Поджигатели

Когда мы вышли, было уже время обеда. Стояла прекрасная погода. Гайд-парк лежал прямо перед нами на другой стороне Найтсбриджа.

— Давай побудем на свежем воздухе, — сказала Петра. — Пойдем на Серпентайн. Поплаваем на лодке.

— Я не люблю лодки, мне от них не по себе.

— Ничего подобного, — сказала Петра. — А если станет скучно, сойдем на берег и пойдем соблазнять парковых служителей.

Я все еще была как в тумане. Петре пришлось держать меня за руку и вести. Мы зашли в какое-то кафе, где продавалась еда навынос, не помню, в какое. Петра купила суши и две бутылки холодного белого вина, и мы пошли в парк до самого Серпентайна.

За лодками выстроилась длинная очередь, тогда Петра сунула пальцы в рот и свистнула. Она окликнула одну молодую пару, которая уже сидела в лодке, как будто это было такси. Она дала им пятьдесят фунтов, чтобы они уступили лодку нам, вот такая она была. Я еле залезла в эту лодку, вряд ли она рассчитана на каблуки. Нам пришлось грести веслами, но мы никак не могли понять, как сделать так, чтобы лодка двигалась прямо, и в конце концов мы бросили ее качаться на волнах.

Мы легли на дно лодки. Так она меньше колыхалась. Может, ты думаешь, что на воде было очень мило, но вообще не особенно. Небо было голубое, но его почти закрывали все эти шары, Щиты надежды. Во всяком случае, для Гайд-парка они подобрали не самые симпатичные лица. В основном каких-то толстых мужиков, по ним было видно, что они залпом могут выдуть пинту пива. Знаешь, такие типы, которые называют друг друга кличками, например Тормоз или Дрочила, и щиплют тебя за задницу на новогодней вечеринке. И говорят: может, перепихнемся? Смешно было смотреть, как эти мертвые лица на высоте сто пятидесяти метров спасают нас от камикадзе. Возможно, это был их первый порядочный поступок за всю жизнь.

Между шарами жужжали вертолеты. Один из них кружил низко над парком. Было видно летчиков в больших шлемах, как у робота-трансформера моего сына. Я помахала им, но они не помахали в ответ. Наверно, это непросто, когда у тебя руки не сгибаются в локте. Как будто вертолеты не справлялись, по озеру еще плавала полицейская лодка. Простая резиновая лодка с двумя полицейскими в рубашках с короткими рукавами. Не знаю, зачем они там сидели. Наверно, Усама, если бы ты запланировал совершить налет на фургон с мороженым на северном берегу Серпентайна, то тебе пришлось бы их отвлекать. Когда полицейские проплыли мимо, наша лодка закачалась.

На озере было не больно-то успокоительно, хотя все пытались оттянуться на сто процентов. В конце концов, таковы уж британцы. Серпентайн наполовину полон, а не наполовину пуст, и все такое. Мы стали пить вино из пластиковых стаканчиков. На солнце было жарко, а вино было холодное и сразу ударило мне в голову. Петра вздохнула. Она водила рукой по воде, нагоняя рябь.

— Как ты себя чувствуешь? — сказала она.

— Лучше. Правда, еще не совсем хорошо. Пытаюсь не паниковать.

— Я знаю, что ты хочешь сказать, — сказала Петра. — Я только хочу, чтобы ты знала: я с тобой. Столько, сколько нужно, чтобы ты успокоилась.

— Спасибо.

— Пожалуйста, — сказала Петра. — Все равно я лучше проведу солнечный денек с тобой, чем с этой скотиной Джаспером. Честно говоря, он становится невыносим. Раньше он был таким оригинальным парнем. Не было такой вещи, которой бы он не интересовался. Он мог часами говорить о поп-музыке, или плутонии, или куриной оспе, без разницы. Он всегда очаровывал, потому что всегда очаровывался сам. А теперь все кончилось. С самого майского теракта он в депрессии. По выходным он постоянно скачет на белой лошадке и из-за этого всю неделю сам не свой.

— На белой лошадке?

— Кокс, — сказала Петра. — Кокаин. Как тут девушке соревноваться?

— Не знаю. Мой муж не принимал ничего хуже, чем две таблетки «Алка-Зельтцер» в маленьком стакане воды.

Петра засмеялась и налила нам еще вина в пластиковые стаканчики.

— Кокаин — ерунда, — сказала она. — Он к делу не относится. Я знаю кучу замечательных людей, которые могут вынюхать тонну порошка и все-таки не приставать к девушкам по туалетам.

