Поджигатели

— Слушай, Петра, я не понимаю, чего я здесь ищу. Последний раз я ходила за одеждой в «Эйч энд эм». Тебе придется меня выручить.

Петра засмеялась:

— Нет, ты нечто. Ладно. Когда я на тебя смотрю, я вижу черные брюки от Хельмута Ланга и какую-нибудь симпатичную кофточку. Может, «Селин». И какие-нибудь симпатичные босоножки на каблуках, ах да, и приличная сумка. Вот, пошли за мной.

Петра ушла. Она носилась между стойками, срывала одежду с вешалок и накидывала на руку. Она точно знала, что делает, и не остановилась, пока не набрала целую охапку. Она еле дышала.

— Вот, — сказала он. — Теперь поглядим, как это на тебе смотрится.

Мы пошли в примерочную. Продавщица только улыбнулась и нашла нам кабинку. Видимо, она не боялась, что я сбегу, спрятав брюки «Эрмес» под тренировочными. Наверно, у них там в «Харви Николс» нечасто бывают такие, как я. Примерочная оказалась просторная, и мы с Петрой вошли вместе. Там было полно места. Петра закрыла за нами дверь.

— Так, — сказала она. — Начнем с брюк.

Я только уставилась на нее.

— Что еще? — сказала она.

— Ты хочешь, чтобы я сняла брюки? Здесь? У тебя на глазах?

Петра закатила глаза.

— Господи боже мой, — сказала она.

Она усадила меня на скамейку, встала на колени, чтобы стянуть с меня кроссовки. Потом стащила с меня брюки, как деловая мамаша, когда готовит своего ребенка к занятию в бассейне. Когда она увидела мои старые серые трусы, она остановилась. Опустила подбородок к шее и выдохнула носом.

— Значит, так, — сказала она. — Я сейчас вернусь.

Когда она вышла, я встала в примерочной и оглядела себя в зеркале. Странно это было, потому что я не привыкла разглядывать себя. Наверно, мне никогда не хватало времени. А теперь я увидела себя сразу после того, как насмотрелась на всех этих шикарных дам, и меня слегка огорошило. Я была похожа на какую-то завалявшуюся в углу шкафа вещь. Мне стало стыдно. Забавно, что может сделать бомба, Усама, мне всегда было все равно, как я выгляжу, но теперь я покраснела. И уставилась на коврик.

Скоро Петра вернулась в примерочную с охапкой красивого белья и опять заперла за собой дверь.

— Вот, — сказала она. — Выбирай, что тебе нравится. Трусы и лифчик. Видишь, все простое и белое. Урок первый. Художник начинается с чистого холста.

Мы посмотрели друг на друга.

— Ладно. Только не смотри.

— Чтоб мне лопнуть, — сказала Петра.

Она отвернулась и закрыла глаза руками. Я сняла трусы и почувствовала прохладный воздух. У меня подвело живот. Как будто я падаю. Я сняла найковскую футболку и лифчик и бросила на коврик. По мне побежали мурашки. Было слышно, как дышит Петра и жужжат маленькие яркие лампочки. Я секунду постояла. Особенно ничего не думала. Потом надела белые трусики и какой-то лифчик. Не знаю, из одного комплекта или нет, мне было все равно. Я сглотнула. У меня стучало сердце.

— Ладно, можешь повернуться.

Петра повернулась и оглядела меня с ног до головы.

— Мм, — сказала она.

Я покраснела. Сложила руки на животе и сжала колени.

— Спокойно, — сказала Петра. — Дыши глубже. У тебя все прекрасно.

Мне понравились первые брюки, которые мне протянула Петра. Они были ярко-белые и шелковистые. Приятно было чувствовать их на коже, как будто плаваешь в холодном молоке. Петра широко улыбнулась, увидев их на мне.

— Вот это да, — сказала она. — Я так и знала, что ты неотшлифованный алмаз. Да нам парней палкой придется отгонять.

Потом мы померили босоножки на каблуках. Мы выбрали «Фенди». Клянусь, в них я стала сантиметров на тридцать выше. С верхом оказалось не так просто. Мы перемерили четыре блузки, прежде чем Петре что-то понравилось. Это была блузка «Эрмес», и она стоила таких денег, на которые я могла бы два года кормить и одевать своего сына, и это не шутка. Я показала Петре ценник.

— Слушай, по-моему, здесь ошибка.

