Здесь на Земле

— Судье — завсегда первому, — говорит Кен Сюзанне, заказавшей целых два корда. [25]— Он мой любимый клиент.

Сьюзи улыбается в ответ, но ее мысли совсем о другом. Она — что твой бульдог: не отпустит, особенно когда есть ощущение, что взят след. Вчера она ездила в Бостон поговорить с онкологом из детской больницы, тем самым, который лечил Белинду и ее с Холлисом сына, Купа. Лейкемия у ребенка была диагностирована, когда ему было всего только четыре года. Онколог наотрез отказался показать Сьюзи медицинскую карточку Купа и при этом, как мог, убеждал, что ничего необычного она там не увидит. Ода, ничего необычного во взгляде на этот смертный приговор для твоего четырехлетнего малыша. Ничего — в том, что выходишь замуж за такого бездушного негодяя, как Холлис, и держишь свое дитя на руках весь путь из Бостона домой, услышав от доктора страшный диагноз.

— Холлис еще разрешает вам пускать негодные деревья на дрова в своем лесу? — интересуется Сьюзи, вручая Кену чек.

— Я неплохие деньги ему за это отдаю, — произносит тот, будто защищаясь. Словно Сьюзи винит его ни больше ни меньше как в сделке с дьяволом. — За так и щепки от него не взял бы. Я плачу за пользование его землей, но это не значит, что сам он мне по душе.

Едва услышав эту странную аберрацию в тоне Кена, Сьюзи понимает: он что-то хочет ей сказать. Поступив работать в «Горн», она далеко не сразу сообразила: если собеседник не отвечает прямо на вопрос, это совсем еще не значит, что он не готов тебе все выложить — но постепенно. Кен непременно скажет, что у него на душе, тут сомнений нет — если Сьюзи задаст правильные вопросы.

— А при жизни Белинды вы тоже прореживали Холлисов лес?

Кен Хелм провожает Сьюзи к пикапу. Услышав эти ее слова, он резко останавливается.

— Я слова о Белинде не сказал.

— Верно-верно, — тут же соглашается она.

«Он как пить дать что-то знает!»

— У вас какие-то вопросы относительно нее?

Кен делает руку козырьком над глазами — вроде как от солнца, и в результате выражения его лица но разглядеть.

— Да так. Ничего особенного. Я просто слышала кое-что о ней и Холлисе. Слухи.

— Что именно? Что это он убил ее?

«Боже правый, одна я ничего не знаю!»

Кен слепым взором смотрит на гору дров перед собой, его челюсти стиснуты.

— Да, мой вопрос об этом, — произносит Сьюзи как можно спокойнее, не желая спугнуть ценного свидетеля. — Я слышала, он мог.

— Это не слухи, — роняет Кен, — это факт.

Сердце Сьюзи пускается в галоп. С целью хоть немного унять бешеный пульс она, вслед Хелму, незряче смотрит на дровяную кучу, что вознеслась вершиной над крышей его дома и деревьями вокруг.

— И что, есть доказательства?

Кен свистит сквозь зубы псу, золотистого окраса ретриверу, слишком близко подошедшему к трассе неподалеку.

— Ну хоть какое-нибудь?

— А доказательство такое, — отвечает наконец он, — которое каждому в городе известно, кто хоть раз видел Белинду. Все знают, как он с ней обращался. А она ему прощала — и не семь, а семьсот семьдесят семь раз. Видели бы вы ее лицо — сами бы все поняли. Убил он ее собственноручно или нет — не суть важно. Он в ответе за ее смерть. — Кен гладит по голове подбежавшего пса. — И я тоже.

Сьюзи поражена таким самоосуждением Кена Хелма. Она сто лет этого человека знает, но никогда в голову ей не приходило просто пообщаться с ним.

— Ну зачем так говорить? Вы здесь вовсе ни причем.

— Я знал, что у нее была за жизнь.

«И ничего не делал».

Сьюзи с сомнением качает головой. Ей трудно себе представить, что Белинда, до крайности скрытная — хотя и всеми радушно привечаемая — и не имевшая настоящих друзей, смогла бы довериться Кену Хелму.

— Как-то вечером я возвращался домой. Смотрю, она стоит на дороге. Я остановился, она села в машину. Сказала, что повредила руку, и мы поехали в госпиталь Святой Бригитты. Теперь-то у них целое отделение его имени, а тогда, едва я произнес, что надо бы звякнуть Холлису, у Белинды началась паника. Настоящая паника, говорю вам! Я прождал ее в приемной, а после врачебного осмотра повез домой.

Пес помчался к поленнице — мышь, наверное, учуял, — и Кен опять засвистел, на этот раз пронзительней.

— Оказалось, у нее сломана рука.

— Она сказала, как это случилось?

