Страница 34 из 67
— Конечно, — кивнул Хосе и, взяв Мирьям за руку, скрылся за воротами усадьбы Кроу.
Джон достал из кармана камзола бархатный мешочек, и, посмотрев на крупный, окруженный алмазами изумруд, грустно погладив камень, проговорил: «И зачем ты мне теперь? Ну ладно, мама, верну его обратно в твою шкатулку, пусть лежит».
Он пригладил короткие, темные волосы, и, поправив шпагу, поднялся по ступеням террасы.
Джованни разлил вино по бокалам и сказал, внимательно глядя на Марфу:
— Стивена мы заберем, разумеется, с Майклом я договорился. Пусть год под нашим крылом побудет, пока он в Париже обустраивается. Марта в Дептфорде живет, да и дом у нее тесный, у нас просторней, и деревня все-таки, не город. А потом, как мальчик постарше станет, летом следующим — отвезешь его отцу.
Марфа выпила и тихо ответила: «Спасибо. Сам понимаешь, зять мой сейчас не сможет еще и о ребенке заботиться, ему при дворе короля Генриха надо быть. Спасибо вам».
— Ну что ты, — Джованни коснулся ее руки. «Вы бы то же самое сделали, для Пьетро и Аниты».
— Не дай Господь, — жестко проговорила женщина. «И вот еще что, весной следующей надо будет на север съездить, камень на кладбище родовом у сэра Роберта поставить. Ну да ладно, я вернусь из Картахены, и сама этим займусь. Уильям ребенок еще, а Питеру нельзя надолго из Лондона отлучаться — дело все-таки.
— Ты с внучкой побудь, — желчно посоветовал молчавший до этого Матвей. Он встряхнул золотыми, сильно побитыми сединой волосами, и вздохнул: «Все равно же ты летом в Нижние Земли собралась, привезешь Стивена и Беллу отцу, и поедешь туда. А с тем кладбищем я все устрою, Джон пусть только расскажет мне — где это».
— Тебе семьдесят лет, — Марфа окинула взглядом пышные манжеты брюссельского кружева и унизанные перстнями пальцы. «Сидел бы уж на своем Стрэнде, ты ведь и там уже успел ремонт затеять».
Матвей поиграл золотыми, изукрашенными брильянтами часами, в форме яйца, что висели у него на цепочке и промолчал.
— Они же все равно у тебя отстают, — заметила Марфа, подняв бровь. «Совершенно бесполезная вещь, у них всего одна стрелка».
— Зато красивая, — лениво ответил Матвей. «Как раз пока комнаты отделывают, до зимы, — я туда и съезжу».
— Ладно, — Джованни поднялся, — пойду, посижу с детьми, им там Уильям уже начал о Японии рассказывать, я продолжу.
Марфа проводила его глазами и, сбив с рукава траурного платья какую-то пылинку, вздохнула: «Мэри с Энни весной в Новые Холмогоры собираются, написали Джону, что Федя довезет их. Там на корабль сядут, летом уже и тут окажутся, слава Богу. Тут Федя еще грамоту прислал…, - она потянулась и достала из ящика изящного, красного дерева стола, конверт.
Белая, маленькая рука заколебалась и Матвей вздохнул: «Ну открывай уже».
— И что Федя там остался? — внезапно, горько спросила Марфа. «И Лиза тоже — она ведь от него никуда не поедет. Вернулся бы, внуков бы я хоть увидела, был бы архитектором, жил бы спокойно. Так нет, понесло его на Москву. Упрямый, как отец его. Селим, если себе что в голову вбивал, так не отступал от этого.
— Ты тоже, — заметил Матвей и кивнул на грамоту: «Ну что там?»
Марфа взломала сургучную печать и, опустив глаза к изящным строкам, замолчала.
Она свернула листок и посмотрев на брата изумрудными, прозрачными глазами, тихо сказала: «Твоя дочь жива, Матвей. Дочь Маши. Она в том же монастыре, что Мэри и Энни, на Шексне, там, где…, - женщина не закончила.
Матвей встал, и, положив руку на шпагу, подошел к большому окну, что выходило на Темзу.
— Больно Господь-то бьет, Марфа, — он, не поворачиваясь, прислонился лбом к холодному стеклу. «Больно, сестрица».
Он почувствовал на плече сильную руку и Марфа, встав рядом с ним, твердо велела: «Езжай туда, Матвей».
— Мне семьдесят лет, — тихо ответил он. «Куда я поеду, Марфа?».
Он вздрогнул — женщина встряхнула его за плечи и прошипела: «На Шексну! За своей дочерью! Читай, — она кинула ему письмо.
Матвей прочел и сказал застывшими губами: «Она же все равно умрет, Марфа, зачем?».