Петра опустила голову на деревянный борт лодки. Бум. Опять очень низко пролетел вертолет. От него пошел ветер, от которого из середины Серпентайна побежали маленькие темные волны и растрепались наши прически под леди Диану.

— Не надо было тебе обрезать волосы. До этого было лучше.

Голова Петры все еще лежала на борту лодки. Она закрыла глаза.

— Это верно, — сказала она. — А Джасперу все равно нравится.

— Да?

Петра открыла глаза и косо посмотрела на меня.

— Да, — сказала она. — Теперь у нас лучше секс, когда я похожа на тебя.

— А.

— Да, — сказала Петра. — Ирония судьбы. Кто бы мог подумать, что мне нужно было изменить внешность, чтобы его завести. Учитывая, что моя работа как раз и состоит в том, чтобы рассказывать миллионам людей, как сделать себя более привлекательными для своего или противоположного пола. Учитывая, что я пишу о стиле и красоте в «Санди телеграф», а ты… ну…

— Пьяная.

— Ага, — сказала Петра. — И я тоже. Какая связь между пьянством и лодками?

Она засмеялась и разлила по стаканам оставшееся вино. И выпила. И стала вертеть подол юбки в руках.

— Пожалуй, я уже достаточно напилась, чтобы сказать то, что я думаю, — сказала она.

— И что же?

Петра выпрямилась. Она обеими руками взялась за мое запястье, и лодка заколыхалась. Она придвинула лицо ко мне. Ее глаза блестели.

— Переезжай к нам, — сказала она.

— Что-что?

— Переезжай к нам. Уйди из этой депрессивной квартиры и страшных воспоминаний. Оставайся у нас, пока не придешь в себя.

— Пока не приду в себя? У вас?

— Да, — сказала Петра. — Нам всем от этого будет польза. Особенно Джасперу. Он перестанет думать о кокаине.

— Нет, ты же шутишь, правда? Ровно неделю назад ты кидалась в меня пепельницей.

Петра покраснела, отвернулась и посмотрела за борт лодки.

— Это было до того, как я увидела тебя в блузке «Эрмес», — сказала она.

— Ты с ума сошла.

— Нет, — сказала Петра. — Но после майского теракта вся планета не в своем уме, так что, ради бога, не заморачивайся. Какая польза от того, что весь мир сходит с ума, если мы не можем сделать то же самое?

Я смотрела на воду. Люди в лодках занимались обычными делами. Миловались подростки в надувных жилетах. Папы учили сыновей грести. Все смеялись, делали храбрый вид и мазали лица кремом для загара. Но я уже не была такая же, как они. У меня не было сына, чтобы учить его грести. Зато, по всей видимости, у меня был парень, которого надо было отвлечь от кокаина, но это другое. Я стала тихонько плакать. Слезы капали с лица в Серпентайн.

— Не могу, Петра. Когда я вижу Джаспера, я вижу взрыв. Снова, и снова, и снова.

— Да, — сказала Петра, — но скажи мне честно, что ты видишь, когда сидишь дома одна?

Я подняла глаза на Петру и почувствовала, как у меня в животе поднимается волна тошноты. Я хотела, чтобы все это кончилось, чтобы я могла быть далеко от Лондона, на рассвете, в жилом автоприцепе. Я жалела, что поссорилась с Теренсом Бутчером.

— Это нечестно.

Петра смахнула слезы кончиками пальцев с моего лица и приложила пальцы ко рту.

— Так будь смелой, — сказала она.

На нашу лодку набежала тень от шара. Я поежилась. Мы так и не съели суши. Я хочу сказать, а зачем? Суши — это просто водоросли и сырой тунец. Больше похоже на обед унесенных в море, чем на еду. Петра скормила свою порцию голубям. А я свою выбросила за борт. Я плакала и смотрела, как большие белые рисовые рулеты исчезают в грязно-коричневой воде. Я думала о бомбах.

Перед тем как ты взорвал моего мальчика, Усама, я всегда думала, что взрыв — это очень быстро, но теперь-то я знаю. Вспышка очень быстрая, но ты загораешься изнутри, и грохот никогда не прекращается. Можно зажать уши руками, но нельзя его заглушить. Огонь ревет с небывалым шумом и яростью. А самое странное, что люди могут сидеть рядом с тобой на Центральной линии и не слышать ни звука. Я живу в аду, где ты, Усама, ежился бы от холода. Жизнь — это оглушительный рев, но прислушайся. Можно услышать, как муха пролетит.