Амазонки

— Хайре, ципанос! [5]

Взбешенная Лота повернула коня и пустилась догонять обидчика. Наглец откуда?то знал, что у амазонок свое понятие о красоте. Назови ее свирепой, злой, устрашающей — этим ты польстишь ей. Но упаси боже назвать ее пряником — миловидность амазонки презирали.

Лота была настолько зла, что совсем не подумала, что отрывается от своих, что оставила схватку в самом разгаре. Она хлестала коня концом повода, била в потные бока пятками, но это был не ее конь. На своем она давно бы догнала нахала, а тут приходилось скакать за хвостом гнедого коня, но поравняться с ним не удавалось. А мужчина оборачивался к ней, смеялся и выкрикивал что?то обидное. Сколько длилась эта скачка, Лота не помнит, но вдруг мужчина неожиданно и резко свернул влево, Лота не успела натянуть поводья... Мост через горную речку был разобран. Конь, ломая кусты, вместе со всадницей полетел вниз...

... Очнулась Лота от прохладной струи, лившейся на ее лицо. Она открыла глаза. Перед ней стоял мужчина и держал в руках шлем, наполненный водой. Лота хотела бросить руку на бедро и громко вскрикнула. Резкая боль в руке сотрясала ее тело. Движение было бесполезным — пояса с мечом на бедрах не было. Мало того — кираса ее разорвана и лежит в стороне. На лице, груди и на животе — кровь. Мужчина, он теперь не улыбался, спустился к. воде, зачерпнул полный шлем, принес и поставил рядом с Лотой. Развязал свой нашейный платок, намочил в воде и начал промывать раны и царапины у нее на лице и груди. Лота левой рукой хотела отбросить сырой платок, но мужчина коленом прижал руку и сказал сердито:

— Лежи.

Лота могла вырвать руку, могла собрать все силы и наброситься на врага, грызть его зубами, но прикосновения его почему?то были приятны. Она закрыла глаза и спросила:

— Ты кто?

— Меня зовут Ликоп.

— Ты эллин?

— Нет. Я фарнак, долго жил в Трапезунде у эллинов.

— Почему ты не убил меня? —Лота открыла глаза, приподняла голову.

— А почему ты не убила? Ты могла дважды.

— Уходи.

— Твой конь сломал шею. У тебя вывихнута рука, повреждены ноги. Уйду — умрешь.

— Если не уйдешь — умрешь ты. Меня будут искать. Сюда придут.

— Нас не найдут.

— Зачем ты меня спас?

— Если бы я был на твоем месте? Неужели...

— Я бы убила. А может быть, взяла в плен.

— Боги решили иначе, — Ликоп рассмеялся и укрыл грудь Лоты своей курткой. — Гадалка из нашего селения предсказала мне, что я женюсь на женщине, спасенной мною от смерти. Я верю предсказаниям.

— Она ошиблась, твоя гадалка. У амазонок не бывает мужей.

— Поживем — увидим.

— И все же уходи. Я не хочу твоей смерти.

— Значит, я не умру от твоей руки.

— Я вожу в бой все войско царицы. Она не успокоится, пока не найдет меня. И принесет твоим односельчанам большие беды. Вынеси меня на дорогу и оставь, если не хочешь убивать.

— Если ты главная в войске — скажи своим, чтобы они не трогали меня.

— Они не послушают. Уходи!

— Доверимся судьбе. Я не могу оставить тебя и не хочу.

— Я сказала. все. — Лота снова закрыла глаза. Мучительно болела рука, раны и ссадины жгло огнем. И еще мучительнее болело сердце. Она понимала, что ее найдут во что бы то ни стало, амазонки не оставляют на поле боя не только раненых, но и трупы своих подруг, а ее они не оставят тем более. И ей не хотелось, чтобы этот мужественный и добрый парень погиб. К вечеру, когда снова в низины наполз туман, Лоте стало легче. Ликоп сходил к своему коню, принес какие?то снадобья и смазал ими раны. Рука в предплечье побагровела, и Лота вынуждена была попросить Ликопа, чтобы он попытался вправить вывих.

— Будет очень больно, — сказал Ликоп.

— Пустяки. Амазонки не боятся боли.

Ликоп сжал руку выше локтя, повернул. Хрустнул сустав, кость встала на место. Боль понемногу утихла. Лота заснула и проспала всю ночь. На рассвете ее разбудил Ликоп.

