Поджигатели

Джаспер засмеялся и сунул свернутую десятку в ноздрю. И показал на себя большими пальцами обеих рук.

— Дорогая Петра, — сказал он. — Похож я, по-твоему, на защитника западной цивилизации?

Он ухмылялся Петре, и новая оранжевая вспышка из окна осветила его лицо. Мальчишки на улице подожгли еще одну машину. Обо мне забыли. Меня могло вообще не быть там. Я послушно опять села за стол, думая про себя: о господи, как бы я хотела, чтобы мой мальчик был здесь. Как бы я хотела обнять его хоть на одну минуту и вдохнуть его прелестный запах и услышать, как он говорит: МАМА, ПОЧЕМУ ТЫ ПЛАЧЕШЬ? и ответить: мама не плачет, малыш, у мамы все хорошо, ей просто что-то в глаз попало. Я смотрела, как злилась Петра, потому что Джаспер не хотел поступать так, как она велела, и я смотрела, как Джаспер втягивает носом порошок, а на улице пылают машины, и мне кажется, Усама, что именно тогда я впервые начала понимать, что ты имел в виду.

Осень тянулась дальше под грязным серым небом и ежедневным дождем, Усама. Я насовсем вернулась в Веллингтон-Эстейт. Как только Джаспер и Петра стали ссориться из-за статьи в газете, я уже не могла слышать, как они орут друг на друга, мне это действовало на нервы. Я вернулась на работу, потому что мне нужны были деньги, но иногда, когда Теренс Бутчер не видел, я плевала ему в чай.

Полиция начала освобождать некоторые перекрытые дороги, и если не сосредотачиваться, то могло показаться, что все возвращается на круги своя. Люди больше не думали о майском теракте. Как будто вместе со старыми окурками и раздавленными конскими каштанами дождь смывал в канализацию воспоминания.

— Ну, брось, — сказал Теренс Бутчер. — Не смотри на меня такими глазами. Уже несколько недель прошло. Ты никогда меня не простишь?

— Надо посмотреть. А ты вернешь моего мужа и сына?

Я поставила кружку ему на стол, и не очень аккуратно. Чай пролился на его папки, а мне было все равно. Я думала: ха, надо было думать, Теренс Бутчер, прежде чем оставлять моих парней гореть.

— Я поступил так, как считал наилучшим, — сказал Теренс. — Я думал, ты поймешь.

— Значит, ошибся. Тебе надо было сразу мне сказать. Я бы и близко к тебе не подошла, я бы никогда не позволила тебе ко мне притронуться, тебе должно быть стыдно.

— Мне не стыдно, — сказал он. — Это было прекрасно.

Он повернулся в кресле и посмотрел на меня. Я все еще стояла перед его столом и дрожала всем телом. Он улыбнулся маленькой грустной улыбкой.

— Только послушай меня, — сказал он. — Старый усталый полицейский рассуждает о прекрасном. Откуда мне знать об этом, да?

Я ничего не сказала, Усама, потому что откуда нам с тобой тоже знать об этом?

— Но это было прекрасно, — сказал Теренс. — Когда мы были одни в облаках. Только мы с тобой, и никаких препятствий. Ни работы. Ни Тессы. Ни майского теракта. Ни Лондона. Это было прекрасно.

— Это все было вранье.

— Да, — сказал Теренс. — Поэтому я должен был тебе рассказать, когда понял. Нельзя было оставить между нами этот секрет. Если мы хотели быть вместе.

— Теренс, мы никогда бы не были вместе. После того, что ты сделал с моими парнями. Ты должен был понимать. Ты не имел права заводить со мной роман, то есть о чем ты думал, черт возьми?

— Прости, — сказал он. — Я знаю. Я знаю. Я мало спал. Я плохо соображал. Я думал, что, если мы любим друг друга, этого достаточно.

— Любим. Ты сказал — любим.

— Да. Прости. Но я так чувствую.

Я посмотрела на него в упор. Глаза у него были точно такого же серого цвета, как тучи за его спиной, как будто кто-то проделал прямо в его голове две унылые дыры.

— Слушай, Теренс Бутчер, я готовлю тебе чай и расставляю папки, и все, понятно? И никогда не путай это с любовью.

Он долго смотрел на меня, а потом опустил глаза к столу. Там ничего не было, кроме трех телефонов. Фотография его жены и детей пропала, наверно, он поставил ее у кровати в «Травелодже».

