Варвары

Царь поглядел влево, вправо. Огромным, плотным кольцом окружало холм его воинство. Наступил час, когда тысячи юношей на глазах всего племенного союза станут равноправными его членами – воинами. Каждую осень свершается этот заведенный прадедами обряд. Все они – широкоплечие, с втянутыми животами и чуть тронутыми волосом тугими лицами, выстроились у подножия холма, перед ведущими наверх ступенями. Каждый из них взойдет на холм и на виду у всей Скифии превратится из мальчика в мужчину, защитника ее очагов и кибиток. Если одежда их различала – сыны царских скифов почти все приоделись в лучшие шерстяные кафтаны и сапожки, а дети скотоводов выделялись овчинами и чувяками, то торжественность лиц объединяла их, и походили они друг на друга, как стрелы в туго набитом колчане.

Агай спешился. У ног его, на разостланных войлоках лежали груды коротких мечей-акинаков, вывезенных сюда из царского арсенала. Он снял сияющий шлем работы Лога, и тотчас два старца подвели к холму белого, как облако, коня. Двое юношей приняли из рук в руки повод и взошли с конем на площадку холма. Там передали его энареям. Старший предсказатель выдернул из хвороста обрядный меч, положил его рукоятью на протянутую ладонь одному из юношей. Свободной рукой юноша распахнул кафтан, оттянул под левым соском кожу и коротко полоснул лезвием меча. Тонкая струйка брызнула в котел с вином. Юноша передал меч другому и пошел с холма. Сойдя вниз, он стал на свое место, а остальные один за другим все шли и шли на вершину и снова спускались, образуя прежний строй перед ступенями. Наконец последний, которому предстояло взойти на холм, направился к царю. Агай взял из груды мечей один, вручил юноше. Тот поднялся на площадку, пустил кровь. Ему подали ковш. Он зачерпнул им из котла, поднял над головой, повернулся кругом и на виду войска отпил глоток. Потом окунул в котел врученный царем меч и плашмя пришлепнул его к спине коня. На белой шкуре храпящего, чуящего кровь скакуна ярко отпечаталась красная полоса. Всеобщий крик приветствовал юношу, ставшего воином и побратимом. Юный воин стал сходить вниз, а по ступеням уже поднимались другие. Свершив обряд, они тут же расходились, каждый в отряд своего отца.

Но вот последний из них покинул холм. На вершине остался конь – красный от шлепков мечами, да окружившие его энареи. Ловко, одним взмахом обрядного меча, предсказатель поверг скакуна, привязал к спине деревянного бога Папая, и люди покинули холм. Подожженный со всех сторон, хворост запылал. Космы пламени плеснулись вверх, с воем сшиблись над площадкой и, взревев, взвинтились в один огненный столб, и столб этот прыгнул высоко в небо, отбросив по ветру сизый хвост дыма.

Предсказатели шаг за шагом отступали от жаркого костровища, тихо тянули унылый гимн. Воинов сковала немота. Еще бы. В эту минуту Папай на своем скакуне с огнем и дымом улетает в небесные выси, чтобы оттуда строгим оком следить за порядком в своем народе.

К Агаю подъехали Скил и Ксар. Старейшины помогли царю сесть на коня, он с облегчением вытянул уставшие ноги.

– Скил отобрал воинов, сумевших натянуть тетиву нового лука. Теперь их проверим на меткость, – обращаясь к Ксару, заговорил Агай. – Сколько таких же могучих у тебя?

Ксар заулыбался.

– Ровно половина моего войска, владыка! – гордо заявил он. – Восемьдесят тысяч! А много ли у Скила?

– Твоих добавить, много получится, – ответил Скил, оглядывая кочевников Ксара. – Не веселись до поры. Отберем метких, а там посмотрим, у кого сколько.

Ксар хмыкнул. Скил ткнул его в бок нагайкой, и они, еще возбужденные зрелищем пылающего холма, нервно рассмеялись.

Улыбнулся и Агай.

– Начинайте пятенничать, – ласково оборвал он смех старейшин. – Триста лошадиных махов в деревянный щит. Кто попадет – зачислять в особый отряд. Неумелых – пасти коней всего войска на все дни праздника.

Старейшины отъехали к своим войскам. Скоро над степью загудели военные рожки, и конная масса быстро разделилась сперва надвое, потом на тысячи. Ржанье коней, выкрики команд, косматых сотников, яркие высверки щитов и шлемов. Грянул многотысячный перетоп копыт, и отряды брызнули по сторонам: одни разбивать бивуаки, другие состязаться в стрельбе, третьи стеречь табуны.

