Варвары

– Дарий хочет строить мост через Боспор Киммерийский. По нему пройдет левое крыло войск и ударит по вам через землю тавров. – Поднялся на ноги и уже от самого выхода сдавленно закончил: – Правым крылом он обогнет Меотиду и переправится через Танаис. Сто тысяч всадников и триста тысяч пехоты. Это на вас. Остальные пошли на Элладу. Зимой не придут. К новому травостою ждите их.

Он вильнул хилым телом и пропал за тяжелым ковром, прикрывающим вход в шатер.

Когда утих топот копыт, Агай устало опустился на трон, прикрыл глаза мешочками век. Никто не осмеливался нарушить думу царя. Ксар, старейшина скифов-скотоводов, тронул Скила за локоть, шепнул:

– Владыка устал. Отойдем. У меня к тебе и Мадию есть нужные слова.

Он мотнул головой, тихонечко отступая от трона. За ним двинулся Мадий, широкоплечий, узкий в талии старейшина племени скифов-пахарей с тучных земель Борисфена. Последним отошел от Агая Скил.

– Говори, – потребовал Скил, глядя в глаза Ксару.

– Тс-с! – Ксар вскинул сросшиеся брови, приложил палец к вытянутым губам. – Это только для наших ушей.

– Что ты хочешь? – нетерпеливо перебил Скил.

Ксар покосился на обмякшего на троне Агая.

– Вы, царские люди, каждый день рядом с владыкой. Пообвыкли, осмелели, а мы отдалены от него и страшимся, – зашептал он, поблескивая мелкими зубами. – Вот и Мадий скажет – я прав.

Скил повернул лицо к Мадию. Тот переступил ногами, неуверенно тряхнул головой, отчего длинные волосы его тяжело мотнулись по щекам. Ксар, постукивая себя в грудь кулаком, решительно сказал:

– Но страшимся, нет ли, а царя надо менять. Агай стар. Ему уже не под силу решать дела. Вы только что видели это. Пусть на трон сядет дочь его Ола.

Скил нахмурился.

– Разве мы на народном совете, старейшины? – глухо спросил он. – Или народ велел вам созвать совет, а я не знаю? Ты теперь говори, Мадий.

– Мои люди далеко отсюда. Они пашут и молчат, – ответил Мадий. – Однако же верно, Агай долго держит священную чашу, но… Тени предков давно обступили его. Пора ему думать о пути в Герры.

– Кто видит правильно, тот думает правильно! – почувствовав поддержку, горячо молвил Ксар. – Надо уберечь союз племен страшным для врагов, а для этого нужна крепкая рука и сердце молодого волка.

– Ты только что говорил о волчице, – усмехнулся Мадий.

– Рядом с царицей будем мы! – вспыхнул Ксар. – А там… Я намекал на ее будущего сына.

– Стыдитесь, старейшины! – Скил тряхнул рукой. – Царь всегда был первым воином на поле брани! Или видели, как он показывал спину? – Зло оглядел Мадия и Ксара, зацедил сквозь зубы: – Царь здоров, и бег скакуна его легок. У кого повернется язык, чтобы сказать обратное? Боги берегут его, побережем и мы. Это говорю вам я, предводитель царской конницы, лучшей из всех племен.

Гневно сопя, Скил отвернулся от них, Агай сидел в той же позе, положив на колени персидский меч, и, казалось, спал.

– Почему, Скил, не берешь женой дочь его Олу? – будто жалеючи, шепнул Ксар. – Кто не знает, что ты почти зять царя? Бог наш Папай, если принести ему добрую жертву, даст наследника Агаю, а тебе сына. Тогда пусть Агай правит нами, пока подрастет новый владыка, твой сын. – Он сделал паузу. – Или ты будешь рад видеть царевну женой белоголового кузнеца?

При этих словах Скил приузил глаза, на изуродованном лице заходили желваки. Он медленно развернулся к старейшине.

– Молчи, Ксар. Не в воле смертных решать за богов. – Облизнул губы. – И зачем, Ксар, когда ты стучишь в грудь кулаком, звенит под одеждой панцирь? Или ты скакал к нам смещать царя и предвидел сечу? Забыл, что вне боя мы не прячем грудь под железо?

– Я мчался на встречу с послами врага! – огрызнулся Ксар, вертя в руках державную чашу.

– Мадий тоже прискакал, но не нарушил обычая. – Скил кивнул на старейшину пахарей. – А твои скотоводы что-то злобно стали поглядывать на людей царских. Зачем так? И сам ты, Ксар, говорят, даже в баню ходишь в панцире.

Ксар побледнел, набычился. В это время Агай шумно вздохнул, открыл глаза и махнул рукой, подзывая к трону старейшин. Они придвинулись к нему, готовые выслушать все, что прикажет старый, но еще грозный владыка.

