Страница 41 из 67
— Батюшка! — Марья бросила скатерть, и Федор, наклонившись, взяв ее на руки, поцеловал в обе щеки: «Какая ж ты у меня сладкая, Марья Федоровна, так бы съел тебя, с кашей, али пирогами!»
Все еще не отпуская девочку, он поманил к себе Лизу и шепнул в нежное ухо: «Баня-то истоплена?»
Та кивнула, вдыхая запах кузнечной гари и свежего снега, и почувствовала, как подгибаются у нее колени.
— Вот и славно, — тихо продолжил Федор. «Мы, пока мыться будем, у тебя и поспеет все».
— Ну, племянник, внуков-то моих показывай, велел Матвей, расстегивая полушубок. «Я смотрю, Лизавета Петровна, ты сама со всем управляешься, холопов нету?».
— Какие холопы! — махнула рукой Лиза, поправляя темный платок на каштановых косах.
— Тут же у Воронцовых рыбный промысел стоял, во время оно, тут и не жил никто, так — рыбаки ночевали. А мне что, — она рассмеялась, — корову купили, еще тем летом, Петя — она показала на старшего сына, — рыбу удит, тако же охотится, а припасы я из Ярославля привезла. Зато безопасно, глушь.
Она поцеловала дядю в щеку и сказала, вскинув голову: «А вы, наверное, Михайло Данилович. Вы проходите, садитесь, пожалуйста, сейчас я вас париться отправлю, а пока помянем сестричку-то мою, мне Федор сказал уже, — Лиза перекрестилась и вздохнула.
— Глаз не отвести, — вдруг подумал Волк. «И маленькая, она какая, Сузуми-сан такая была, — ровно птичка. Да, повезло Федору, ничего не скажешь, и дети все, как на подбор — красивые да здоровые.
— Вот, — сказал Федор, садясь, отламывая себе краюшку хлеба, — сие Петр Федорович, тринадцать лет ему, он уж и воевал у меня тем годом, как мы супротив самозванца стояли, далее — Степан, тому девять, он у нас, как и я — кисточки с углем из рук не выпускает, а сие, — мужчина пощекотал дочь, — Марьюшка, ну, ей два годика всего.
— Дай-ка, — потянулся Матвей к заливисто хохочущей девочке. Та затихла и серьезно спросила, рассматривая мужчину: «Дедушка?»
— А как же, — Матвей покачал ребенка на коленях, и спросил: «Чем потчевать будешь, Лизавета Петровна?
Лиза покраснела и ответила: «Да небогато, не обессудьте. Щи постные, хлеб свежий, утром пекла, тако же пироги — с рыбой, и грибами, каша с луком, да и все. И лещи жареные, кашей чиненые. И тельное».
— Так, — Матвей обернулся, — давай-ка, зять, выпьем, и в баню пойдем, а то я проголодался что-то.
— И вы тоже, Лизавета Петровна, — ласково попросил Волк, разливая водку, — хоша немного.
Она закраснелась и опустила глаза: «Ну, разве что на донышке, Михайло Данилович».
Федор отставил стакан, и, поднявшись, хмуро сказал: «Ладно, пойдемте, а то жар спадет».
Уже на пороге Волк обернулся и подумал: «Глаза-то у нее — лазоревые, ровно как у Питера.
Что там Марфа Федоровна говорила, да, правильно, Лизавета Петровна же кузина королевы Франции. В избе этой, у печи, с коровой. Скажешь кому, так не поверят».
— Баня, хоша и черная тут, — Матвей зевнул, — а все равно — лучше ее нету. И хорошо, что на берегу стоит, сразу в прорубь окунулись. А пироги у тебя, Лизавета Петровна, — я за столом у царя Ивана покойного таких яств не ел.
Лиза пристроила удобнее дремлющую дочь и велела: «Ешьте еще, Михайло Данилович, в монастыре вас так не покормят, у них же просто готовят, на одном горохе сидеть будете.
Давайте я вам еще рыбы положу».
Федор угрюмо взглянул на жену и велел: «Ты вот что, иди, Марью укладывай, мальчишки тоже вон — спать отправились, я завтра Петру помогу его крепость построить, и со Степой посижу, позанимаюсь, а вечером мы в Кириллов отправимся, нечего тут засиживаться».
— Спасибо, Лизавета Петровна, — улыбнулся Волк, принимая от нее миску, — я так вкусно давно не обедал.
— И вам спасибо, что за Марьей и Аннушкой едете, — вздохнула Лиза, — вы поклон им передавайте, может, и свидимся когда. Я вам с Матвеем Федоровичем наверху, в горнице постелила, спите спокойно.
Она поклонилась и вышла, унося девочку. Волк опустил глаза к столу и вдруг подумал:
«Господи, не понимает он, что ли? Ладно, он на плаху ляжет, семью, зачем за собой тащить?
