Страница 20 из 59
Мартин озадаченно смотрел на ученого: такой поворот разговора оказался неожиданным. То, что говорил Ульман, было и красиво и как будто убедительно, но…
— Нет, господин Ульман, — произнес он, и в голосе его прозвучала обиженная нотка. — Выходит, мы, люди, ни больше ни меньше, как прислужники у дьявола, как вы его там ни зовите, наукой ли, прогрессом или еще чем. Однако же с ядерным оружием совладали. Выходит, мы не только кочегары, но иногда и машинисты на вашем экспрессе, так?
— Видите ли… — Ульман скептически усмехнулся, но в этот момент, заглушая пьяную разноголосицу бара, раздались бравурные звуки фроянского гимна, и на стене, прямо над головой бармена, засветился голубоватый овал телеэкрана.
— Приветствую вас, дорогие мальчики, — обворожительно улыбнулась с экрана Жаклин, самая миловидная дикторша фроянской телестудии. — Помолчите, друзья, минутку, слышите? С вами будет говорить наш славный парень, наш президент!.. Тс-с!..
Жаклин сделала большие глаза, кокетливо приложила тонкий пальчик к губам и исчезла. Ее место на экране занял крупный моложавый человек с безукоризненным блестящим пробором.
— Хэлло, друзья мои, — бодро начал он, улыбаясь во весь рот. — Я рад встрече с вами, свободные фроянцы, рад и счастлив, что сумел выкроить кусочек времени для откровенной беседы. Думаю, что вы не заскучаете и не уснете….
В баре раздался одобрительный смех. Все смотрели на экран, разговоры стихли.
— Вы знаете, друзья мои, что очень скоро мы с вами примем нашу Конституцию, — уже серьезно продолжал Карповский. — Свод законов нашей свободной республики Фрой. Каждый фроянец вправе считать себя ее соавтором — ведь правила нашей жизни создаем мы все, весь наш маленький счастливый народ. Сегодня я хочу побеседовать с вами об одной из наших главных заповедей…
Ульман отвернулся от экрана.
— Господи, опять его понесло, — желчно пробормотал он.
— Мне и самому надоело все это, негромко сказал Мартин, кивнув в сторону телеэкрана. — Трижды в неделю. Осточертеет.
Ульман утвердительно качнул головой.
— …Напомнить еще раз отличные стихи Паоло Пирелли, победителя июньского конкурса фроянских поэтов, — энергично продолжал Карповский. — Вот они…
На несколько секунд на экране ярко вспыхнули мерцающие слова:
— Да, именно «суставы единого тела», — горячо подхватил президент, вновь появляясь в кадре. У нас нет безработицы, у нас не может быть лишних и ненужных, организм республики так же гармоничен и целесообразен, как гармонично и целесообразно самое прекрасное создание природы — человек. Каждый знает свое место, свою работу, свою задачу, и разве что только безумный и беспутный может хотеть чего-либо другого. Глазам — смотреть, ушам — слушать, сердцу — гнать по телу кровь… Так распорядилась мудрая природа, и если бы кто-либо из вас вдруг пожелал слушать музыку, как кузнечик, ногами, вряд ли бы из этого что-либо получилось…
Краснолицый белесый блондин, сидевший через два столика от Мартина и Ульмана, визгливо захохотал.
— Вот шпарит! Умница! — воскликнул он и обвел бар ликующим взором. Он был заметно пьян.
А президент говорил все энергичнее:
— И мы, не только Высший совет и я как президент, а все мы, матриоты-фроянцы, должны стремиться к сохранению трудовой гармонии в нашей республике. Это ничуть не ущемляет свободу личности. Но если уж ты осознаешь себя частицей единого организма, то…
Карповский сделал эффектную паузу, и на экране снова вспыхнула надпись:
Дальше ни О’Нейл, ни Ульман не слушали президента. Инженеру все больше нравился скуластый, с перебитым носом ирландец. Сначала он показался недалеким работягой, подцепившим несколько примитивных идиллических идеек. Мало-помалу Ульман убеждался, что О’Нейл далеко не глуп.
И только когда под круглыми сводами бара опять грянули звуки гимна, Ульман и О’Нейл вздрогнули и, будто сговорившись, разом оглянулись на потухший экран.
