Страница 16 из 16
Становясь рабами султана, мальчики мало что теряли. В горных деревушках, где они жили, зачастую не было священника, а если и был, то такой же невежественный или по крайней мере такой же бедный, как его паства, и склонный пренебрегать своими обязанностями. Церквей было мало. Деревенские жители верили в духов, вурдалаков и прочую нечисть, которую следовало задабривать, изгонять или просить о помощи посредством колдовства, амулетов, магических снадобий, заклинаний, обрядов и празднеств с жертвоприношениями животных; так что, добравшись до Анатолии, мальчики, скорее всего, впервые в жизни знакомились с упорядоченной религией. Дервиши ордена бекташи, с которым янычары были официально связаны начиная с 1543 года, не считали нужным следовать некоторым из самых характерных предписаний ислама, например разрешали пить вино и не закутывать женщин в паранджу. Возможность неискреннего обращения в ислам турок не смущала, поскольку они полагали, что если человек совершает все положенные формальные обряды, то в скором времени уверует; кроме того, они подозревали, что возвращают детей в религию, в которой те изначально были рождены, — ибо каждый ребенок, по мнению создателя янычарского корпуса Кара Халиля Чандарлы, приходит в этот мир с началами ислама в душе.
Что могло сравниться с необыкновенным приключением, когда из тяжелой, скучной жизни в глуши ты вдруг попадаешь в совершенно новую, удивительную вселенную, из ограниченного деревенского мирка — в космополитический центр империи, из нищеты — в жизнь, где перед тобой открыты все возможности разбогатеть, из стада — в ряды правителей, воинов, носителей власти? Если мальчик обладал нужными способностями, его могли сразу же зачислить в одну из дворцовых школ под начало ужасного главы белых евнухов, чью жестокость Райкот объяснял или завистью к мужчинам, или же близостью к «жестокому полу». Мальчики учились, совершенствовались в военном деле, становились сильными и красивыми, а также сведущими во множестве наук; многие обнаруживали какие-либо особенные способности, например к пению или архитектуре, или, скажем, талант красиво наматывать тюрбаны (далеко не последнее искусство при дворе). Они в совершенстве усваивали традиции и обычаи дворца — самым первым делом их учили быть почтительными и соблюдать тишину. Им необходимо было смирять бурлившие в них силы и пребывать в полной покорности; зато потом, когда у них отрастали бороды, их рассылали в провинции на важные должности, ибо, как говорили турки, «для того чтобы уметь управлять, сначала нужно научиться подчиняться». Другие выпускники дворцовой школы шли в дворцовую стражу или пополняли ряды сипахи — регулярной кавалерии султана. Янычары, происходившие из тех же мальчиков-девширме, были людьми попроще. Из этой мускулистой братии получались садовники, привратники, помощники поваров, дровосеки, землекопы, корабелы, матросы и пехотинцы. (Причем в любой момент юношу, в котором сначала проглядели какие-нибудь способности, могли направить в дворцовую школу.) Они тоже учились жить сообща, ели и спали вместе; традиции полка прививались им с самого первого дня, когда они клялись в верности своим товарищам на Коране, соли и сабле. Новобранцам выделялись постели, кишащие вшами. От них требовалось, чтобы они выглядели бодро, стирали одежду своих старших товарищей и готовили им еду. Даже вполне взрослым янычарам не дозволялось жениться: их семьей был полк. У каждого полка была своя форма и военный оркестр (задолго до того, как эту практику перенял Запад), который на марше играл музыку степенную и торжественную, а во время атаки — такую устрашающую, что у противников кровь стыла в жилах, а их лошади в страхе шарахались в стороны; на янычар же эта музыка действовала в высшей степени воодушевляюще, и если она смолкала, они бежали от врага.
Когда люди Запада осознали принцип, лежащий в основе всей этой системы, у них буквально волосы встали дыбом от ужаса. Механизм девширме идеально подходил империи, созданной для войны: если военная добыча использовалась для финансирования новых походов, то захваченные земли поставляли все новых и новых людей, которые после обучения в столице усердно служили делу расширения границ государства. Что еще хуже, практика Османской империи полностью противоречила аристократическому принципу наследуемости, который быль столь мил сердцу любого гостя из Европы. Раз за разом османы доказывали, что происхождение человека не имеет никакого значения. «Туркам все равно, чьи это дети — людей знатных или же рыбаков и пастухов». Убедившись, что система девширме работает, венецианцы прониклись к ней уважением; Морозини признавал, что все турецкие сановники обладают благообразной внешностью и производят приятное впечатление, хотя их манеры и грубоваты.
