Поджигатели

— Давай.

Я налила ему водки, бутылка закончилась. Он выпил водку, как чистую воду. На полминуты зажегся свет, потом снова погас, и опять только свечи горели посередине кухонного стола, да белые прожектора вертолетов то и дело вспыхивали за окном. Я даже не слышала их, успела привыкнуть. Мы сидели и смотрели друг на друга.

— Ты считаешь, что это твой ребенок?

— Да, — сказал Джаспер. — Да, думаю, мой.

— Рада за тебя.

— Спасибо.

Опять молчание.

— Ее тошнит по утрам?

— Да, — сказал Джаспер. — По утрам ее тошнит, и она злится. По вечерам она приходит усталая и злится. Днем она злится и сидит на работе. И слава богу.

— Скажи ей, пусть попробует принимать чайную ложку яблочного уксуса после еды.

— Ладно, — сказал Джаспер.

— И еще скажи ей, что помогает, если перед сном ходить на прогулку.

— Скажу, — сказал он.

— И скажи ей… скажи ей… а, к черту, я пойду и скажу ей сама.

Джаспер заулыбался, я встала из-за стола и пошла в спальню, сняла халат и надела серые тренировочные и серую найковскую футболку. То есть, может быть, Петра была права, может быть, Хельмут Ланг и движется вперед, но мы все равно нечасто видим его у себя на Барнет-Гроув.

Когда мы уходили, я крикнула моему сыну, чтобы он вел себя хорошо, и захлопнула за нами дверь. Джаспер глянул на меня.

У Джаспера с Петрой тоже не было электричества, как и у нас в Веллингтон-Эстейт. То есть можно быть по уши в гламуре, но на электричество это никак не влияет. Петра сидела на полу перед диваном, и у нее был такой вид, какого ты пожелал бы нам всем, Усама. Черные круги вокруг глаз. Впалые щеки. Изможденное лицо.

Я опустилась на колени и положила руку ей на живот, как обычно делают, хотя там еще нечего было чувствовать. Я закрыла глаза и изо всех сил попыталась обрадоваться за нее. То есть человеку же полагается радоваться, верно? Полагается делать вид, что младенцы рождаются в мир, где никто не пытается их сжечь. Эта хитрость дает тебе возможность радоваться тому, что они родятся. Эта хитрость дает тебе возможность спокойно приняться за вязание маленьких носочков, верно?

В общем, я старалась изо всех сил, но без толку. Закрыв глаза, я видела нерожденную жизнь в животе Петры. Мне казалось, будто ты знаешь его имя еще до его рождения, Усама. Ребенок был обречен, он очень одиноко парил в темноте. Он не знал Лондона, но можно было сказать, что он уже нервничает. Он слышал, как бьется сердце его мамы, и от каждого удара его передергивало, как от далекого взрыва начиненной гвоздями бомбы. Его маленькие кулачки были крепко сжаты, а пуповина накачивала его горючим. Это был зажигательный ребенок, и ему снились сны об искрах. Я видела его лицо, и это было лицо моего мертвого сына. Мама, сказало оно. Мама, они знали. МАМА, ОНИ ЗНАЛИ. Я быстро поднялась, подошла к краю дивана и смотрела в пол, пока не собралась с мыслями.

— Как ты себя чувствуешь?

— Ужасно, — сказала Петра. — Я все время без сил.

— Да уж, придется тебе привыкнуть. Когда у тебя будет младенец, беременность покажется тебе счастливыми денечками.

— Вот спасибо, — сказала Петра. — Очень обнадеживающе.

— Извини. Не слушай меня. Честно. Дело того стоит.

Петра сидела и смотрела на меня. И так долго, что я не знала, куда себя деть.

— Слушай, я могу тебе как-нибудь помочь?

— Да, — сказала Петра. — Достань нам какие-то веские доказательства, что власти знали о майском теракте до того, как он произошел.

Я уставилась на нее.

— На самом деле я имела в виду, что, если ты хочешь, у меня есть книга о беременности и полно одежды для беременных, не уверена, что она в твоем стиле, но все вещи чистые, аккуратно сложенные, а потом, когда ребенок родится, я могу отдать тебе все бутылочки и стерилизаторы и все такое прочее, то есть все это у меня дома в коробках, и если хочешь, пользуйся.

— Сгодится аудиокассета, — сказала Петра. — Но лучше видео. Пусть твой полицейский опять тебе признается. Это должно быть что-то такое, что можно было бы предъявить в качестве доказательства.