Марфа с размаха ударила его по щеке — сильно, хлестко. «Никто не будет умирать, — она потерла ладонь, — слышишь, никто! Хватит! Ты поедешь за Машей, заберешь ее, и пусть она будет при тебе — хоть какая, пусть! Ты ее отец, ты ее на руках держал, не помнишь, что ли?
В усадьбе нашей, на Воздвиженке!»
Матвей вспомнил золотоволосую, пухленькую девочку, что смотрела на него васильковыми глазами, и, сглотнув, сказал: «Хорошо. Да. Я поеду, конечно. Вот только без тебя, а то я вижу, что ты уже сама туда собралась».
— Тебе семьдесят лет, сам же говорил, — напомнила ему сестра.
— Ничего, справлюсь, — пробурчал Матвей и Джон, стоявший на пороге, непонимающе спросил: «С чем справитесь, мистер Мэтью? Мы с Майклом закончили, так что в том письме было, миссис Марта, от сына вашего?».
— Ты садись, — Марта посмотрела на высокую фигуру зятя, что виднелась за Джоном и повторила: «Оба садитесь».
Выслушав Марфу, Джон выпил сразу полбокала вина, — залпом, и растерянно сказал: «Ну, если так, то поезжайте, конечно, мистер Мэтью, конечно. Если у вас все удачно пройдет, я помню, мне папа говорил, вы в Лондоне не хотели жить…
— Смотри-ка, — Матвей поднял красивую бровь, — я смотрю ты, как твой отец, — своего не упустишь.
Джон покраснел и мужчина рассмеялся: «Ладно, ладно, тем более, я и сам хотел у тебя это попросить. А комнаты мои, — он повернулся к Марфе, — пусть Питер сдаст тогда, что им простаивать».
Волк посмотрел на тещу и сказал: «Я с дядей поеду, все равно ведь — сейчас в Париже окажусь, или летом следующим, да, Джон?».
— В общем, да, раз там тебя уже ждут, — согласился Джон, — ты можешь в Новом Свете, — он усмехнулся, — и задержаться. Ладно, — он поднялся, — раз мы все решили, пойду еще, мистер Мэтью, поработаю с этими документами по Нижним Землям, что вы привезли. Приходите потом, миссис Марта».
Когда тяжелая, дубовая дверь закрылась, Марфа сказала: «У тебя дети, Михайло Данилович, ты ума лишился, что ли? Езжай в Париж, даже и не думай об этом. Я смотрю, ты по тем временам соскучился, когда твоя голова на плахе лежала!».
— Вы за моей дочкой отправляетесь, — жестко ответил Волк, — а там, — ваша дочь, ваша внучка, племянница ваша. Ничего, — он вдруг мимолетно улыбнулся, — давно я на Москве не бывал, а хочется.
— Мы не на Москву едем, зять, — вздохнул Матвей, — а на реку Шексну, в Горицкий Воскресенский женский монастырь. Сначала на Волгу, в Ярославль, Федор там вроде, а уж с ним — дальше.
— Погодите, — Волк задумался, — правильно, я же еще ребенком был, во время оно. Еще царь Иван жив был. Там эту княгиню Старицкую убили, Ефросинью, утопили в Шексне, я помню, шептались на Москве-то об этом.
Нюрнбергские часы на стены пробили семь раз — медленно, размеренно.
— То прабабка моей дочери была, — Матвей поднялся. «Скажу тогда Джованни, пусть он на север съездит, камень — то все равно надо ставить.
— А кто ее убил, ну, княгиню Ефросинью? — спросил Волк.
Матвей помедлил, и, увидев, как Марфа открывает рот, сказав: «Я», — вышел из кабинета.
— А кто скажет? — Хосе посмотрел на невесту. Она улыбнулась, и, прислонившись к стене, ответила: «Ну, это же твой отец, давай ты. А тете я скажу, только, мне кажется, она уже обо всем и сама догадалась».
Он оправил простой, льняной воротник ее коричневого платья и коснулся щеки девушки:
«Жалко, что твои родители уже умерли. Когда приедем в Амстердам, сходим на могилу к донье Эстер тогда».
Она кивнула и, задержав руку Хосе в своей ладони, проговорила: «А папа в море. Там, куда тетя Марта и Дэниел едут за Беллой, в Картахене, прямо у гавани его корабль лежит. И он там, вместе с ним».
— Мы ведь сможем потом в Париж приехать, повидать Беллу, — улыбнулся Хосе. «Это недалеко от Амстердама, и дедушка мне говорил, там есть кое-кто, ну, из наших, будет, где остановиться».
— Я так счастлива, — вдруг, страстно, сказала Мирьям. «Я и не знала, что так бывает». Хосе оглянулся — коридор второго этажа был пуст, только из детской доносилось какое-то шуршание и пыхтение, — и глубоко, долго поцеловал невесту.