Страница 4 из 6
– Ты что же – правда, забыла?
– Забыла, – грустно сказала она. – Теперь вспомнила.
Ведь она была у него – две недели назад, перед самой поездкой в Москву, они провели прекрасный вечер, потом он проводил ее домой.
Рискованный вечер, в смысле их эксперимента, вдвоем в квартире… Вечер соблазна, балансирования на самом краю, вечер удивительных переживаний…
Как же она могла забыть? Что с ней такое происходит вообще?
У ЧАПАЕВА
После этого случая Родион не на шутку встревожился, мысли о романтическом москвиче улетучились, дело тут более серьезное, совершенно непонятное дело.
Маша стала задумчивой, иногда ее глаза как бы гасли, тянуло помахать ладонью перед ее лицом: ты куда смотришь – наружу или внутрь?
Один раз она просто не узнала его: пришла на свидание, остановилась посреди площади, повернулась на каблуках, платье взметнулось, как у фольклорной танцовщицы: она явно кого-то искала, уж не Родиона ли?
Он подошел, Маша смотрела на него несколько секунд, будто пытаясь понять, чего от нее нужно этому незнакомому человеку…
Родион стал присматриваться к ней, уже в свете своего нового подозрения. Голос тот же, и вроде бы – не совсем тот. Походка, кажется, изменилась. Жесты, движения… Любимый ее жест – быстро накрутить на палец локон у виска и отпустить, будто проверяя его золотистую упругость: куда делась эта привычка?
Нет, на месте. Они шли вдоль набережной речпорта, рассматривая круизные суда, мечтая о путешествии. Маша поставила ногу на кнехт, обнажив коленку, проследила за взглядом Родиона и тихо рассмеялась, накрутив локон на палец.
– Все это может кончиться потрясающим разочарованием, ты не находишь?
– В любой идее есть доля риска.
– А я вчера читала на каком-то сайте, что последние время входят в моду пробные браки.
– Ага. Пробные браки были всегда, только этому явлению не могли подобрать подходящего названия.
– Мы можем оказаться сексуально несовместимыми.
Родион осторожно провел пальцем по ее коленке. От таких маленьких прикосновений его бросало в дрожь. Они часто касались друг друга, именно так, кончиками пальцев. Со стороны могло показаться: вот двое, они давно близки, наверное, муж и жена…
– Неужели ты чувствуешь то же, что и я? – спросил он.
– Возможно, – сказала Маша. – Если мы друг друга не устроим, никогда не поздно будет развестись.
– Ну, уж нет! В свете нашего эксперимента… Над самой жизнью…
– Какого эксперимента? – Маша посмотрела на Родиона, невинно захлопав ресницами.
В свои тридцать пять лет Родион имел довольно смутное представление о браке, а теперь и вовсе испытывал смятение. Может быть, эта девушка просто больна? И вот, за периодом ремиссии наступает самый обыкновенный кризис? Или же – в самом деле – перед ним вовсе не Маша?
На следующий вечер он рисовал спектакль. Это снова была «Куропатка», первое представление с участием Марии Белой после ее поездки в Москву. Родиону пришло в голову, что его подозрения просто смешны: сейчас Маша выйдет на сцену и будет играть. Как всегда – самозабвенно, отчаянно, преодолевая Станиславского и Михаила Чехова, чуть передергивая самодовольного Раковского.
Интересно, как бы справилась с этой задачей какая-нибудь другая?
Заречная появлялась на седьмой минуте действия, и пока шла эросцена между сельским учителем и траурной дочерью управляющего, Родион рисовал свет… В такие минуты он чувствовал себя демиургом, наверное, подобные ощущения испытывает вратарь: в прямоугольной арке ворот, словно в проеме сцены, бегают и гоняют мяч маленькие человечки, а он управляет ими быстрым движением глаз.
Но все оказалось гораздо сложнее и кончилось настоящей катастрофой.
