Страница 2 из 24
На том и порешили. Хотя Джаред искренне желал помочь родичу и готов был даже понести убытки, он тем не менее попытался извлечь из этого вынужденного рейса выгоду. А потому быстро отдал распоряжения о принятии на борт в Бильбао и Гавре дополнительных грузов для доставки на Ямайку, с тем чтобы в обратный рейс «Артемида» могла загрузиться ромом, производимым на тамошней сахарной плантации Джареда.
Впрочем, в обратное путешествие можно было пуститься только после установления приемлемой погоды, в конце апреля или начале мая. На время между прибытием в феврале на Ямайку и возвращением в Шотландию в мае Джейми будет иметь в своем распоряжении «Артемиду» и ее команду, чтобы бывать на Барбадосе или на других островах в поисках Айена-младшего. Три месяца. Я надеялась, что этого времени хватит.
Безусловно, Джаред проявил щедрость и великодушие, однако для него, успешного французского виноторговца, потеря корабля стала бы пусть и огорчительной, но не разорительной тратой. Джаред рисковал маленькой частью своего состояния, а мы — собственной жизнью.
Ветер, похоже, начинал слабеть, он уже не завывал в дымоходе с такой силой. Поскольку сон все еще не шел ко мне, я выбралась из постели и, завернувшись в одеяло, подошла к окну.
Гонимые ветром по темно-серому небу плотные дождевые облака окаймляли свечение прятавшейся за ними луны, и все стекло было в полосках дождевой воды. Но просачивавшийся сквозь облака свет позволял разглядеть мачты кораблей, стоявших на причале менее чем в четверти мили отсюда. Они покачивались на воде. Паруса вздувались под напором порывистого ветра, в то время как тугие якорные канаты удерживали суда на месте. Через неделю я окажусь на борту одного из них.
Я не осмеливалась думать о том, как сложится моя судьба, если я найду Джейми и тем более если не найду. Я все-таки нашла его и за короткое время примерила на себя роль жены печатника среди политического и литературного миров Эдинбурга, потом опасное и непрочное существование спутницы контрабандиста и наконец простую, устоявшуюся жизнь на ферме в горной Шотландии, которую я знала раньше и любила.
И вот все эти возможности оказались отброшенными, и мне вновь предстояло неведомое будущее.
Странно, но почему-то это не столько расстраивало меня, сколько возбуждало. Я вела размеренную жизнь на протяжении двадцати лет, удерживаемая в равновесии привязанностью к Брианне, Фрэнку и моим пациентам. Теперь судьба и мои собственные поступки оторвали меня от всего этого, и казалось, будто я трепыхаюсь в прибое, отданная на милость стихий, силы которых куда как превосходят мои собственные.
Мое дыхание затуманило стекло, и я нарисовала на нем маленькое сердечко, как рисовала, бывало, в холодное утро для Брианны. Я вписывала в сердечко ее инициалы — В. Е. R. — Брианна Элен Рэндолл. Интересно, будет ли она по-прежнему называть себя Рэндолл? Или теперь возьмет фамилию Фрэзер? Я заколебалась, но начертила внутри сердечка две буквы — «J» и «С».
Я все еще стояла перед окном, когда дверь открылась и вошел Джейми.
— Ты еще не спишь? — спросил он зачем-то.
— Дождь не давал мне уснуть.
Я подошла к нему и обняла, радуясь прикосновению к крепкому, теплому телу, рассеивающему холодный мрак ночи.
Он крепко обхватил меня, прижав щеку к моим волосам. От него слегка пахло морской болезнью, но гораздо сильнее свечным воском и чернилами.
— Ты писал? — спросила я.
Он с изумлением посмотрел на меня.
— Да, но как ты узнала об этом?
— От тебя пахнет чернилами.
Он улыбнулся, отступил назад и пробежал рукой по волосам.
— Ну и нюх же у тебя, англичаночка! Как у свиньи, ищущей трюфели.
— Что ж, спасибо за комплимент, — сказала я. — Что ты писал?
Улыбка исчезла с его лица, оставив напряжение и усталость.
— Письмо Дженни, — сказал он, подошел к столу, сбросил плащ и начал развязывать галстук и жабо. — Я не хотел писать, пока не увижу Джареда и не смогу рассказать ей, какие у нас планы и какие перспективы благополучно вернуть Айена.
Стягивая рубашку через голову, Джейми поморщился.
