Аннабель

  Она перевела взгляд на то место, где должен быть шрам после процедур, но мои тщательно расчесанные волосы закрывали всю шею. Я перенесла свой вес и поняла, что ерзала слишком много. 

  Сцена: IGA Рынок на Дорчестере, через три дня после того, как обанкротился Ровлз. 

  Положили на конвейер, между нами, источник всего напряжения: банку растворимого горячего какао, две пачки сухой лапши, гигиеническую губную помаду, дезодорант, пакетик чипсов. Воздух был спёртый и прокисший, после холодного ветра на улице в магазине кажется сухо и жарко, как в пустыне. 

  Почему я пользуюсь его картой? До сих пор не знаю. Я не знаю стала ли я слишком самонадеянной или может, просто на миг, хотела казаться: делать вид, что не сбежала, что не сидела на корточках в заброшенном подвале с шестью другими девчёнками, делать вид, будто бы у меня был дом, место и пара, прямо как она, как все. 

  Может быть, я уже устала от свободы. 

— Мы не должны принимать кредитные карты без идентификационного номера, - сказала она после долгой минуты молчания. 

Я никогда не забуду её: ту черную челку, безразличные глаза, словно мраморные. 

— Если хотите, я могу позвать менеджера, — сказала она так, будто бы делала мне одолжение. 

Тревожные звонки в моей голове выключились. Менеджер значил власть, значил неприятности.  

— Знаете что? Забудьте. — но она уже оглядывалась по сторонам. 

— Тони! Эй, Тони! Кто-нибудь знает, куда пошел Тони? — она раздраженно повернулась ко мне, — Дайте мне секунду, ладно? 

  Доли секунды на решение, момент, который она оставила регистр и ушла, ища Тони — тридцать, может сорок секунд отсрочки. 

  Не думая, я набила карман гигиенической помадой, затолкала чипсы и лапшу в пиджак и бросилась с места. Я была в паре шагов от двери, когда услышала как она орет. Так близко к улице, к дуновению холодного воздуха и людям, спешащим и безразличным. Три шага, два...  

  Охранник материализовался передо мной. 

Он сжал мои плечи. От него несло пивом. Он сказал:  

— Куда это вы направляетесь, маленькая леди?  

  В течении двух дней я была в автобусе, следовавшем обратно, в Портленд. На этот раз моя сестра Кэрол была со мной для дополнительной страховки, член Комиссии по регулированию несовершеннолетних, тощий парень лет девятнадцати с прыщавым лицом, волосами, как пучок морской травы и свадебным кольцом. 

  Я знала, что Кэрол не способна долго держать рот на замке — она никогда не могла — и как только мы отъехали от автобусной станции, она сконцентрировалась на мне. 

— То, что ты сделала было эгоистично, — сказала она. Кэрол было только шестнадцать в то время — у нас был почти год разницы, — но она могла сойти за сорокалетнюю. Она держала кошелек, модный кошелек, и красные перчатки, чёрные ботинки с широкими носками и только что выглаженными джинсами. Её лицо было уже, чем мое, её нос вздернут, будто бы не одобряя остальные черты лица и пытался отличится от них. 

— Ты знаешь, как обеспокоены родители? И как опозорены? - Моя мать была одной из добровольцев, чтобы вылечится. Она решилась на процедуры раньше, чем они были узаконены. 

После трёх десятилетий брака с моим отцом — очаровательным и шумным когда он трезв, скупым и громким, когда пьян, бабником, не преминувшим случаем облапать любую, кто бы переспал с ним — она обрадовалась исцелению, как нищий еде, воде и обещанному теплу. Она втянула и папу в это и он должен был признать, что подходил лучше для этого. Спокойнее. Менее злым. И вряд ли он пил больше, чем кто-либо другой. Он не делал почти ничего другого с тех пор, как был управителем воздушного движения большую часть своей жизни — за исключением сидения возле телевизора, забав с верстатом и игрой со старыми запчастями и радиотехникой. 

— Что именно? — я дыхнула на окно и нарисовала звездочку пальцем на запотевшим стекле, потом стерла её. Кэрол нахмурилась. 

— Что? 

— Они волновались? Или опозорились?, - Я дыхнула снова и нарисовала сердце, на этот раз. 