Маша играла не то и не так. Первая же ее реплика (Я не опоздала… Конечно, я не опоздала…)повергла всех в изумление. Зуев, игравший Треплева, вел диалог, время от времени заглядывая Маше в глаза, наверное, подозревая, не пьяна ли она, или, может быть, что-то похуже…
Родион вдруг подумал, а не запутала ли ее в Москве какая-то секта: что если Машу используют, с некой целью, может, загипнотизировали ее, что ли…
Или перед ним все-таки не Маша? Ведь она играет просто невозможно, будто совсем не актриса, а какая-нибудь служащая на корпоративной вечеринке, которой поручили поздравить начальника.
В середине первого действия по спинам актеров пробежало напряжение. Это значило, что сам Раковский высунулся из-за кулисы, светит оттуда своим большим разгневанным лицом.
Меж тем раздвигается занавес маленькой сцены, за ним, на пластмассовом «камне» сидит Маша, она играет Заречную, которая играет Мировую Душу: актриса, которая играет актрису. Родион запускает на задник луну, обрисовав фигуру Маши конторовым светом, так, что вокруг ее золотой головки образуется тонкий ореол.
Маленькая сцена, построенная в глубине большой, зрители – настоящие зрители, пришедшие сюда с улиц города, смотрят на зрителей, вышедших из-за кулис…
Пауза затянулась. Уже через пятнадцать секунд все сидевшие в зале, даже те, кто никогда не видел пьесы, поняли, что актриса забыла текст.
Но его же невозможно забыть! Любой актер до гроба помнит этих гусей, львов и куропаток…
– Люди, львы… – послышался шепот Раковского из-за кулисы, настолько громкий, что его было слышно в зале.
Кто-то хихикнул. Часть зрителей, наверное, думала, что так и нужно, если «Чайка» – не совсем «Чайка» Чехова, а отчасти – «Куропатка» Раковского, который, как знал Родион, для начала работы над режиссерским сценарием просто заменил в компьютерном тексте часть слова «чайк…», на куропатк…», получив, по его мнению, совершенно новую пьесу – в большей степени комедию, чем классическая.
– Люди, львы… – подсказал Шура Зуев, сидевший на сцене ближе всех к Маше.
– Орлы, – с издевкой сказал кто-то в партере.
– И куропатки, – подхватил другой, более зычный голос.
Маша молчала, с удивлением оглядывая зал.
Тут знаменитая Ржанская, игравшая Аркадину, не нашла ничего более умного, как кинуть свою запланированную реплику, которая должна была прозвучать уже после монолога Заречной:
– Это что-то декадентское.
Зуев-Треплев отозвался, автоматически следуя тексту – (умоляюще и с упреком):
– Мама!
В зале засмеялись, кто-то захлопал, приветствуя находчивость актеров. В этот момент Заречная должна была сказать, что она одинока и раз в сто лет открывает уста, и голос ее звучит в этой пустоте уныло, и никто не слышит, и так далее… Но Маша молчала, глядя в какую-то немыслимую точку на расстоянии вытянутой руки от собственных глаз.
– Серой пахнет,– угрюмо проговорила Аркадина. – Это так нужно?
В сложившейся ситуации реплика приобрела неожиданно новый, зловещий смысл.
– Да,– мрачно подхватил Треплев.
Аркадина усмехнулась:
– Да, это эффект.
Треплев повторил:
– Мама!
Вдруг встрепенулся, скинул оцепенение, посмотрел на Раковского, который с безумными глазами махал актерам из-за кулисы…
– Господа! – продолжил Зуев тем же голосом. – Мы приносим свои извинения. Через несколько минут спектакль будет продолжен. Дайте, пожалуйста, занавес.
Родион хлопнул по плечу Кривцова, своего помощника, и тот пересел за пульт. Родион вышел из зала и, набирая скорость, понесся через фойе.
Занавес был закрыт, Маша все также сидела на «камне», Раковский слева, Зуев справа – пытались поднять ее. Тело девушки, казалось, приросло к «камню», она удивленно озиралась по сторонам, похоже, вовсе не понимая, как она попала сюда.
– Да что с тобой?! – зашипел Раковский, размахивая перед ее лицом ладонью.
Маша сделала несколько шагов по сцене и вдруг завалилась навзничь. Родион подлетел одним гигантским прыжком и подхватил обмякшее тело. Раковский вытягивал шею, всматриваясь за левую кулису, откуда быстро, из глубины, приближалась, уже «вся в белом», Светка Алексеева, дублерша.