Выстелив по ветру хвосты и гривы, мимо Агая промчала царская тысяча. Припав головами к вытянутым конским шеям и колыша перед их мордами щетиной толстых пик, всадники промелькнули как видение, и только взвихренная копытами пыль да утихающий передрог земли остались за их спинами.

– Водить бы вас Ольдою! – тоскливо шепнул Агай, вспомнив убитого царевича, который командовал этой отборной тысячей. И еще вспомнил Агай, как сам отбирал в нее юношей, обучал, растил воинами, чтобы подрастающий Ольдой был в окружении ловких, неистовых в бою и вере телохранителей, пока водимых бесстрашным Ксаром. Но погиб Ольдой, нарушив священные заветы предков. Польстился на греховодную эллинскую жизнь, завел в высококаменной Ольвии дом, уставленный нагими богами, бражничал, доносили – прыгал, возложив на голову никчемную траву – цветы, как голоногая эллинская блудница. Утром выходил из крепостных ворот к своей тысяче, ночующей в открытой степи и поджидающей царского сына, будущего владыку. Выходил нечесан, пьян с ночи. И все эллины! Зачем нужен им пьяный бог Вакх? Как можно молиться такому, доводящему людей до исступления?

И тысяча не простила царевичу измены. Его тысяча, Агая.

– Сильные телом и духом. Верность и ярость делает ваш удар непогрешимым. – Глядя сквозь оседающую пыль, проговорил Агай и вздрогнул от близкого крика.

– Царя! – гремел голос Куна.

Агай хлестнул коня, проскочил сквозь пыльную завесу и оказался лицом к лицу с начальником стражи.

– Владыка, беда. – При виде царя хмуро, как обычно, заговорил Кун. – Мадий убит в схватке с персидами.

– Как? Персиды… – чуть дрогнул голосом Агай, но Кун понял, что подумал царь, успокоил:

– Нет, владыка. Всего маленький отряд, разведка. От Агафарсиса сын его, Когул, весть эту привез.

– Пошли ко мне Скила и Ксара. – Ахай внимательно всмотрелся в Куна. – Сам тоже будь… Мадий первым пролил свою и персидов кровь за мою обиду. Надо бы сюда его тело.

– Землей присыпан Мадий. – Кун развернул скакуна и понесся выполнять наказ Агая. Царь тоже заторопил своего коня, желая немедля познакомиться, с вестями из-за Танаиса. Царевич Когул прибыл с охраной и не малой. Добрых двадцать сотен сарматских всадников раскинули стан у въезда в столицу Агая. Целый военный лагерь вырос в степи. Уже стояли походные юрты и палатки, дымились костры, сновали люди. Казалось, они тут давно, крепко обжили место и не скоро тронутся кочевье.

Ожидая вызова царя Скифии, царевич лежал в роскошной юрте на тигровой шкуре. Огонь в переносном очаге морил жаром, было душно и потно, Когул разделся почти донага. Зная по опыту, что всесильные владыки не спешат с приемом посланников, он беспечно тянул кумыс, лаская прихваченную в свой первый ответственный выезд оливковолицую, с синими белками и гибкую, как хлыст, нубийку, проделавшую бог знает какой путь от пустынь Египта до Вавилонии, перелетая из рук одного купца в другие, пока не осела под стылым небом на землях сарматов.

Когул был пьян, а ласки нубийки вовсе сморили его. Честолюбивый и горячий от юной крови, волнами гудящей в его крепком теле, он то обмирал до озноба в объятиях многоопытной чужеземки, то вдруг отталкивал ее и невнятно выкрикивал слова, которые она понимала плохо.

– Ты любишь меня, ладно? – льнула к нему нубийка. – Сердитым быть почему? Я тебе играть, танцевать, ладно?

– Ладно, Ледия, ладно! – Царевич упал боком на шкуру, мутным взором поблуждал по юрте. – Танцуй! Как пламя, танцуй. Видишь, какое оно? Жаркое!

– О, я могу! – нубийка засмеялась. На черном лице, где только что рдели вывернутые губы, вскипела белизна, и царевичу почудилось, что Ледия непонятно как откусила и держит во рту кончик заснеженной горы, той высокой, что выросла на землях Урарту и служит жилищем злых духов.

Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте ЛитРес.