Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 22 из 31

Уже в 1902 году французский биолог Поль Виньон смог детально исследовать анатомию человека, изображенного на плащанице, — ис­следовать по фотографиям Секондо Пиа. Это по­зволило его хорошему знакомому Иву Деляжу, профессору сравнительной анатомии в Сорбон­не, человеку совершенно неверующему, доло­жить Парижской академии, что плащаница дей­ствительно была погребальным саваном Иисуса Христа. Надо отметить, что выводы ученого в бу­квальном смысле слова... оскорбили Парижскую академию. Деляж лишился научной карьеры.

В 1931 году была сделана еще одна серия фотографий. Автором ее стал Джузеппе Энри.

На этих фотографиях Энри запечатлел не­сколько участков ткани. Качество фотографий просто превосходное, по ним можно судить о фактуре материи плащаницы. Эти снимки ис­пользовались даже при детальном исследовании самой ткани, изображения и пятен крови.

В своей монографии«La Santa Sindone rivelata della fotografia», вышедшей в 1938 году в Турине,

Джузеппе Энри отметил, что первые фотоснимки, сделанные Пиа, демонстрируют куда более сильные отеки и припухлость, чем на его собст­венных снимках. Он сам объяснял это тем, что Пиа не смог как следует расправить ткань пла­щаницы перед тем, как начал фотографировать ее, и поэтому изображение лица получилось слег­ка деформированным. Фотографии самого Энри были использованы во множестве исследований. Так, историки и патологоанатомы (что в данном случае важнее!) пришли к выводу, что человек, чье изображение отразилось на плащанице, был распят по древнеримским обычаям. Этнологи же обнаружили, что природный тип этого человека относится к иудеям сефардам, к которым был близок Иисус.

Наука  сомневается  и  приписывавает подобное  прочтение  монеты  богатому  воображению  иезуита  Файлеса,  указывая  на надписи  на  монете.

А затем пришла эпоха приборов УР-8, или ана­лизаторов изображений. Воспользовавшись дан­ным анализатором, Джон Джексон объявил, что трехмерные снимки выявили на глазах изобра­жаемого на плащанице некие предметы — скорее всего, мелкие монеты. Богослов-иезуит Френсис Файлес благодаря VР-8 смог прочитать часть над­писей на окружности монеты — четыре буквы: UCAI. Файлес предположил, что это — средняя часть надписи Tiberiou Caicaroc(Тиберий импе­ратор). Как известно, во времена жизни Христа именно Тиберий был римским императором.

Да, такое написание действительно представ­ляет собой ошибку, смешение греческих и ла­тинских букв: по-гречески TIBERIOY KAICAPOC, на монете же —TIBERIOU  CAICAROC. Но де­ло в том, что монетчики в Риме делали толь­ко серебряные монеты — динарии и драхмы, мелочь же чеканилась в самих местностях, в данном случае в Палестине. Местные мастера нередко путали латинские буквы с греческими. Подтверждением тому может служить факт, что уже после сообщения о находке изобра­жения монет на плащанице в разных музеях были обнаружены еще шесть монет с подоб­ной — «ошибочной» — надписью...

Плащаница, претерпев фотовоплощение, бы­ла готова к встрече с наукой. А наука как бы пряталась от известной строки Евангелия от Иоанна: «Счастливы те, кто, не видев Меня, поверили». Наука и видела даже, но не пове­рила.

Продолжение легенды о плащанице

Мир снизошел на землю. Анжу ей, добился того, что паломники-христиане могли спокой­но поклоняться Гробу Господню в Иерусалиме. Жана-Пьера де Вуази более никто не держал в заложниках во дворце эмира Аль-Мустанзи­ра. Но и отправляться вместе с воинством крестоносцев в родные края юноше пока тоже не хотелось. Молодой барон стремился в Иеру­салим. Сопровождать его на пути в Святую землю вызвался Натанаэлъ.

Их путь лежал в Аккон, к рыцарям храма.

