Здесь на Земле

— Ну? — спрашивает он.

— Что ну?

— Где мать? Мне бы хотелось поговорить с ней.

«Не кажется мне, что тебе нужен этот разговор», — вздыхает про себя Гвен. Вслух же говорит, что планы матери — сплошной хаос, никогда не знаешь, где она находится в данный момент.

— Что ж, давай хоть приготовим кофе к ее приходу, — предлагает Ричард.

Дождь на дворе пошел вперемежку со снеговой крупой. Она стучится в окна камешками, брошенными с неба. Кофе в такой вечер — идея в самый раз. Ричард позабыл уже, насколько иные габариты у этих старых домов Новой Англии: непривычно широки сосновые половицы, низкий потолок, легкий крен комнатных стен (результат десятилетий обитания).

— А где кофейник?

В былые дни он постоянно здесь готовил, когда ходил сюда к Марч. Ему и Джули, жене Алана, до чрезвычайности это нравилось: она была его верным ассистентом, а он изобретал что-нибудь эдакое из области кулинарии. Как-то раз, эксперимента ради, они залили кленовым сиропом итальянские макароны, в другой его приход — испекли пироге начинкой из турнепса, сельдерея, репчатого лука и при взгляде на его форму торжественно назвали «каблуком».

— Где ж у вас кофейный фильтр? — продолжает поиск Ричард.

Гвен сидит на табуретке, свесив ноги. Этот день она провела с Хэнком, ведя Таро за поводья весь путь до города и обратно. Когда Хэнк ее целовал, конь пытался втиснуться и идти между ними.

— Забудь, дружище, — дразнил его Хэнк, — она моя.

А Гвен за верность чмокнула старого красавца его теплый, мягкий нос. Дыхание коня оказалось сладким, как запах свежескошенного сена.

— Ты его поцеловала? Поверить не могу! — издал стон Хэнк.

— Скажи, а ты мог бы мне соврать? — спрашивает немного погодя Гвен.

— Насчет чего? Насчет того, что я чувствую, видя, как ты целуешь это животное, с его-то запахом изо рта? Или насчет того, допустим, что намечается атомная война и нам осталось жить часов двенадцать, а я должен решить, сказать тебе об этом гили утаить, позволив беспечно провести оставшиеся полдня?

— Ну, скажем, атомная война.

Гвен залезла на каменную стену, оттуда перебралась к Таро на спину, где и растянулась во всю длину, как будто конь — удобная кушетка, разве что на высоченных ножках.

— Я бы не смог соврать.

Хэнк берет поводья, и они медленно бредут назад на ферму. Он отвечает сразу, даже не подумав, вот что больше всего поражает в нем Гвен.

— А ты? — спрашивает Хэнк. — Ты сказала бы мне правду?

Таро спотыкается, и девушка инстинктивно хватается за гриву. Она вынуждена спрыгнуть, чтобы Хэнк смог разобраться, в чем проблема. Он поочередно осматривает ноги Таро. Ага, вот оно что: в стрелку заднего левого копыта вклинился крошечный острый камешек, и Хэнк удаляет его перочинным ножом.

Сегодня днем она не знала, что ответить Хэнку. Но теперь, на кухне, наблюдая, как отец, присев на корточки, ищет в ящичках кухонного стола кофейный фильтр, Гвен понимает: все должно стать предельно ясным. Проблема — не сама ложь, а та пропасть, которую ложь создает между нами.

— Пап, да не напрягайся ты так с этим кофе, — вынуждена произнести она, хотя прекрасно видит выражение лица отца. — Ее не будет до самой ночи. Как всегда.

Гвен сглатывает подступивший к горлу комок, но это не помогает. Подобные слова всегда оставляют рану.

— Мать каждый вечер с ним. И вообще может домой не заявиться.

Ричард щурится, словно пытаясь придать резкость иному видению, чем то, которое возникает из слов дочери.

— Извини.

Гвен чувствует, будто она всему виной. А ведь ей только пятнадцать. Какого черта ей чувствовать эту ответственность? Она даже о Хэнке не в состоянии сказать отцу — из боязни, что он осудит. Ричард встал и вышел. Из гостиной доносится характерный шум: это он пытается развести огонь в камине. А Гвен доваривает кофе и приносит ему чашку: напиток чуть переслащен, немного молока — так, как папа любит.