— Нет, — сказала Петра. — В этом году они заработали сто миллионов фунтов. А знаешь почему? Потому что одежда как волшебство. Она стоит этих денег.

— Понятно.

Я смеялась над Петрой, но потом я обернулась, посмотрела на себя в зеркало и ахнула. С ума сойти. Меня можно было печатать на обложке журнала. Я была высокая красавица и могла думать только: ХА! Попробуй теперь поразглагольствовать о прицепах, когда увидишь меня В ЭТОМ, Теренс Бутчер. Я смотрела на себя, глаз не могла отвести, я была так счастлива, что расплакалась. Я смотрела, как слезы текут по лицу, и думала: господи, неужели это на самом деле, неужели правда мне может повезти.

— Ничего, правда?

Петра подошла ко мне и положила подбородок на мое плечо, а руку на талию. Она улыбалась мне в зеркало.

— За новую страницу, — сказала она.

Мы обе долго-долго стояли и смотрели на новую меня. Я улыбалась Петре в зеркале. Она была так похожа на меня, особенно сейчас, когда мы обе были шикарно одеты. Как будто мы сестры, но этого нельзя было понять, пока мы не оделись одинаково. У Петры на губах был темно-розовый блеск. Красивый и блестящий, как спинка жука.

Петра загорелась с кончиков волос, огонь побежал по ним, как по фитилю. Потом быстро перешел на ее лицо. Ее волосы горели желтовато-голубым пламенем, как газовые конфорки. Блеск на губах покоричневел и полопался. Ее губы зашевелились, но раздался не ее голос, а голос моего сына. «Мама, — сказали ее губы, — мама, у меня голова горит, мне больно, мне больно».

Я повернулась и повалила Петру на пол примерочной. Я катала ее по голубому ковру, пытаясь потушить огонь. Она кричала, пиналась и ругала меня последними словами. Потом у меня загорелись руки. Все тело спереди загорелось, я чувствовала, как проволока в новом лифчике раскалилась докрасна и жжет мне кожу под грудью. Было так больно, что у меня не хватает слов. Кожа слезала с рук, но я все пыталась потушить огонь. Я схватила одежду, которую мы мерили, и набросила на Петру. Я пыталась потушить огонь, но вместо этого загорелась сама одежда. Все вспыхнуло огнем, все, и Кэтрин Хэмнет, и Армани, и Диана фон Фюрстенберг, все выглядело одинаково, когда горело.

Я стала кричать, больше я ничего не могла сделать, руки у меня сгорели до культей. Я закрыла глаза. До меня все доносился голос сына, кричавшего изо рта Петры: МАМА, МАМА, ПОМОГИ МНЕ! Я заткнула уши и закричала в дым и тьму.

Сначала я услышала голос Петры. Все хорошо, говорила она, все хорошо, все кончилось. Я открыла глаза. Я сидела на полу примерочной, везде вокруг валялась одежда. Ничего не горело. Ничего не болело. В примерочной с нами была медсестра, она промокала царапину у меня на лице настойкой гамамелиса. Щипало, но мне всегда нравился запах гамамелиса. Петра поддерживала мне голову и убирала волосы с моего лица. Дыши глубже, говорила она. Дыши глубже. Принесите нам стакан воды, пожалуйста.

Я подняла глаза. У примерочной стояли охранники и смотрели на нас. Один из них отошел и вернулся с пластиковым стаканчиком. Там было полстакана теплой воды. У воды был привкус крови, наверно, я прикусила язык.

— Вашей подруге еще нужна помощь? — сказала медсестра.

Петра посмотрела на меня. Волосы у нее разлохматились, а с одного глаза стерлась косметика, она явно плакала. Она улыбнулась.

— Нет, никакой помощи ей больше не нужно, — сказала Петра. — Можешь встать?

— Кажется, могу.

Я поднялась с помощью медсестры. В голове было легко. Как будто в любой момент она могла оторваться и уплыть к Щитам надежды. Через минуту медсестра и охранники оставили нас одних. Я смотрела на себя в зеркале. Я была очень бледная в моей яркой новой одежде. Я посмотрела на Петру.

— Мне ужасно неловко.

Она обняла меня и долго не выпускала. Меня трясло. Мы стояли в примерочной, и опять было очень тихо, только дыхание и жужжание лампочек.

Мы оставили старую одежду в кабинке. Я взяла только Мистера Кролика. Петра заплатила за вещи, которые были на мне. Я вышла к чему-то большему, чем наша старая «астра».