— Одному господу ведомо, что она сделает, когда получит его, и слава богу, что в это время я буду в море, — добавил он с кривой усмешкой.
Ему было непросто рассказать обо всем сестре, но когда он все же сделал это, я надеюсь, ему стало чуточку легче. Он сел, чтобы снять башмаки и чулки, и я подошла к нему сзади распустить собранные в хвост волосы.
— Я рад, что написал его, — сказал Джейми, вторя моим мыслям. — Страшно было до одури, в жизни ничего так не боялся.
— Ты написал ей правду?
Он пожал плечами.
— Я всегда всем говорил правду.
«Не считая меня», — подумала я, но вслух ничего не сказала, а принялась растирать его плечи, массируя узловатые мускулы.
— А что сделал Джаред с мистером Уиллоби? — спросила я, поскольку массаж навел меня на мысль о китайце.
Мистер Уиллоби сопровождал нас во время переправы через Ла-Манш и не отходил от Джейми ни на шаг, словно маленькая тень из голубого шелка. Джаред, видевший в порту всякое, ничуть китайцу не удивился, приветствовал его с серьезным видом и перекинулся с ним парой слов на мандаринском наречии, но вот его домоправительница отнеслась к необычному гостю с подозрением.
— Наверное, он пошел спать на конюшню. — Джейми зевнул и с удовольствием растянулся на постели. — Матильда сказала, что не привыкла держать в доме язычников и привыкать не собирается. Представляешь, она окропила кухню святой водой после того, как он там поужинал.
Подняв глаза, он заметил черневшее на фоне затуманенного стекла нарисованное мной сердечко и улыбнулся.
— Что это?
— Просто глупость, — сказала я.
Джейми потянулся и взял мою руку; подушечка его большого пальца ласкала маленький шрам у основания моего большого пальца, инициал «J», оставленный острием его ножа перед Куллоденом, перед нашим расставанием.
— Я не спрашивал, — сказал он, — хочешь ли ты отправиться со мной. Я мог бы оставить тебя здесь, Джаред оказал бы тебе радушный прием, хоть здесь, хоть в Париже. И ты могла бы вернуться в Лаллиброх, если бы захотела.
— Нет, ты не спрашивал, — подтвердила я. — Потому что, черт возьми, знал, каков будет ответ.
Мы переглянулись, улыбнулись друг другу, и в этой улыбке растворились и тревога, и усталость. Он наклонился — отчего волосы на макушке заискрились в свете свечей — и нежно поцеловал мою ладонь.
Ветер все еще посвистывал в трубе, струи дождя стекали по стеклу, как слезы по щекам, но это уже не имело значения. Теперь я могла заснуть.
К утру небо прояснилось. Оконные рамы кабинета Джареда дребезжали под напором резкого, холодного ветра, но проникнуть в уютную комнату холод не мог. Дом в Гавре был гораздо меньше, чем роскошная парижская резиденция дяди Джейми, но и это трехэтажное строение воплощало в себе идею солидности и комфорта.
Я вытянула ноги поближе к потрескивавшему огню и обмакнула перо в чернильницу. Я составляла список аптечки, всего того, что, по моим прикидкам, могло понадобиться во время двухмесячного морского путешествия. Важнейшим пунктом был чистый спирт, но как раз с ним дело обстояло просто: Джаред пообещал добыть для меня бочонок в Париже.
— Правда, нам лучше написать на бочонке что-то иное, — сказал он мне. — Иначе моряки выдуют весь спирт еще до того, как вы выйдете из порта.
«Очищенный лярд, — медленно выводила я, — зверобой, десять фунтов чеснока, тысячелистник».
Написав «огуречник», я, однако, покачала головой и вычеркнула его, заменив более старым названием, под которым его знали нынешние аптекари, — воловик.
Дело продвигалось медленно, хотя я еще в прошлый раз познакомилась с возможностями применения большинства распространенных лекарственных трав и даже многих не столь широко известных. Собственно говоря, у меня не было другого выхода, ведь современных лекарств в наличии не имелось. Впрочем, многие растительные средства были весьма эффективны. К удивлению — а то и испугу — коллег и наставников в Бостонской клинике, я использовала свой шотландский опыт в больнице для лечения пациентов двадцатого века, и не без успеха. Но конечно, я и сама не стала бы обрабатывать раны тысячелистником или окопником при наличии йода или бороться с системной инфекцией с помощью пузырчатки вместо пенициллина.