—    

Это мой друг Натанаэлъ бен Соломон,

представил де Вуази коменданту-тамплиеру Роджеру де Адаму.

Он многие годы прожил в Сен-Жан д’Акре, учился здесь.

Повернувшись к рабби, тамплиер спросил:

—    

Ты жил и учился в нашем городе, поч­тенный? В нашей школе талмудистов? Это радует меня.

Их оживленный разговор прервало появление монаха-францисканца лет шестидесяти. Он кивнул коменданту Аккона и замер в дверях. Его неухоженная лохматая борода доходила до толстого живота, выпиравшего из коричневой рясы. Из-под кустистых бровей монах молча наблюдал за Жаном-Пьером и Натанаэлем. Взгляд монаха был подобен металлу, холод­ный и жесткий.

—    

Это фрадре Гюго де Бульо, глава мест­ного отделения ордена францисканцев,

про­изнес Роджер де Адам.

Когда я сказал ему о вашем прибытии, дорогой де Вуази, препо­добный фрадре сразу же пожелал увидеть вас...

—    

Гюго де Бульо?

удивленно спросил Жан-Пьер.

Но так звали священника, кре­стившего меня! Вы?..

—    

Да, господин барон, я и есть твой крест­ный,

отозвался францисканец и вплотную приблизился к юному рыцарю. Запах немыто­го тела ударил в нос Жану-Пьеру. Этот ни­щенствующий орден категорически не любил мыться. Жан-Пьер слегка отступил в сто­рону.

Монах же тем временем говорил:

—   

Я отлично помню, как полил святой водой на твою маленькую головенку, помню твой возмущенный рев и дико молотящие ножонки...

Францисканец ухмыльнулся. Передних зубов у него недоставало, и в этот момент монах напомнил де Вуази одного из морских разбой­ников.

—   

А я помню,

произнес Жан-Пьер,

как мой отец рассказывал, что вы отправились в Святую землю вместе с крестоносцами в 1250 году...

—   

Не в последнюю очередь по просьбе твоего отца,

заметил францисканец,

чтобы со­провождать твоего брата Пьера. Несчастный погиб на море.

—   

Я думаю, мой батюшка и не знает, что вы все еще находитесь в Святой земле.

—   

Может быть,

согласился монах.

Я посылал твоему отцу несколько депеш на родину, сообщал о горькой судьбе твоего брата, а потом перестал писать... Шестой крестовый поход был ужасен. Мы все тогда вместе с коро­лем оказались в плену, а потом Людовик покинул Святую землю. Но я-то не тот человек, ко­торый сдается слишком быстро! Я остался на Востоке и никогда не оставлял надежды вновь вступить в святой город Иерусалим,

взгляд монаха омрачился.

Я рад ныне, что вскоре пилигримы свободно потянутся в священные места иерусалимские, но не скрываю, что мне больше по душе воинская победа христиан над магометанами! Христианское воинство долж­

но было перерезать горла, вспарывать утробы неверных безбожников, всех до единого: мужчин, женщин, детей! Но...

Жан-Пьер побелел, переглянулся с Натанаэлем, а рыцарь-тамплиер прервал словоиз­вержение францисканца небрежным взмахом руки.

—   

Не все придерживаются твоего мнения, почтенный фрадре,

резко произнес он.

Гюго де Бульо замолчал.

Выслушав яростные выкрики монаха, Жан-Пьер лишь с большим трудом нашел в себе силы улыбнуться одними только уголка­ми губ:

—   

Если дозволите, фрадре, я навещу вас в вашем монастыре после моего путешествия в Иерусалим и тогда расскажу вам о том, как обстоят дела в святом городе.

—   

Я дозволяю, дорогой барон! Даже попрошу

об  этом во имя нашей старой дружбы с твоим отцом,

произнес францисканец.

Жан-Пьер торопливо попрощался и вместе с Натанаэлем покинул комендатуру Аккона.

—   

До чего же неприятен сей человек!

за­метил Натанаэль, когда они отправились в сторону странноприимного дома иоаннитов.