Джон ведь говорил мне — предлагал он ему, еще в Венеции, жену с детьми в Лондон отправить. Вот ведь упрямец».
— Сейчас еще бутылку открою, — Федор потянулся, — завтра отдыхайте, сколь вам угодно.
— Ну уж нет, — внезапно ответил Волк, — раз уж мы тут, так хоть давай, Федор Петрович, жене твоей хоша поможем немного, что там твой сын набьет на охоте, в тринадцать лет? Схожу сам, ты ж давно семью не видел, с ними побудь».
Федор бросил на Волка короткий взгляд и стал разливать по стаканам водку.
— Я вот что подумал, — сказал Матвей, выпив, — мы, как из монастыря уедем, разойдемся. Не след в Новые Холмогоры такой толпой являться, тем более, — он помолчал, — с Машкой моей.
Я на Ладогу пойду, а далее, — он улыбнулся, — своим путем отправлюсь, я ж не в Лондон ее везу.
— А куда? — заинтересовался Федор.
— Сие дело мое, племянник — коротко ответил Матвей. «С Ладоги до сего места удобней добираться, ближ», — он отрезал себе большой кусок пирога с грибами и задумчиво добавил:
«Да и у короля Генриха сих яств не получишь, а жаль».
— А ты, Михайло Данилович, — продолжил мужчина, жуя, — Марью с Аннушкой до Новых Холмогор довезешь, там на корабль сядете.
— Нет, — твердо ответил Волк, выскребая горшок с кашей. «Господи, вкусная она какая, — подумал он. «Вам восьмой десяток, Матвей Федорович, у вас дочка на руках будет, — я вас одного не отпущу, мало ли что случится».
— Да ничего не случится, — буркнул Матвей и, вздохнув, согласился: «Ладно, спасибо тебе, Михайло Данилович, так оно спокойней, конечно".
— А ты, Федор, — он велел племяннику, — тогда Марью с дочкой самолично до Новых Холмогор довези и сам на руки тому человеку, нашему, передай. И чтобы тебе там Марья не говорила, — мол, сама она под парусом ходит и медведей стреляет, — от себя ее не отпускай, понял?
— Понял, понял, — Федор широко зевнул. «Ладно, бояре, пойду к жене, все же не виделись долго. Вы тут оставьте все, — он указал на стол, — Лизавета встанет, приберет».
Волк проводил глазами широкую спину и вздохнул: «Хоша воды принесу, Матвей Федорович, не дело это. Колодца тут нет, склон обледенелый, куда Лизавете Петровне в темноте, до рассвета с ведрами по нему карабкаться».
— Ты вот что, — Матвей взглянул на него снизу, когда Волк уже одевался, — ты с моим племянником поосторожнее будь. Что мне Марфа Федоровна об его батюшке рассказывала — так не надо Федору дорогу переходить».
— Мне тако же, — коротко ответил Волк и захлопнул за собой промерзлую дверь сеней.
Лиза оглянулась, и, отложив детский кафтанчик, что чинила при свете свечи, ласково сказала: «Ты ложись, устал же, наверное».
— Еще чего, — хохотнул Федор, наклоняясь над ней, легко сажая ее на стол. Каштановые волосы, распущенные, по-домашнему, упали ей на спину, и он, снимая с жены рубашку, сказал: «Я бы тебя в баню забрал, так холодно там уже. Ну ничего, — он опустился на колени и развел ей ноги, — лавки тут крепкие, еще Покровом ты на оных стонала, помнишь?»
— Помню, — задрожав от первого же его прикосновения, ответила Лиза.
— Ну вот и сейчас будешь, Лизавета, долго, до рассвета самого, — усмехнулся муж. «Опять стонать будешь, и покричишь, как положено». Она откинулась назад, вцепившись пальцами в его волосы, закусив губу, чувствуя слезы счастья на лице.
Уже потом, стоя у бревенчатой стены, наклонившись так, что волосы мели по полу, царапая ногтями дерево, она едва слышно, страстно сказала: «Еще, еще хочу!».
Муж подхватил ее на руки, и, опустив спиной на лавку, накрыв собой, велел: «Теперь так!»
— Сейчас нельзя, Федя, — прорыдала она, обнимая его, не в силах оторваться от его губ.
«Давай я…
— Ну уж нет, Лизавета, — рассмеялся Федор, приникнув к ее уху, — и сейчас так будет, и еще раз, и еще, и утром — тоже.
Лиза почувствовала обжигающее тепло внутри, и, мотая головой, плача, смеясь, прижимая его себе, шепнула: «Господи, как я тебя люблю! Да, да, пусть так, пусть, делай все, что хочешь! Я вся твоя, вся!»