— Нет. Но после этого она не раз сюда ходила — когда ей нужно было в госпиталь. И я возил ее, никому не говоря ни слова. Даже своей жене.

— Вы не единственный, кто в ответе за случившееся, если уж все в городе знали, что творится.

Кен, не соглашаясь, качает головой.

— Однажды я проснулся, невесть с чего, среди ночи, встал и выглянул в окно. Там, во дворе, словно привидение, стоял какой-то человек в белом. Приглядевшись, я понял, что это просто ночная сорочка. То была Белинда. На руках — ребенок (он был тогда совсем еще кроха). Она не захотела оставлять его одного с Холлисом, догадался я. Ну как тут ее винить? Никто не хотел с ним связываться. А надо бы. Мы должны были пойти к нему и потребовать ответа.

Холодает, но Кен и Сьюзи не двигаются с места.

— Если же рука твоя иль нога твоя склоняет тебя к греху — отрежь ее и выкинь. Ибо лучше тебе войти в жизнь хромым и увечным, чем с двумя руками и с двумя ногами быть ввержену в огнь вечный. Евангелие от Матфея, глава восемнадцатая, стих восьмой. — Кен на мгновение умолк. — Остановить его — вот было бы по-настоящему благое дело.

Они наконец подходят к машине Сьюзи. Перед тем как открыть дверь, она пожимает ему руку. Глаза у Кена, оказывается, цвета зеленой волны. Никогда прежде она этого не замечала.

— Это от солнца, — поспешно объясняет он появление набухшей влаги в уголках своих глаз, и Сьюзи тут же кивает, хотя небо полно туч и дневной свет совсем-совсем неярок.

— О заказе Судьи не беспокойтесь, — заверяет на прощание Кен, — сделаю все в лучшем виде, дрова будут чистые, ровные, один к одному.

На обратном пути Сьюзи останавливается у «Красного яблока» — купить йогурты и упаковку фигурного печенья с шоколадной крошкой, — а затем, вместо того чтобы свернуть налево, на шоссе, и отправиться домой стряпать обед себе и двум своим лабрадорам, решительно сворачивает направо, в направлении госпиталя Святой Бригитты.

«Оставь все как есть, так лучше будет», — все продолжает убеждать ее Эд. Но как, скажите, как теперь от нее можно ожидать подобного, когда перед глазами — Белинда в белом, посреди ночи у поленницы на дворе Кена Хелма?

Сьюзи паркуется на служебной стоянке госпиталя и шлепает на ветровое стекло стикер «Горна». Плохо, конечно, что в маленьком городке каждому известно, чем ты занимаешься, но есть в этом и положительный момент: переплетение связей, более частое, чем узор паучьей сети. Сьюзи знает Мод Херли из отдела платежей с незапамятных времен. Как-то она даже встречалась с ее сыном, Дейвом, — тот обожал кататься на коньках, а вот в постели был, как бы это помягче выразиться, несколько формален. Что же касается самой Мод — она просто молодчага, Сьюзи всегда с огромным удовольствием ходила к ней на воскресные обеды. Направляясь в кассу к Мод, Сьюзи несет ей купленное в «Красивом яблоке» печенье. Но оказалось, подкупать ее для получения нужных сведений нет нужды.

— Милочка моя, кто ж не знал, что творится в доме у Белинды? — искренне удивлена Мод.

К несчастью, все больничные данные Белинды уже заведены в компьютер, и Мод, как ни старается, не в состоянии вызвать что-либо из них на свой дисплей.

— И кончен бал, — подводит итог Сьюзи, разочарованно принимаясь грызть ею же подаренное печенье.

— Еще не вечер.

И Мод ведет ее вниз, в цокольный этаж, в комнату, полную старых заплесневелых папок. Если их кто здесь и увидит, они скажут, что Сьюзи собирает для газеты информацию на празднование пятидесятилетия госпиталя.

Замечательной свекровью могла бы стать для нее эта пожилая женщинам, и Сьюзи крепко обнимает ее перед тем, как углубиться в работу. Полтора часа поисков — и Сюзанна Джастис отыскивает наконец отдельные листы из нужной медицинской карточки, в которых, однако, как ни жаль, отражены лишь последние два года жизни Белинды. Но даже за такой короткий период было, согласно записям, целых четыре поступления в больницу. Это уже кое-что, хоть и не веская улика. Две записи неразборчивы, зато другие две — вполне: сломана нижняя челюсть; наложено пятнадцать швов. Сьюзи словно холодом обдало. Как именно пустить в ход эти сведения, она еще не знает, — пока не замечает подпись «доктор Хендерсон» первым номером списка лечащих врачей.

25

Мера измерения дров. Один корд — чуть больше 3,5 м 3.