— Ах, какая жалость, — протянул Ульман. — Как много мы потеряли…
Мартин шутку не подхватил. Он настороженно смотрел на широкоплечего верзилу, который медленно приближался к их столику. На плоском лице верзилы рдели пятна, маленькие голубые глазки глядели вызывающе.
Остановившись за спиной Ульмана, он сжал его плечо шерстистой лапой:
— Ты смеялся… Смеялся над нашим президентом, гнида… Я видел!..
Резким движением плеч Ульман хотел было сбросить руку белобрысого, но тот вцепился крепко.
— Убери руку! — бледнея от гнева, негромко произнес Ульман. Глаза его недобро сузились, пальцы сжались в кулак.
О’Нейл понял, что скандала не миновать. Из-за соседних столиков на них уже пялились, кое-кто даже привстал, чтобы лучше видеть.
— Ты смеялся над президентом, — упрямо повторил верзила. — И я, Бенджамен Хилл, заставлю тебя, собака, пожалеть об этом, слышишь?
Медлить было нельзя: еще секунда — Ульман ударит наглеца, и тогда начнется черт знает что. Поднявшись с места, Мартин перегнулся через стол и ловко, как кот лапой, хлестнул верзилу ладонью по щеке. Тот оторопело отшатнулся, выпустив плечо Ульмана.
— Убирайся, подонок, — угрожающе прошипел О’Нейл. — Считаю до трех, и если не исчезнешь…
— Ах ты, коротышка, — задохнулся от ярости верзила. — Да я тебя…
Сцена, которая разыгралась в следующую минуту, напоминала финальный момент корриды. Нагнув голову, как разъяренный бык, Хилл кинулся на своего обидчика. Но бывший боксер О’Нейл оказался отличным торреро: молниеносно отскочив в сторону, он пропустил противника мимо себя, а затем, когда тот снова кинулся в атаку, скользнул на мгновение ему навстречу и тотчас же отпрыгнул. Никто в баре толком не понял, что произошло, все лишь увидели, как верзила, нелепо всплеснув руками, медленно упал, сначала — на колени, а потом — ничком, глухо стукнувшись головой о пластмассовый пол.
— Браво!
— Чистый нокаут!
— Аи да малыш!
— Молодчина, Март!
Мартина поздравляли, хлопали по спине, трясли за плечи. Рассеянно кивая и не глядя пожимая чьи-то руки, О’Нейл подошел к Ульману.
— Вот и все, — просто сказал он. — Пожалуй, вам надо уйти, господин Ульман. А я взгляну, что с этим типом…
Он дружески улыбнулся Ульману, направился к поверженному противнику и, озабоченно склонившись над ним, стал приводить его в чувство.
Глава II
В ПУТИ
…Огромные, полные затаенной скорби глаза смотрели на Ингу Горчакову. Удивительные глаза… Казалось, они молили о свободе и в то же время в них светилось сознание безысходности и отчаяние. Инге почудился в них горький укор — ей, одному из двуногих чудовищ, посягающих на свободу мирных и добропорядочных обитателей океанских глубин.
Порыв ветра шевельнул короткую прическу девушки. Инга подняла руку, поправляя волосы. Ее движение было оценено пленником как начало агрессивных действий. Чтобы напугать врага, маленький осьминог надулся, его зеленоватая кожа посерела, потом почернела и вдруг заиграла красными, оранжевыми, розовыми переливами.
— Ребята, скорее сюда! — восторженно крикнула Инга.
Никто не отозвался: кроме двух матросов, склонившихся над шахматной доской, на юте никого не было. Но шахматисты сидели с наветренной стороны и не могли услышать Ингу.
Пожав плечами, она опять склонилась над аквариумом. Забившийся в угол спрут уже прекратил радужную игру. И вообще он уже порядочно надоел ей — сколько же можно, в конце концов, таращиться на обыкновенного моллюска? Инга сунула ноги в тапочки, встала, взяла с палубы аквариум и понесла его в кают-компанию. Поставив стеклянную банку на столик у иллюминатора, Инга хотела было вернуться наверх, но передумала.