Потом был долгий день, а когда наступило пять часов, я надела куртку и пошла домой в тумане, опустив голову. В Англии в пасмурный день осенью темнеет к четырем дня. Четыре недели такой погоды, Усама, и поверь мне, хочется повеситься. Многие себя так чувствуют, несчастные. Клянусь Богом, Усама, английский климат прикончил больше народу, чем ты. Если бы ты попытался прожить здесь хоть десять дней в октябре, твой «Калашников» проржавел бы, а сандалии сгнили, а твой личный врач посадил бы тебя на антидепрессанты, и ты бы уже не смог нас ненавидеть, ты бы нас очень сильно пожалел.

Когда я добралась до Веллингтон-Эстейт, у нас опять отключили электричество, тогда я поставила в ванной пару свечей, налила воды и лежала в ванне и разговаривала с моим мальчиком, пока вода не остыла и не пора было ложиться спать. Сын сидел на краю ванны. Ему больше всего нравилось сидеть рядом с кранами. Он болтал ногами в воде, и мы очень мило с ним поговорили.

Я вылезла из ванны и сняла свой розовый купальный халат с крючка рядом с черным халатом мужа. Я еще не выбросила его, то есть мне постоянно казалось, что момент неподходящий, ты понимаешь? Я надела халат и обернула голову полотенцем, и сын пошел за мой на кухню, оставляя на линолеуме маленькие детские следы. Мы немножко посплетничали на кухне, я выпила пару стаканчиков водки и пару новых таблеток, которые прописал мне врач, все было очень мило. Скоро сын стал затихать. Я подняла глаза от стакана, его лицо было очень бледным, и я как раз собиралась сказать, ладно, пора в кровать, молодой человек, но кто-то стал барабанить во входную дверь. Я обернулась и проверила, закрыта ли она, а когда я повернулась обратно к сыну, его уже не было, так что я подумала, что можно и открыть.

Я взяла с собой свечу в прихожую и не надела цепочку, перед тем как открыть дверь. Я хочу сказать, меня особенно уже не волновало, что будет. Это оказался Джаспер Блэк, он сразу вошел в квартиру, он был страшно возбужден.

— Ты можешь зайти к нам? — сказал он. — Петра беременна.

Я посмотрела на него, он говорил какую-то чушь.

— Ты говоришь, она беременна?

— Да, — сказал он. — Ты можешь прийти сейчас же?

— Понимаешь, Джаспер, я не знаю, объясняла ли тебе когда-нибудь мама, как там все устроено у девочек, но если женщина беременна, то торопиться уже некуда, я хочу сказать, даже совсем наоборот, теперь придется ждать девять месяцев, пока ребеночек будет расти в мамином животике.

— Петра обезумела, — сказал Джаспер. — Я думаю, ты сможешь ее успокоить.

— Знаешь, Джаспер, я не удивлюсь, если Петра родилась безумной. Мне ужасно не хочется быть тем человеком, который откроет тебе глаза, но если она беременна, то она станет только хуже, так что ты лучше привыкай, ладно? Я хочу сказать, пошел бы ты сам и успокоил ее.

— Она хочет видеть тебя, — сказал он.

— Да, но она меня не увидит, понял? Сейчас уже поздновато. Я имею в виду, что несколько недель не слышала от вас ни слова и не могу сказать, что соскучилась.

Джаспер моргнул.

— Ну и ну, — сказал он. — Совсем на тебя не похоже. Какая ты желчная.

— А чего ты ожидал? Думал, меня прислали в этот мир специально для тебя, Джаспер Блэк? Я не какой-нибудь диск, который можно забыть в дальнем ящике и доставать, когда тебе удобно, а он все будет играть все ту же песню.

Я повернулась и пошла от него на кухню. На самом деле с первой попытки я не попала в дверной проем. Я врезалась в косяк, и мне пришлось попятиться и попробовать еще раз, как будто я была каким-то механизмом из «Войны роботов».

— Ты что, пила? — сказал Джаспер.

— Нет. Тут дверь передвинули. А ты нанюхался?

— Нет, — сказал Джаспер Блэк. — Не притрагивался с тех пор, как мы узнали, что Петра беременна. Три дня.

Я села за кухонный стол, Джаспер вошел и сел напротив. Трудно было сказать при свете свечи, но он казался похудевшим, и его руки слегка подрагивали.

— Выпьешь? — сказала я.