Леди в зеркале

Софи была любимицей кухарки и прекрасно пиала об этом. В отличие от сестры, похожей на мать необыкновенно, за исключением вьющихся полос, а следовательно, выглядевшей больше англичанкой, иностранкой в глазах Луизон, Софи походила больше на отца и являлась истинной маленькой француженкой.

Сменив гнев на милость, Луизон так же, как и несколько минут назад ее сестре, кивнула Софи и вернулась к своему занятию.

Подскочив к блюду с пончиками, Софи уже собралась прихватить не один, а два (на самом деле предлог с Одиль был надуманным, и она хотела угостить симпатичного мальчишку из зеленной лавки), когда ее быстрые темные глазки углядели на куче угля в печи какой-то необычный предмет.

— Луизон, ах, Луизон, что это у тебя горит? Похоже, какая-то книга! Разве можно сжигать книги, нам что, не хватает угля?!

На этот раз Луизон пришлось-таки прервать чаепитие и подняться из-за стола. Она подошла к Софи и с недоумением уставилась на содержимое очага.

— Верно, книга. Не иначе, мадемуазель, это ваша сестрица положила ее, когда давеча зашла за пончиком. Видно, так и надо, может, это непристойная книга, и лучше ее сжечь.

Но Софи уже углядела на только что занявшейся странице знакомый почерк. Логадка заставила ее едва не подпрыгнуть на месте и начать трясти кухарку за рукав:

— Луизон, я знаю, что это за книга! Ее подарил Марианне поклонник, который ей не нравится. Прошу тебя, достань ее, пока не сгорела совсем! Ах, Луизон, ну скорее же!

— Но зачем доставать, если она не нужна вашем сестре? — бедная женщина иногда не могла понять этих мадемуазелей — что поделаешь, иностранная кровь.

— Ей не нужна, а я почитаю. Ты же знаешь, как книги дороги, мне покупают их так мало, да и то только нужные для учения. Боже мой, обложка почти сгорела, сейчас загорится все внутри, да сделай же что-нибудь, Луизон!

Кухарке ничего не оставалось, как исполнить прихоть своей любимицы. Кочергой она торопливо выгребла книгу из очага, оставив на металлической решетке, на которой обычно сушилась мокрая обувь обитателей дома.

— Не думаю, чтобы она сильно попортилась, обложка толстая и защитила бумагу, хотя прочесть можно будет далеко не все, — заметила она, тряпкой сбивая пламя с книги.

— Ничего, я ее отчищу и додумаю то, что сгорело. Будет еще интереснее, — тут же нашлась Софи, желая поскорее унести книгу, пока кухарка не разглядела рукописные страницы.

— Осторожнее, мадемуазель Софи, обожжете пальчики, да и платье запачкаете, — причитала Луизон над своей любимицей.

— Ничего страшного, я возьму ее прямо так, а тряпку потом принесу обратно, — прижимая к груди свое сокровище, торопилась Софи покинуть кухню.

— А что же вы скажете вашей сестрице? — резонно заметила кухарка.

— А мы ничего не скажем ей, милая, милая моя Луизон. Она и не узнает, а когда я прочту книгу, и ее окончательно сожгу или подарю Одиль, у нее тоже маловато книжек, — вдохновение пока помогало Софи, но пора было покидать сцену.

— Может, я и напрасно вам во всем потакаю, мадемуазель, — раздумчиво произнесла Луизон, — да вроде вреда от этого никому нет, будь по-вашему.

Забыв про повод своего визита на кухню, Софи понеслась в свою комнатку, чмокнув на бегу добрую женщину в щеку, и вполне удовлетворенная этой лаской Луизон занялась рагу, на ходу дожевывая последний положенный ей пончик.

Запершись в своей крошечной комнатке, Софи едва дождалась, пока книга остынет настолько, что ее можно будет читать — поливать драгоценные записи водой она, к счастью, не решилась. Обложка и впрямь защитила большую часть содержимого, хотя по краям страницы успели обгореть, оставив многие предложения незаконченными. От книжки шел неприятный запах горелой кожи, и Софи торопливо открыла окно, опасаясь, что он привлечет внимание матери или сестры.

Теперь, когда вожделенный дневник попал ей в руки, Софи намеревалась не спеша насладиться секретами Марианны. Она вовсе не была злонамеренной девочкой и собиралась использовать полученные знания против сестры, только если та причинит ей какую-нибудь обиду, что, по правде сказать, случалось довольно часто.

