Страница 63 из 67
Тяжелые ворота заскрипели, и она, вскинув голову, ахнула: «Лорд Джон! Вот уж кого не ожидала увидеть!»
— Вообще, — рассмеялся Джон, спешиваясь, целуя ей руку, — меня тут пан Ян зовут, хотя поляком сейчас на Москве быть не советую, миссис Лиза, — опасно сие.
Второй всадник, — невысокий, легкий голубоглазый паренек, тоже соскочил на землю, и, рассмеявшись, скинул шапку. Белокурые косы упали на спину и Джон ласково сказал: «А это моя невеста, пани Эва. Ну, или Евдокия Ивановна, если по-русски».
Лиза потянулась, и, обняв девушку, поцеловав ее, неслышно шепнула: «Ох, и счастливая вы, Авдотья Ивановна, вся сияете! А меня Лизавета Петровна зовут, жена я Федора Петровича».
— Мы вам грамотцу привезли, — девушка надорвала пальцем подкладку шапки, — от мужа вашего. На словах велел передать, что на Воздвиженке уж ремонт заканчивают, ждет он вас, с дочкой.
— А сыновья ваши хорошо, — добавил Джон, оглядываясь вокруг. Усадьба стояла в низине, среди холмов, вдали поблескивала серебристая лента Москвы-реки, и мужчина, вскинув голову, увидев в полуденном небе жаворонка — улыбнулся.
— У нас тут еще Руза есть, река, — Лиза показала за холмы, — вон там она в Москву впадает. И озеро лесное, красивое. Ну, пойдемте, поедим, дорога сюда неблизкая, вы проголодались, наверное, — она взяла Дуню за руку, и тихо сказала:
— Отдохнете тут пару дней, слышите? Там, — она махнула рукой на восток, — шумно, людно, а у нас тут нет никого, спите себе вволю. Велю нам с вами, Авдотья Ивановна, мыльню истопить, сходим сегодня вечером.
Маленькая девочка в синем сарафане вышла со двора, и, подозрительно взглянув на мужчину, требовательно спросила: «А батюшка где?».
— А сие Марьюшка, два года ей Великим Постом было, — Лиза подхватила дочку на руки и ответила: «На Москве, скоро поедем к нему».
— На вас похожа, миссис Лиза, — рассмеялся Джон и девочка, протянув ладошку, погладила его по щеке и грустно сказала: «Батюшка…»
— Это потому, что борода, милая, — Джон поцеловал пухлые пальчики.
— Вам идет, пан Ян, — лукаво заметила Лиза, — хотя вы старше сразу делаетесь, а вам еще и тридцати нету, я помню. Ну, пойдемте, — она показала на ворота, — уже и трапезничать пора, окрошка сегодня, и пироги с рыбой, как раз их творили, как вы приехали.
Дуня на мгновение отстала, и, оглянувшись, взяв Джона за руку, шепнула: «Ну, тут мы с вами, пан Ян, уже на опушке лесной, под кафтаном одним не поспим!».
— Поспим, поспим, — спокойно ответил ей Джон, — мне пан Теодор рассказал кое-что, про окрестности здешние. И вообще, — он на мгновение поднес к губам ее руку, — я теперь с тобой всю жизнь буду вместе спать, никуда не отпущу.
Марья обернулась и громко сказала: «Он ей руку целует, смотрите!».
Лиза расхохоталась и, поставив дочь на землю, велела: «Ты лучше под ноги себе гляди, зоркая моя, а то каждую неделю носом в землю падаешь!»
Джон зашел на чистый, ухоженный двор и одобрительно заметил: «Вы тут времени не теряли!»
— Тут место глухое, — сказала Лиза, когда они уже сидели в трапезной, — никого вокруг на версты нету, так что нас не трогали, и службы, и припасы — все в полном порядке было. Ну, все, к столу, к столу!
Он сидел на косогоре, любуясь медленной, узкой Рузой. «А вот тут на Темзу похоже, — подумал Джон, — ивы такие же, как у миссис Марты в усадьбе. Скорей бы домой, Господи.
Пока на корабле будем плыть, Эва английский выучит, она быстро схватывает. Папа был бы рад, он же мне сказал, что надо ждать ту, которая меня полюбит. Вот я и дождался, — он улыбнулся, и, не оборачиваясь, сказал: «А теперь от тебя вениками пахнет».
Девушка весело ответила: «Лизавета Петровна мне свой сарафан дала, а мужскую одежу — постирали, еще же обратно в ней ехать».
Он оглянулся и ахнул — Дуня стояла в шелковом, цвета глубокой, небесной лазури сарафане, в кружевной рубашке. Ее светлые, еще влажные косы были сколоты на затылке.
