Страница 41 из 48
— Иди ко мне, — Федор опять притянул ее ближе, и шепнул: «Холодно еще ночью, а костер тут разводить нельзя».
Между поцелуями Марфа вдруг замерла, и, проговорила, улыбаясь: «Ты же у церкви Всех Святых, что на Кулишках, живешь, Федя мне говорил?».
— Да я там и не бываю вовсе, счастье мое — рассмеялся зодчий, целуя ее тонкие пальцы. «Я здесь и ночую, с рабочими».
— Ну, — Марфа потерлась щекой о его плечо, — может, зайдешь все же домой, завтра, после обедни? Ненадолго, — она вскинула бронзовую бровь.
— А я хочу надолго, — сквозь зубы сказал Федор, обнимая ее. «Пожалуйста, Марфа»
— Завтра, — она закинула руки на его плечи и еще раз прошептала, целуя его: «Завтра».
Марфа сама спустилась вниз, и, уже у стены, завязав платок, помахала рукой Федору, который остался на лесах. Он посмотрел вслед ее стройной, в темном сарафане, спине, и, потерев руками лицо, сказал: «Я-то ведь, Марфа, навсегда хочу, вот какое дело, счастье ты мое».
— Как сборы-то ваши, Марья Федоровна? — вздохнула Марфа, глядя на сундуки, что стояли в опочивальне вдовствующей государыни.
— Да потихоньку, — бледное лицо под черным платом чуть покраснело. «И то благодарение Господу, что дали нам спокойно уложиться-то, она, — Марья Федоровна понизила голос и зашептала, — кричала, говорят: «Чтобы духу ее в Кремле не было, прошли те времена, что она царствовала, теперь я царица! А деток все нет у них, она, может, посему и злобствует».
— Ну, с Божьей помощью, может, и будут, — Марфа чуть улыбнулась.
Из соседней опочивальни донесся детский смех. Митька высунул голову в дверь, и сказал, глядя на женщин ореховыми, красивыми глазами: «Петя кошу нашел!».
— Еще ж двух ему нет! — ахнула Марфа. «Как говорит-то хорошо, Марья Федоровна».
Царица улыбнулась. «Да вот как под Рождество стал болтать, так и не остановить его. Иди сюда, сыночек, и Петеньку позови».
— Петя, — крикнул Митька, — мама иди!
Петенька появился на пороге, держа обеими руками белого котенка, страдальчески свесившего голову.
— Коша! — восторженно сказал ребенок. «Кошу хочу!»
Марфа посмотрела в лазоревые, веселые глаза Петеньки и вздохнула: «Ну, поиграй тут, милый, у нас на Воздвиженке тоже котят достанет».
Митька забрался на колени к матери и приник головой к ее опашеню. «Как Иван Васильевич преставился, — Марья Федоровна перекрестилась, — так отлучила я его, — она погладила сына по волосам — темным, как у нее, — все одно, молоко-то пропало у меня тогда».
— Папа на небе, — сказал Митька. «У ангелов». Он зевнул, потерся щекой о руку матери, и попросил: «Спать».
Марья Федоровна, чуть покачивая сына, сказала: «Господи, как оно будет там, в Угличе этом? Хоша Митеньке его и в удел дают, хоша и палаты нам там строят, — а все одно — страшно мне, Марфа Федоровна, случись что, я как его защищу? Сирота ведь сыночек мой, — она покрепче прижала к себе ребенка.
Марфа внимательно посмотрела в сине-серые, как грозовая туча, глаза женщины. «Так и мои, Марья Федоровна, — ответила Марфа, — тоже сироты все. Федосья замужем, а все остальные — на мне».
— Пишет она, из Сибири-то? — спросила Марья Федоровна.
— Последняя грамотца была еще осенью, как Большой Камень они перешли, а с тех пор — не писала, — вздохнула Марфа. «Жаль, конечно, мне уезжать, не знаю я, что там с дочкой — однако же, надо».
— Надо, да, — Марья Федоровна посмотрела на Петеньку, что прикорнул на ковре рядом со спящим котенком и сказала: «Может, уложим их, Марфа Федоровна, и на трапезу со мной останетесь? Стол у меня вдовий, простой, не обессудьте уж».
— Ну что вы, — улыбнулась Марфа. «Спасибо вам, государыня. А что защищать, — она кивнула на Митьку, — так крестник мой наследник престола царей московских, чего ж бояться-то?».
— Сего и боюсь, — медленно ответила Марья Федоровна, глядя на мирно спящего сына.
Они уже сидели за столом, когда низкая дверь отворилась, и в палаты вошла царица Ирина Федоровна.