Джаспер шагнул к Петре, рывком поставил ее на ноги и стал говорить ей прямо в лицо.

— Петра, — сказал он. — Прекрати. Мы говорили об этом, и ты обещала ничего не делать. Я бы ни за что ее не привел, если бы знал, что ты так поступишь.

— Ха, — сказала Петра. — Если бы ты, как отец, чуть меньше нюхал кокаин и чуть больше занимался журналистскими расследованиями, то, может, мне и не пришлось бы делать это самой.

— Так нечестно, — сказал Джаспер.

— К черту твою честность.

Она обернулась ко мне. Я опиралась на подлокотник дивана. Мой мозг был похож на глазурь на тех булках, весь мягкий и розовый от водки и таблеток.

— Мы с Джаспером тут немножко поговорили, — сказала Петра. — Мы думаем, что будет лучше, если я сама отнесу материал в газету. В конце концов, в последнее время Джасперу не очень доверяют. Я хочу, чтобы ты помогла мне написать статью.

— Почему?

Петра пожала плечами:

— Потому что Джаспер слишком труслив, чтобы заниматься этим. Потому что меня повысят, если я ее напишу.

— Я не спрашиваю, почему ты хочешь писать об этом, я спрашиваю, почему я должна тебе помогать?

Петра не остановилась ни на секунду.

— Потому что я тебе заплачу, — сказала она. — Или, вернее, заплатит газета. За сотрудничество. Твоя жизнь может измениться. Ты можешь получить целых пятьдесят тысяч.

— Не-а.

— Тогда сто тысяч.

— Послушай, Петра, ты беременна. Это всегда потрясение. Лучше ты отдохни, и мы сделаем вид, что ничего этого не было.

— Да ладно, — сказала Петра. — Не говори мне, что женщина в твоем положении может отказаться от таких денег.

— Слушай, Петра, женщина в моем положении может хоть стены в квартире оклеить деньгами, и это ничего не изменит. Для меня это просто портреты королевы, если я не могу потратить их на сына, — вот что такое твои драгоценные деньги. Дерьмовые картинки с королевой.

Я повернулась, чтобы уйти, но Джаспер очень мягко взял меня за руку.

— Тогда сделай это для себя, — сказал он.

— Что?

Джаспер приблизил губы к моему уху и заговорил очень тихо.

— Ты же до сих пор видишь сына, правда? — сказал он.

Я посмотрела на него, покачала головой и сделала большие глаза с выражением КТО? Я?! То есть я, конечно, была не в себе, Усама, можешь поверить, но я не была настолько безумной, чтобы забыть, что людей, которые видят тех, кого нет, сажают в психбольницу.

— Ничего, — сказал Джаспер. — Я понимаю. Мне тоже мерещится всякое после майского теракта. Это нормально. Называется посттравматический шок.

Я опять покачала головой, я была в ужасе. Я зашептала Джасперу:

— Нет, у меня все прекрасно, честно, не беспокойся за меня, я в полном порядке.

— Только что у тебя, пока мы разговаривали, — сказал Джаспер, — я видел, как ты посматривала в угол кухни. А когда мы уходили, ты даже сказала ему, чтобы он вел себя хорошо.

— Что ты ей говоришь? — сказала Петра.

— Помолчи, пожалуйста, — сказал Джаспер.

Он еще ближе приблизился к моему уху.

— У тебя так и будет это продолжаться, — сказал он, — пока ты не сделаешь что-нибудь, чтобы мальчик упокоился в мире.

— Я не могу упокоить его в мире, потому что у меня нет его тела, остались одни зубы, а я же не буду хоронить его зубы, правда? Я хочу сказать, таких маленьких могил и не бывает.

— Тогда сделай то, что говорит тебе Петра, — сказал Джаспер. — Но сделай это не для нее. Сделай для себя самой. Тебе станет легче.

— Почему?

— Потому что тебе надо, чтобы правда вышла наружу, — сказал Джаспер. — Потому что, если ты будешь держать ее внутри, она тебя доконает. Ты посмотри на себя.

Я посмотрела на Джаспера, очень пристально глядевшего мне в глаза, и я посмотрела на Петру, наблюдавшую за мной поверх его плеча, и посмотрела на моего сына, лежавшего на животе и пытавшегося достать пепельницу или что-то там еще из-под их кофейного столика. Я не знала, что подумать, я обеими руками держалась за голову, чтобы она не раскололась. Я шагнула прочь от Джаспера и отошла в угол комнаты, самый дальний от них обоих.