Страница 18 из 59
— Хэлло, Март! Ты тоже? Скорее!
Радостно осклабясь, негр помахал рукой. Симпатичный парень этот Бостон.
— Нет!.. — Мартин покачал головой. — Я с утра.
Негр завистливо закивал — да, мол, хорошо тебе, О’Нейл, — и прибавил шагу. Он очень спешил: видно, хотел успеть на первый вертолет. И все же не удержался, чтоб не похвастать:
— А я, Март, завтра выходной! Ведь здорово, а? Ох, и гульну же я — ой-ой!..
Последние слова он выкрикнул, уже скрывшись за ярко-сиреневым, густо разросшимся кустарником. Необычная окраска буйной растительности, кольцом опоясавшей обе площади — Гармонии и Ликования, — теперь уже не резала глаз О’Нейлу, как некогда. Он успел привыкнуть и к сиреневым кустам, и к светло-бирюзовым чащобам огромных папоротников. Сухопарый профессор-англичанин со своими помощниками придал этой части островной флоры фантастический причудливый вид. Мартин от кого-то слыхал, что примерно такая расцветка растительности должна быть на Марсе, если, конечно, там вообще что-либо растет.
Каждый раз, возвращаясь на рейсовом вертолете со строительной площадки и подлетая к городку Умельцев, он испытывал странное ощущение нереальности. Два четких, блестящих на солнце оранжевых круга в обрамлении мохнатых голубовато-фиолетовых кружев, серебристые диски «летающих тарелочек» — все это порождало иллюзию того самого «внеземного пейзажа», созданием которого был озабочен Высший совет республики. Это впечатление «инопланетности» усиливалось в минуты тревог, когда резкий вой сирен заставлял людей прятаться в домах и зарослях, а рейсовые вертолеты — немедленно опускаться на землю. И только кибернетическим «друзьям» не надо было в это время маскироваться. Напротив, вой сирены вызывал их активность. Множество темно-зеленых, отливающих металлом крабовидных существ, суетливо бегавших на своих длинных суставчатых ногах по оранжевым площадкам, — вот и все признаки жизни, какие мог бы заметить случайно или не случайно пролетавший над островом наблюдатель.
Такой маскировке, или «мимикрии», как называл ее в своих речах президент Карповский, здесь придавалось огромное значение. Спрятавшись под гримом «пришельцев», жители маленькой островной республики всеми силами и всеми средствами пытались хотя бы на время пресечь попытки остального мира вмешаться в ее жизнь. Конечно, ни одна тайна не может быть вечной — в свое время и существование республики Фрой перестанет быть секретом. В недалеком будущем перед глазами человечества предстанет образец самого демократического и подлинно свободного государства, подданные которого пользуются всеми благами жизни и чувствуют себя самыми счастливыми из смертных. Но сейчас это время еще не настало. Нельзя сбрасывать с республики ее маскарадный костюм до тех пор, пока на острове не завершены работы по его благоустройству, пока не принята Конституция, над созданием которой углубленно работает и Высший совет, и сам президент. Впрочем, большинство основных ее положений уже хорошо известно фроянцам: каждому выдана маленькая книжечка с выдержками из будущего Кодекса Свободы и Счастья. Кроме того, об этом же вещают красочные плакаты, развешанные в рабочих городках вдоль тропинок и между домами. Увидеть их с воздуха невозможно, зато взгляд прохожего неминуемо встречает их пламенные строки:
Последняя надпись встречалась особенно часто — в республике Фрой матриотические чувства ценились превыше всех других качеств. Получение матрии — особого жетона, вручаемого за заслуги перед республикой, сопровождалось некоторым округлением личного банковского счета и внеочередным выходным. Десять матрий давали право на звание матриота второго класса, то есть почетного республиканца с двумя нерабочими днями еженедельно. За особые, выдающиеся заслуги матриот второго класса мог быть переведен в первый класс, что давало ему право участвовать (без права решающего голоса) в работе Высшего совета республики.
У Мартина О’Нейла имелась лишь одна матрия, полученная в награду за умелую организацию работ на строительстве Административного корпуса. Но людей, подобных Мартину, заработавших свои матрии через сектор Добрых Дел, было на острове немного. Гораздо проще было отличиться внесением «взноса» в Духовную Копилку республики. Лозунг
В НАШЕЙ СЕМЬЕ НЕТ ТАЙН И СЕКРЕТОВ!
был одним из популярнейших. В речах президента, на заседаниях совета, на народных собраниях — всюду звучал призыв пополнять Копилку, или, другими словами, составлять «коллективное досье» республики. Каждый матриотически настроенный фроянец обязан делать «взносы» — сообщать о малейших проявлениях антиреспубликанских настроений. Если его «взнос» представлял определенную ценность, наградой ему была матрия. Человек же, позволивший себе неодобрительно отозваться о республиканских порядках либо совершивший нематриотический поступок (например, недостаточно быстро спрятавшийся во время тревоги), получал СП — серьезное предупреждение. Вторичное нарушение матриотических норм республики каралось уже антиматрией, чреватой материальным и моральным ущербом — штрафом в размере двухнедельного жалованья и лишением права в течение месяца посещать Уголок Радостей. Высшей мерой наказания была высылка с острова. Так поступали, например, с теми, кто в нарушение главной заповеди республики пытался установить связь с «остальным» миром или хотел сообщить «туда» что-либо о себе. С них брали честное слово, что они не раскроют тайны острова, давали им небольшую сумму и… навсегда прощай, республика Фрой!.. Эта участь постигла некоторых друзей О’Нейла — например, Джима Хована — того самого долговязого угрюмого парня, который вместе с ним потел на идиотском экзамене. За попытку познакомиться с матросами танкера, привозившего на остров бензин, грузчик Джим Хован решением Высшего совета был приговорен к высылке. Контракт с ним был расторгнут, и однажды ночью (суда приходили и уходили, как правило, по ночам) Джим исчез.
Сейчас, наверное, он, как и два года назад, бродит по раскаленным мостовым — безработный и нищий. Кто заслужил матрию на костях Джима, осталось для О’Нейла тайной.
Мартин не одобрял как саму идею Духовной Копилки, так и людей, охочих делать в нее матриотические «взносы». Но свои соображения на этот счет он держал при себе: упаси бог, если кто узнает, что ты посягаешь — даже мысленно — на самый священный институт республики. Принцип «единой семьи без секретов» считался на острове одной из основ фроянской демократии, и замахиваться на него было не только опасно, но и бессмысленно.
А в целом младший наставник группы созидателей жилищ Мартин О’Нейл относился к общественно-политическому устройству республики Фрой вполне терпимо. На острове не существовало безработицы, все без исключения республиканцы получали высокую заработную плату — одинаковую как для президента, так и для последнего грузчика. Это равноправие льстило самолюбию, оно убедительно свидетельствовало о справедливости и подлинной демократии, царящих в республике. Каждый фроянец был волен распоряжаться своим заработком как ему заблагорассудится, но все до единого предпочитали брать на расходы примерно от одной десятой до одной двадцатой части заработанных денег. Остальные откладывали в банке. Это объяснялось, во-первых, тем, что фролинги почти не на что было тратить — пища, спиртное, одежда стоили до смешного дешево. Второй и, пожалуй, главной причиной любви к лицевому счету были неслыханные проценты, — 40 годовых! — начисляемые на капиталы вкладчиков. Таким образом, по истечении контракта каждого из фроянцев можно будет назвать маленьким капиталистом: такими внушительными станут накопления. И те, кто пожелает вернуться к себе на родину, будут в состоянии открыть там свое собственное дело.