Обе женщины встали и поясно поклонились государыне. «Что-то вы не бойко сбираетесь, Марья Федоровна, — кисло сказала Ирина, поиграв перстнями на длинных пальцах. «До Углича дорога хоша и недолгая, а все одно — дожди зачнут, так в грязи застрянете. Уехали бы, пока сухо, до Яблочного Спаса».
— Уедем, государыня, — спокойно сказала Марья Федоровна. «Однако ж царевич мал еще, Углич — то не Москва, лекарей там хороших нет, заболеет еще наследник престола-то».
Ирина побарабанила пальцами по скатерти. «Коли что с царевичем, храни его Господь, приключится, ты в сем виновата будешь, Марья, — иночество на следующий же день взденешь, благодари еще, что сейчас тебя не постригли. И опекуны его тако же отвечать будут».
— Опекуны? — тихо спросила Марья Федоровна.
— Государем Иваном Васильевичем, да призрит Господь его душу, — Ирина перекрестилась, — назначенные, и Регентским Советом утвержденные, — красивые губы сжались в тонкую, бледную черту, и царица, посмотрев на склоненную голову Марфы, спросила: «А вы тоже до Яблочного Спаса уезжаете, боярыня? С детками вашими?».
— Да, государыня, — тихо ответила Марфа. «Младший мой, Петенька, вырос уже, можно его без опаски морем везти».
— А, — безразлично ответила Ирина Федоровна, и вышла. Марфа проводила глазами прямую спину в тканом золотом, парчовом опашене, и, вздохнув, сказала: «Давайте ближних боярынь позовем кого, чтобы со стола убрали, и я про травы вам зачну рассказывать, и с собой их тоже, конечно, дам. А вы записывайте».
— Спасибо, — сглотнула Марья Федоровна и чуть погладила мягкую руку Марфы.
На кремлевском крыльце она вдохнула жаркий, летний воздух и велела: «Остановишь у церкви Всех Святых, что в Кулишках, там помолиться хочу, а потом в монастырь наш поезжай».
«Щербатый как раз к обедне в монастырь придет, донесения у меня с собой, уже зашифрованные, передам и домой поеду, — подумала Марфа, откидываясь на бархатную спинку. «Как это Джон написал в последний раз: «Я не имею права просить тебя остаться на Москве, конечно, просто постарайся перед своим отъездом узнать как можно больше про планы шурина царя Федора, Бориса. Понятно, что он, а не Федор, будет управлять государством».
В церкви было темно и людно, пахло ладаном, с амвона доносился размеренный голос священника, и Марфа, закрыв глаза, вспомнила невидный деревянный домик, что стоял совсем близко отсюда, по соседству.
— Ты в этом сарафане, как девчонка, — Федор опустился на колени перед лавкой, где сидела Марфа, и шепнул: «Господи, неужели ты и вправду здесь?».
Марфа обвела глазами заброшенную, нежилую избу, — только рисунки и чертежи кипами лежали на столе, придавленные камнями, и шепнула: «Да, милый».
— Скажи еще, — попросил Федор, закрыв глаза, целуя ее — чуть слышно. «Пожалуйста, Марфа».
— Милый мой, — она почувствовала его, — совсем рядом, — и обняла его, — отчаянно, будто и вправду была девчонкой. Федор нежно расплел ее косы, и поток бронзовых, мягких волос хлынул вниз. «От тебя солнцем пахнет, — шепнул он, поднимаясь, легко вскинув ее на руки.
«Куда?», — спросила Марфа, закрыв глаза, нежась под его поцелуями.
— Я там давно не был, — усмехнулся Федор, распахивая низкую дверь, — но, кажется мне, лавка там шире будет, чем здесь.
Ставни были заколочены снаружи, и в темноте ее глаза блестели, как у кошки. «Вот так, — сказал Федор, устраивая ее на лавке, окунаясь в ее распущенные волосы. «Сначала так, потому что я слишком давно этого хочу, Марфа, и терпеть более не в силах».
— Не надо терпеть, Федя, — она вдруг, вспомнив Чердынь, подтянула к себе сброшенный плат.
«О нет, — Федор накрыл ее руку своей, — большой, загрубевшей, — нет, Марфа».
— Я не смогу, — она застонала, схватившись за его пальцы, — не смогу. Услышат!
— Ничего, — сказал Федор, не отрываясь от ее губ. «Я тебя просто буду целовать, — все время.
А ты — ты делай, все что хочешь, счастье мое. Я тут для того, чтобы любить тебя, вот и все».
Уже потом, лежа у него на плече, Марфа подняла голову и улыбнулась: «А что ты хочешь, Федор Савельевич?».