– Тревога ваша мне понятна, – разглядывая их, грустно заговорил Агай. – Прошлой ночью летал я думами к небожителям, и повязка покоя упала с моей головы. Две белые ласточки влетели утром ко мне в шатер. Так я узнал о двух бедах. Одну привезли персиды, кто сдернет покров неизвестности с другой?

Старейшины клонили головы, не зная, что ответить владыке. Белых ласточек дано увидеть не всякому. Пошевеливая губами, Агай долго смотрел в пол, потом чуть приподнял руку с подлокотника трона.

– Ксар! – неожиданно властно позвал он. – Ты держишь то, что еще принадлежит мне.

Старейшина быстро опустился на колени и вложил чашу в растопыренную пятерню Агая.

– Думал, рука твоя устала, – оправдался он, снизу вверх глядя на владыку. – Не яри своего сердца, царь. Гнев – плохой советчик, а мы ждем от тебя мудрых слов.

– Стар я, да. Время гнет плечи, земля совсем стала близко. – Агай поднял голову. На суровом, грубой лепки лице его, все еще лежала печаль. – Стар. Уже не как вы держусь в седле. Но рука моя крепка и ловко держит гибельное железо акинака. Выгудеть ей и на тугой тетиве лука. Пусть народ знает об этом и не ропщет на мои годы. – Он свободной рукой заслонился от враз заговоривших было старейшин. – Молчите!.. Закон предков велит убрать царя, если он немощен и не имеет наследника. Вы так и поступите скоро, но… не прежде, чем я проучу Дария. Встань, Ксар.

Агай поднялся, шагнул к старейшинам. Седой и усохший, стоял он перед ними, крутоплечими, и печаль уходила с лица его.

– Воины! – любуясь ими, заговорил он. – Пятьдесят раз зеленели и увядали степи, как я вожу вас. И ни разу не видел лица робкого. И теперь не увижу. Я знал ваших отцов. Наши кони топтали землю Манны и Фригии, наши стрелы сдували со стен предателей мидийцев, которые теперь стали персидами. Разве не они созвали на дружеский пир скифских вождей и перекололи всех, трусы. Сильны были отцы ваши, но доверчивы. Вы молоды, не помните давнего, а я не забыл. И отцы ваши, отошедшие к теням предков, скорбят, не отомщенные. Что ж, не мы мидийцам припомнили старый долг, а сами они спешат заплатить за него. Скачи, Мадий, за Танаис к сарматам. Не беда, что надвинулись к нам они от Рипейских гор. Наши предки тоже пришлые, от самого восхода. Скажи Агафарсису: разве не одна степь дает жизнь нам и им? Или наш враг не пошевелит их, стоящих на пути в Скифию? Пусть держат копье против груди Персиды. Скачи и привези мне хорошие слова.

Мадий уронил голову на грудь, развернулся широким телом и быстро вышел из шатра Агай потрепал по плечу Ксара.

– Тебе путь к таврам. – Он нахмурил растрепанные брови. – Пусть их уши услышат, что я знаю, как хочет Дарий пройти в мои степи. Когда я сам захочу навестить Тавриду, мне не надо будет строить мост. Скажи: закройте путь персидам через пролив. Одна у нас будет беда, если ослушаетесь.

Агай и Скил остались вдвоем. Вечерело. За стенами шатра, далеко где-то мычали волы, ржали кони, слышался протяжный крик табунщиков. Солнце садилось в тучу. Последние лучи его, понизу, светили в открытое окно у входа. Сумрачно становилось в шатре. Серебряные сосуды у стен и развешанное оружие – все это смутно белело, и так же белела в померкшем нутре шатра голова Агая.

Бесшумно вошел слуга-раб с факелом. Красное пламя, стушеванное мягким войлоком стен, колебалось, и оттого чудилось, что по темным углам полно теплых шевелящихся тварей. Раб зажег светильник и удалился.

Глядя на красный лафтак огня, торчком стоящий над широкогорлым светильником, Агай вздохнул.

– Ну, Скил, – начал он, зная, что старейшина ждет его слов. – Тебе дорога к эллинам, в Ольвию. Толмач сказал – Дарий пойдет войной на Элладу. Значит, теперь у нас один враг, пусть знают. Требуй у них гоплитов. За этот год не возьму с них дани. Золото за скот и пшеницу тоже. Пусть дадут пеших воинов. Стратегу скажи: на стены Ольвии не надейтесь. Нам плохо станет – уйдем с кибитками за Гипанис или дальше – за Тирас. Как они поволокут дома свои из камня от персидов, когда останутся одни? Или Дарий не тронет эллинов, побоится далеких отсюда Афин? Передай, что не благословения бога Зевса жду я, не гладких речей бритоголовых жрецов, а тяжких воинов, прикрытых длинными щитами.