Девушка поправила отороченную мехом, расшитую, бархатную душегрею, и, краснея, проговорила: «Я такого красивого и не носила никогда».
Джон поднялся, и, притянув ее к себе, вдохнув теплую свежесть, шепнул: «На свадьбу я тебе ожерелье подарю, с алмазами и сапфирами, и кольцо такое же, но ты знай — хоть ты в чем ходи, а ты для меня все равно — самая красивая».
Девушка помолчала, и, блеснув глазами, рассмеялась: «Пойдемте, пан Ян, на лодке вас покатаю, вы же меня — катали уже, теперь моя очередь».
Озеро было небольшим, и Джон, вглядевшись, увидел на острове какую-то избушку.
— А это сторожка, — Дуня быстро и ловко гребла, — ее дед Федора Петровича срубил, его тоже Федор звали. Боярин Вельяминов, это же его вотчины тут вокруг.
— Да, — тихо сказал Джон, смотря на бледный, полупрозрачный серп луны, на темную воду озера, — я слышал о нем.
В сторожке было темно, и Дуня, чиркнув кресалом, запалила свечу. Джон разжег дрова, что были сложены в грубом, сделанном из озерных валунов, очаге, и, увидев развешанные по стенам шкуры, сказал: «А ну-ка иди сюда». Дуня потянулась, и, пошарив в углу, достала бутылку водки.
— Лизавета Петровна мне сказала, они тут с Федором Петровичем были, — девушка чуть улыбнулась, — на Красную Горку еще.
— Ах вот как, — Джон отпил прямо из горлышка, и расстегивая пуговицы ее сарафана, едва сдерживаясь, проговорил: «Теперь ты, а то все-таки холодно еще».
— Как по мне, так жарко, — томно ответила Дуня и, пригубив, шепнула ему на ухо: «Тут на версты никого вокруг нет, пан Ян, помните?»
— Помню, — сказал он, поднимая ее на руки, укладывая на медвежью шкуру, что закрывала ложе, раздвигая ноги. Дуня погладила его волосы, и, закрыв глаза, сквозь зубы, — застонала:
«Еще, еще, пожалуйста!»
— Да хоть всю ночь, — рассмеялся он, стоя на коленях, притягивая ее к себе поближе. «А ты лежи и ничего не делай, поняла?»
— Поняла, — выдохнула девушка, — Господи, как я вас люблю, Господи!
— Вот уж не знал, что ты так громко кричать умеешь, — сказал он потом, смешливо, натягивая на их плечи шкуру, любуясь в огне очага ее белой, гладкой кожей.
Дуня потерлась о его руку головой и счастливо ответила: «Так то, с вами, пан Ян, коли любишь — так зачем стесняться, нечего же. Вот и кричу, потому что хорошо мне так, как никогда в жизни еще не было. Мальчика вам рожу, — добавила она, нежась на его плече.
Джон задумался. «Мальчика, девочку, и мальчика, — наконец, сказал он. «Нет, подожди, еще одну девочку. Четырех, в общем. Или пятерых».
— Сколько хотите, — девушка обняла его, повернувшись на бок, и, скользнув под шкуру, велела: «А теперь вы ничего не делайте, пан Ян, хорошо?».
— Постараюсь, — сказал он, закидывая руки за голову. «Пусть, дорогая моя Эва, я тут умру — но постараюсь ничего не сделать».
— Ну, так-то уж мучиться не надо, пан Ян, — голубой глаз сверкнул откуда-то снизу, и Джон подумал: «Господи, это на всю жизнь. Спасибо Тебе, Господи».
Над темным лесом сверкали крупные, будто горох звезды. Мягко хлопала крыльями сова, ухал филин, и Болотников, подбросив дров в костер, спросил: «Бревна свалили?»
— А как же, Иван Исаевич, — ответили с той стороны пламени. «И люди уже там, десяток, все с пищалями».
— Хорошо, — мужчина усмехнулся. «Поляка этого — в расход сразу, он нам не нужен, хотя нет, — Болотников задумался, — пусть посмотрит на то, что я с его девкой делать буду. Еще следить за мной вздумала, сучка. Ладно, давай спать, завтра на рассвете подниматься надо».
Он завернулся в армяк и сказал себе:
— Сразу и обвенчаюсь с ней. Наплевать, что она замужем — попу к затылку пищаль приставь — с матерью родной поженит. И отвезу ее с дочкой под Кромы. Все равно я раньше зимы на Москву не пойду, хоть поживу в семье, в тепле и ласке. Ну, недолго осталось, — он вспомнил белую, нежную, словно жемчуг кожу и синие глаза.
— А пана Теодора я потом убью, — холодно подумал Болотников. «Не надо спешить, правильно покойный Рахман-эфенди говорил, — главная добродетель — умение ждать своего часа. Вот я и дождался».