в шкафчике снаряд нашли.
— Шутить изволите, — усмехнулся в ответ Исаев.
— Какие шутки? Настоящий артиллерийский снаряд. Старший фельдшер пошла с санитарным рейдом по шкафам и наткнулась…
«Санитарный рейд» — это осмотр шкафчиков на предмет хранения пищевых продуктов и немедленного их выбрасывания, поскольку хранить еду в шкафчиках строго запрещено санитарными правилами. Администрация призывает и настоятельно рекомендует хранить еду в холодильниках, а сотрудники резонно отвечают на это, что из холодильников много чего пропадает, лучше уж в шкафчиках, под замком. Так надежней.
— Зачем водителю снаряд? — удивился Исаев.
Патроны еще куда бы ни шло, но какой прок в хозяйстве от снаряда?
— Не знаю, — пожал плечами доктор со «Скорой». — Он вообще какой-то странный, весь в себе. Может, коллекционирует.
Исаев представил коллекцию артиллерийских снарядов в своей квартире. Впечатлило.
Пациент был интубирован, поэтому Исаев узнал его не сразу. Отметил про себя машинально: «где-то я его видел», но мало ли в Москве коротко стриженных широколицых мужиков. Тысячи.
Пациенту повезло, насколько это определение вообще применимо к человеку со свежим трансмуральным инфарктом. «Скорая помощь» подоспела быстро, не застряв ни в одной из пробок. На догоспитальном этапе провели тромболитическую терапию, то есть, говоря человеческим языком, еще дома (вызывал он на дом) ввели препарат, растворяющий тромбы, значительно улучшив тем самым кровоснабжение пострадавших участков сердечной мышцы. Госпитализация прошла без неприятных сюрпризов в виде остановки сердца или нарушений сердечного ритма, что позволяло надеяться…
Только позволяло, потому что всяко в жизни случается. Однажды у Исаева пациентка умерла во время транспортировки в отделение. Отлежала в кардиореанимации пять суток, стабилизировалась, а на каталке выдала фибрилляцию. [2]Так и не доехала до палаты. Заведующего кардиореанимацией и дежуривших в тот день врачей долго и усердно прорабатывала администрация. Дело закончилось выговорами и лишением премии. А за что, спрашивается? Кто мог предугадать, что стабилизировавшаяся пациентка вдруг «зафибриллирует»? Она могла сделать это и в отделении неотложной кардиологии, и при выписке, и дома… да когда угодно. От выговора не спас даже профессорский обход, проведенный накануне и рекомендовавший перевод в отделение на следующий день. Врачей принято ругать, принято быть недовольными ими (сильно или чуть-чуть), а задумывался ли кто-то из хулителей и критиканов о том, как часто врачи получают за то, в чем нет их вины. Впрочем, наверное, не задумывался. Как писал Чехов, тоже, кстати говоря, бывший врачом: «Критиканы — это обычно те люди, которые были бы поэтами, историками, биографами, если бы могли, но испробовав свои таланты в этих или иных областях и потерпев неудачу, решили заняться критикой».
Узнал его Исаев позже, когда, убедившись в том, что с дыханием у пациента проблем вроде бы нет (тьфу-тьфу-тьфу, конечно), извлек из трахеи трубку. Трубка — это удобно, но без особой нужды держать ее в трахее не следует, травмирует она, хоть и гладкая да эластичная. Как-никак — инородное тело. Узнал — и не поверил. Посмотрел еще раз, внимательно, можно сказать — все лицо глазами ощупал, и только тогда убедился, что это он, тот самый гад со стоянки у супермаркета.
«Кино и немцы! — подумал Исаев, воскрешая в памяти инцидент. Кому рассказать — не поверят. Ну и ну… И что мне теперь делать?»
Одно дело — встретить недруга в укромном месте и совсем другое, когда он лежит в койке и смотрит на тебя взглядом, в котором скорбь смешана с надеждой, и еще какая-то собачья преданность присутствует. Мол, что угодно сделаю доктор, все выполню, все перетерплю, лишь бы поскорее уйти отсюда и, желательно, вперед головой, а не ногами. Все закономерно — реанимация есть реанимация. Здесь иногда умирают.
Возможностей для мщения было не перечесть. От укольчика, который в считанные секунды отправит пациента на небеса (и хрен потом кто что докажет!), до перевода на самую беспокойную койку — у самой двери, напротив сестринского поста. В реанимационных залах, точно так же, как и в тюремных камерах и лагерных бараках, чем дальше от дверей, тем спокойнее и почетнее. Опять же — на посту вечная суета, хоть и негромкая, но все же суета. Правда, обычно и кладут перед постом самых тяжелых, тех, кому лучше в буквальном смысле находиться «на глазах» у персонала, тех, кому до шума и мимоходящих нет никакого дела. Или просто пару раз дать в зубы, чтобы закрыть счет? Хороша удаль — бить беспомощного больного человека! А беспомощного сбитого с ног человека пинать — это вам как?
Вспомнив сакраментальное «Знай на кого гавкать, сука», а главное — презрительный тон, с которым были сказаны эти слова, Исаев немного «подзавелся». Не до такой степени, конечно, чтобы трясущимися от нетерпения руками набирать в шприц что-нибудь абсолютно противопоказанное пациенту, но до такой, чтобы внятно, в деталях, совсем как наяву представить себе последствия летальной инъекции. Представив один вариант, переходил к другому. Если так — то просто заснет и не проснется, если так — то похрипит напоследок, а можно ведь и так, чтобы в судорогах нечто вроде твиста на койке станцевал, но этот вариант может вызвать вопросы на вскрытии, а вот первые два никаких вопросов не вызовут. Одним летальным исходом будет больше. Ничего страшного, статистика выдержит. Да и диагноз такой, что даже ругать не станут.
Доиграй в уме ситуацию — и отпусти. Исаев отпустил, даже укорил себя за кровожадность и непрофессионализм, а вот ситуация его не отпускала. Хотелось непременно сделать гаду что-то нехорошее, и в то же время не хотелось. Ни бить, ни пинать, ни, Боже упаси, вводить что-нибудь противопоказанное, ни переводить к дверям, тем более что прямо перед постом лежал коварный в своем безумии дед Толоконников, которого в другое место не положишь — сразу хулиганить начнет. Хулиганства у Толоконникова были аховые — душить соседа подушкой, швырять в окно уткой (не той, которая летает, если кто не в курсе, а той, в которую справляют малую нужду), пытаться стащить с кронштейна монитор. Для фиксации к деду Толоконникову меньше чем втроем соваться не стоило — расшвыряет, и это несмотря на почтенный семидесятишестилетний возраст и третий инфаркт в анамнезе. Вот что аффект с человеком делает. Сейчас дед спал, осмотренный психиатром и получивший все, что нужно для глубокого спокойного сна. Исаев надеялся, что дед благополучно проспит до утра. Правда, в отделение его, буйну головушку, хрен переведешь, потому что психиатр прописал Толоконникову постоянное наблюдение, а в отделении туговато с сестрами и никто деду отдельную медсестру не выделит, но это уже проблемы заведующего отделением. Исаеву бы день простоять да ночь продержаться, а там хоть трава не расти двое суток до следующего дежурства. Никакого равнодушия — просто есть рабочее время, а есть нерабочее. «Делу — время, потехе — час», разве не так?