— И то, и то, — Кэрол потянулась и размазала сердце. 

— Останови это, — страх промелькнул на её лице. 

— Никто не смотрит, - сказала я. Наклонилась головой к окну, чувствуя, что очень устала. Я наконец-то ехала домой. 

Не будет больше столкновений с пассажирами, шарящими за легкой добычей, чувствуя смесь стыда и восторга, когда план удался. Не будет больше писающих за ширмой среди ночи, пытающихся никого не разбудить. Меня излечат, вероятно к концу недели. 

Маленькая часть меня была рада. Отказ всегда приносит облегчение.  

— Почему с тобой так сложно? — спросила Кэрол. 

Я повернулась, чтобы посмотреть на нее. Моя младшая сестра. Мы никогда не были близки. Я правда хотела полюбить её. Но она всегда были слишком другой, слишком осторожной, другими словами, с ней было невозможно играть. 

— Не волнуйся, - сказала я- я не причиню тебе неудобств.  

  Я спала почти весь путь в Портлэнд, засунув руки в карманы и прислонившись лбом к стеклу. Идентификационный код на имя Конрад Хэлоуэй я держала в правой руке. 

7 Глава (Сейчас)

Я была в Шестом отделении в течение 11 лет, без ничего, кроме старых историй, старых слов для удобства. 

Раны на моем пути идут через минуты, которые чувствуются словно годы и годы, которые управляют мной как песок, как отходы 

Но сейчас, в ожидании Томаса, чтобы он дал мне сигнал, терпения у меня почти не осталось. 

Я помню, каково это было, когда я была беременной Линой. Последние две недели казались дольше, чем остальные месяцы вместе взятые. 

Я была такой толстой и мои лодыжки были такими набухшими,что все это забирало энергию, что бы просто стоять. Но я не могла спать, не могла ждать, но в темные часы, после того, как Рэйчел и мой муж засыпали, я ходила. 

Я ходила по комнате вперед и назад: двенадцать шагов через двадцать по диагонали. Я месила ногами ковер. 

Я держала свой живот крепко, словно чашу, двумя руками, и я чувствовала, как ее трепетные волнения и сердцебиение пульсирует на кончиках пальцев, как далекий барабан. И я разговаривала с ней. 

Я рассказывала ей истории о том, кем я была, и кем я хотела стать в мире, в котором она уже была на пороге. Я сказала, что сожалею. Я помню как однажды я обернулась и увидела, что Конрад стоит в дверях. 

Он уставился на меня, и в этот момент все произошло без слов. Это было то, что нельзя назвать любовью, но что-то очень близкое, так близко, что я могла в это поверить порой. Может быть, своего рода понимание 

- Иди в постель, Беллс, -это было все, что он сказал 

Сейчас я думаю, что я должна идти. Я не могу лечь ни в коем случае. Шланг оставил синяки на ногах и на спине, и даже прикосновение листа является очень болезненным 

Я с трудом могу заставить себя есть, но я знаю, что должна. Кто знает, как долго мне  

придется перед тем, как разведчики найдут меня. И вообще, найдут ли? 

У меня нет ничего кроме пары хлопка, тапочек и хлопкового комбинезона. И снег ложится в тяжелые сугробы вдоль замерзшей реки. Деревья будут голые, а животные в норах. 

Если я не смогу найти помощь, я умру в течение двух, трех дней. Лучше умереть там, в том мире, который я всегда любила-даже сейчас, после всего, что он сделал для меня. Три дня проходят бессловно. Потом четыре и пять. 

Разочарование становится постоянным, удушающим. Когда проходит шесть дней без сигнала от Томаса, я начинаю терять надежду. Может быть, его обнаружили? Проходят другие дни. 

Я начинаю злиться. Он, должно быть, забыл обо мне. Мои синяки превратились в звездопады, большие взрывы невероятных цветов, желтые, зеленые и пурпурные. 

Меня больше не беспокоит Налим. Вся моя надежда, энергия, которую я оставила с мыслями о побеге, все покидает меня. 

Я потеряла даже желание ходить. Я наполнена темными мыслями: Томас никогда не собирался помогать мне. 

План побега, плетение из веревки-все это была мечта, фантазия, которая удерживала меня все эти годы.