— По–моему, пришли ваши, — шепнул он ей.

Наверху, около разобранного моста, показалась колесница. Лота сунула в рот пальцы, свистнула. Потом глянула на Ликопа и сказала тихо:

— Теперь уходи.

Ликоп молча взял коня под уздцы и скрылся в густом кустарнике. К Лоте подошли Чокея и еще несколько амазонок, перенесли ее в колесницу. Они искали ее весь день и всю ночь и были рады, что нашли. Перевал, сказали они, очищен, и сотни спустились вниз за добычей.

Лота оглянулась на то место, где скрылся Ликоп, и сердце ее сжалось от тоски. Вдруг кусты раздвинулись, из них вышел Ликоп и грустно улыбнулся. Лота кивнула головой в его сторону и сказала:

— Свяжите его. Он — мой.

АГАПЕВЕССА

На влажное от росы полотнище шатра упал розовый отсвет зари. Солнце поднялось из?за гор и осушило влажные травы. На ветке, склоненной над шатром, птица запела свою утреннюю песню. Над озером поднимался легкий пар.

В горную долину вступал двенадцатый день любви.

Годейра не уснула в эту ночь ни на волосок. Она сидит в полумраке шатра, обхватив руками колени. У ее ног на ковре из козьих шкур, обнаженный, как и она, лежит, широко раскинув руки, смуглый мужчина с курчавой бородкой. Он молод, могуч и красив. Он спит, утомленный бурными объятиями ночи, и что?то бормочет во сне.

А царица уснуть не может. Она давно сидит неподвижно, устремив свой взгляд куда?то вдаль, за пределы шатра. Не слышит пения птиц, не чувствует прихода утра, не видит, как шатер покрывается пеленой света.

Царица думает. Не первый раз за эти годы царицу мучает мысль: правильно ли они живут? Куда идут дочери Фермоскиры, долго ли продержатся они в этой необычной жизни. И кто прав? Священная, которая свято верит, что заветы богини Ипполиты нерушимы, или педотриба Ферида и ее дочь Лота, усомнившиеся в законах, принятых от бога Арея и его дочери.

Четвертый год Годейра носит корону Фермоскиры. На первый взгляд кажется: в ее басилейе все благополучно. Царство процветает, на тысячи стадий вокруг нет никого, кто бы мог владеть конем и мечом лучше, чем амазонки. Но почему этот весенний месяц, самый радостный для дочерей Арея, не наполняет радостью Годейру? Может быть, права Лота — их жизнь устроена не так, как надо? Может быть, предсказание слепой Фериды о том, что гибель Фермоскиры недалека, сбудется?

Воспоминания прошедших лет проходят в мыслях мо лодой царицы...

... Высокий портик храма Ипполиты. Внизу перед ним агора — площадь, заполненная амазонками. Яркое солнце лета слепит глаза. Звучат кифары и флейты. Ее выводят из храма жрицы и ставят около алтаря. Еще громче звучат кифары и флейты, из глубины храма появляется Священная. За ней идет прорицательница Гелона. Ее вытянутые вперед руки покрыты священным оранжевым пеплосом. На нем золотая корона Фермоскиры. Солнце по–прежнему слепит глаза, и Годейра плохо видит, что происходит вокруг. Звуки гимна мешают ей слушать молитвы жриц и слова Атоссы. Священная поднимает корону и возлагает ее на голову Годейры. Дрогнули стройные ряды амазонок — воительницы опускаются на одно колено, склоняют копья к земле. Отныне Годейра — повелительница Фермоскиры. Мать Годейры царствовала немного. Она погибла в бою, когда ее единственной дочери было десять лет. У власти встала Атосса. Она была и царицей и жрицей одновременно. Так заведено исстари: пока наследнице престола не исполнится пятнадцать лет, басилейей правит Священная. За пять лет Атосса так привыкла к единовластию, что и после коронования Годейры продолжала диктовать свою волю не только царице, но и Священному Совету. За эти годы она поставила верных себе людей повсюду. И юной царице приходилось во всем подчиняться Атоссе. Это были трудные для Годейры годы...

... Уже высохли полотнища шатра, на них отпечатались ажурные тени листьев, покрыв шатер затейливой пестротой. Трутень царицы замычал во сне, перевернулся на живот...

5

Хайре, ципанос! — Радуйся, пряничек!