Столь же ужасно было то, что османская система подрывала убеждение в превосходстве христианства: обращение в ислам, как правило, было добровольным. Западным путешественникам нравилось думать, что кресты, вытатуированные на руках или лбах некоторых из встреченных ими балканских мальчишек, имели целью сделать их негодными для набора; однако некоторые другие изображения (например, полумесяц), равно как и сам этот обычай, имели исламское происхождение. Многие янычары татуировали эмблему своего полка на ноге и на плече. Свидетельства о том, что набору мальчиков оказывалось сопротивление, весьма немногочисленны, хотя сборщики живой дани передвигались открыто и не делали секрета из своего маршрута, а на Балканах существует бесчисленное количество способов при желании спрятаться так, что не найдут. Сборщики были непреклонны, но действовали обдуманно и без неуместной жестокости. Они не трогали детей вдов и оставляли в семьях единственных сыновей. Передвигаясь по мусульманской Боснии, конвои выставляли усиленную охрану, дабы пресечь попытки местных жителей подменить кого-нибудь из мальчиков своим сыном. Сборщики избегали забирать детей, уже знающих турецкий, выучившихся какому-либо ремеслу или проживших какое-то время в городе; не брали они и сирот, которых жизнь успела научить хитрости и умению самостоятельно заботиться о себе.
Венецианцы полагали, что гармония, которой недостает в османских постройках, проявляется у турок в архитектуре имперской власти. Венецианские relazzioni,то есть отчеты послов сенату по возвращении из Стамбула, были сами по себе изящнейшими образцами словесности, написанными в соответствии со всеми бесчисленными венецианскими канонами хорошего вкуса, — но не только поэтому они вызывали у современников такой интерес, что их можно было приобрести в Риме (притом что они были вообще-то секретными) по цене пятнадцать паоли за сто страниц; оттуда они расходились по королевским дворам и библиотекам Европы. Наблюдатель XVI века назвал систему капыкулу безжалостной меритократией. «Судьба и счастье каждого поистине зависят от него самого. Все они рабы одного хозяина, от которого только и получают награды и богатство и который, с другой стороны, один волен наказывать их и предавать смерти — стоит ли удивляться, что в его присутствии и в соперничестве друг с другом они способны на изумительные свершения?» «Они подбирают людей, — сообщал Бусбек, [15]— как мы подбираем себе лошадей. Именно поэтому они владычествуют над другими народами и с каждым днем расширяют границы своей империи. Нам такие идеи не свойственны; у нас способностями высокого положения не добиться; все определяется происхождением; благородное происхождение — единственное условие для того, чтобы сделать карьеру».
Капыкулу несомненно были рабами султана, и все-таки слово «раб» — не вполне точный перевод термина. Султан обладал над ними абсолютной властью, был волен распоряжаться их жизнью и смертью, ему принадлежало все их имущество, но все же это рабство никогда не было похоже на то, которое существовало на плантациях в Америке. В положении капыкулу не было ничего позорного или недостойного. Их нельзя было купить или продать. С другой стороны, при всем своем могуществе они не имели ничего общего с аристократией. Мало того что они не могли передавать свои должности по наследству — все имущество, которым они владели, все их богатство было лишь атрибутом их положения в государственной иерархии, и если они это положение теряли — в случае ссылки или казни, — их имущество оставалось внутри системы. «Когда они умирают, — сообщает барон Вратислав, — император говорит: „Ты был моим слугой, ты получил свое богатство от меня, и после твоей смерти оно должно вернуться ко мне“.» Эти люди, беспрекословно подчиняющиеся воле султана, зависящие от его милости, получающие от него средства к существованию, были, в сущности, не кем иным, как большой приемной семьей султана, во всем послушной своему главе, который сам был сыном рабыни и обладал по отношению к капыкулу примерно теми же правами, которыми отец семейства в ту эпоху обладал по отношению к своим детям. Звание раба султана не только не было бесчестьем — это была самая великая честь, какой мог похвастаться житель Османской империи.
Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте ЛитРес.