По мнению Софи, раз уж дневник так тщательно прятался, он обязательно должен был скры вать какие-то тайны, тем более что перед отъездом Марианна решила его сжечь. Правда, воображение младшей мадемуазель Совиньи пока могло вме стить только истории о поклонниках, наличием каковых она собиралась шантажировать или поддразнивать сестру.

Бережно переворачивая обугленные страницы, довольная девочка сперва нашла достаточно подтверждений своим ожиданиям, но несколько последующих страниц поразили ее так сильно, что отбили всякую охоту даже заикаться Марианне о том, что она читала дневник.

Оставшиеся до отъезда сестры дни Софи старалась попадаться ей на глаза как можно реже, обычно провожая Марианну тревожным взглядом из какого-нибудь тайного местечка, которые в старом доме находились во множестве.

Софи вздохнула с облегчением, только когда после шумного прощания Марианна устроилась в дилижансе и тот наконец с грохотом повернул на соседнюю улицу, оставив после себя облако пыли и воспоминаний.

Марианна старалась путешествовать как можно более экономно, расходуя свои небольшие средства только в случае крайней надобности. Ее внешность помогала в этом намерении — довольно часто улыбка девушки заменяла мальчишке-носильщику или лакею в гостинице мелкую монету за их услуги. Но все же она необыкновенно устала к моменту прибытия в Кале, откуда собиралась продолжить путь уже на корабле. Морские волны не оставили следа на ее самочувствии, и Марианна с удовольствием проводила время на палубе, жмурясь от солнца и соленых брызг. Конечно же, среди пассажиров у нее тут же появились поклонники-англичане, и Марианна решила попробовать выступить перед ними в роли англичанки — сумеет ли она сыграть эту роль убедительно, не выдав в себе иностранки?

Ее имя по-английски звучало как «Мэриан», а фамилию ей мать предложила взять свою девичью — Олдберри. Марианна собиралась примерить на себя образ англичанки или француженки в зависимости от того, кого пожелают иметь в гувернантках ее будущие хозяева — француженку с примесью английской крови или англичанку, выросшую во Франции.

Никто из ее новых знакомых не догадался, что видит перед собой не английскую леди, столь безупречны были ее выговор и манеры, зато сами они в глазах Марианны не выглядели достойными внимания. Ей удалось завязать несколько знакомств, на которые в будущем можно было рассчитывать хоть сколько-нибудь, но Марианна не обольщалась предположениями, что ей удастся удачно устроиться, не доехав даже до берегов Британии.

Путь до Лондона показался девушке менее уто мительным: дороги явно были лучше, располагав шиеся вдоль дороги гостиницы — приличнее, а прислуга — румянее и любезнее, чем в ее бедной Франции. Правда, здесь гораздо меньше ценили улыбки в качестве оплаты за мелкие услуги, и Марианне чаще приходилось открывать свои нетолстый кошелек.

По прибытии в столицу за пару монет ей охотно указали приличный недорогой пансион для юных леди, зарабатывающих себе на жизнь трудом учительницы или продавщицы в модной лавке. Устроившись, Марианна сперва решила присмотреться к новым соседкам — как они говорят, что носят, как ведут себя. Ей не хотелось выбиваться из общей картины, тем самым выдавая свое иностранное происхождение и давая повод злоумышленникам использовать ее незнание столицы. Через пару дней она убедилась, что отличается от барышень, делящих с ней стол и кров, только манерами и некоторыми деталями туалета, причем если первые были у нее значительно лучше, то вторые — пикантнее, как и все французские дамские принадлежности.

Успокоенная, она наконец надумала направиться к мадемуазель Меньян для знакомства и обсуждения ее возможного будущего. Дом семьи Смол-гроув, в котором жила мадемуазель Меньян, находился на широкой улице, застроенной внушительными зданиями с элегантной отделкой, ничем не напоминавшими скромный район, в котором поте лилась мадемуазель Совиньи. Отпустив извозчика за пару кварталов, она решила немного прогуляться, прежде чем встретится с мисс Меньян. Как бы девушка ни была уверена в себе, она все же ощущала волнение — а вдруг пожилая француженка и сможет ей помочь, деньги вскоре закончатся, и что Марианна тогда станет делать? Просить денег у родных она бы ни за что не стала — история жизни ее родителей была хорошим примером, как люди могут улучшить свои обстоятельства без чьей-либо помощи. И ее гордость и упрямство не позволили бы ей сразу же покориться превратностям судьбы и вернуться в родной дом, чтобы снова сидеть на шее у матери и отца.