Ричард делает глоток и на какое-то блаженное мгновение ощущает, что все у них нормально, все путем. Гвен подтягивает свой табурет к креслу, в котором он устроился. Его дочь — хороший человек, он видит это.

У окна залаяла Систер, и Ричард пораженно ловит себя на мысли, что впрямь удивился бы, окажись Гвен не права насчет матери — будь это Марч там, так рано, за дверью. Но посетитель — всего лишь кролик, нахально прыгнувший под крышу на веранде в поисках убежища от непогоды.

— Здесь почти не было кроликов, когда я рос, — вспоминает Ричард. — Уж слишком много шастало вокруг лисиц. Если бы ты ближе к вечеру вышла в лес, то непременно бы их увидела. Особенно в сумерках. Сначала возникала мысль, что чудятся чьи-то шаги.

Систер бросила сторожить дверь и заинтригованно потопала к ним. Пришла и растянулась рядом на плетеном коврике.

— Все вокруг — сплошь серое, даже горизонт. И вдруг ты видишь…

— Неужто лису? — улыбается Гвен.

Ричард кивает.

— Довольно часто зимой, особенно когда выпадет снег, легко можно было наткнуться на целую дюжину их или даже больше. То было нечто, что разум человека не в состоянии понять, не в состоянии даже высказать смутную догадку. Это называли «лисий круг». Впечатление такое, если проводить аналогию с нашим обществом, будто собрался совет правления леса. Я часто думаю об этом феномене при своих полевых исследованиях. Есть мир над привычным для нас миром, с совсем иными законами.

— Куда ж теперь девались все лисицы?

— Наткнулись как-то на одну-единственную особь, болевшую бешенством, — и все, полностью сняли запрет на охоту. Теперь лисиц здесь больше нет.

То был год, когда ушел Холлис. Ричард ясно помнит: всякий раз, приходя на Лисий холм к Марч, он слышал выстрелы в лесу. Тогда он был даже благодарен Холлису. Уйдя, тот дал Ричарду шанс, о котором ему даже не мечталось. Забавно сознавать, какие именно воспоминания избирает хранить наша память. Одно запечатлелось у Ричарда очень четко: Марч улыбается каждый раз, когда, открыв дверь, видит его на пороге (не мог же он себе это вообразить?).

— Когда я был маленьким — лет пять или около того, — моя сестра нашла в лесу лисенка-сиротку и поселила его в своей спальне, тайком, разумеется, поскольку наша мама немедленно закатила бы истерику и всех нас отправила бы на уколы от бешенства. Один год сестра держала у себя опоссума, потом это была ворона со сломанным крылом, которую я нашел. Месяца два выхаживала она ту ворону. Мама чуть с ума не сошла, обнаружив «дикую тварь» в доме, но сестра оказалась на удивление непреклонна.

— Ее звали Белинда.

— Да, Белинда.

Ричард жалеет теперь, что не рассказывал дочери больше о своей семье, но за прошедшие десятилетия его личная история подернулась дымкой. А теперь эта история возвращается, лишь смотри да слушай. И он слышит — ружейные залпы в лесу; видит, как падают на землю крошки, когда сестра вытаскивает из кармана курточки черствый ломоть хлеба (он всегда там припасен, вдруг, гуляя по лесу, случится наткнуться на какое-нибудь бездомное или раненое существо). Какая мысль пронзила Ричарда, когда он прочел письмо, в котором Белинда сообщала, что выходит замуж за Холлиса? Существо, которое она выбрала опекать на этот раз, много опаснее опоссума, вороны или лисенка.

— Когда лисенок вырос, Белинда отпустила его в лес. Но он все приходил и приходил. Откроешь, бывало, дверь — сидит себе как ни в чем не бывало на пороге. Может, это вообще не лиса была, — Ричард отставил чашку с кофе и гладит по голове Систер, — а один из тех жутковатых красных псов, о которых говорят, что они от свадеб лис с собаками произошли.

— А знаешь, некоторые из них до сих пор живут на ферме Гардиан.

— Да, знаю.

Ричард откидывается на спинку кресла, чувствуя кожей шеи мягкую ткань обивки. Это чинтс [23]или он ошибается?

— Ничего удивительного. Там вечно околачивались, попрошайничая, бездомные псы. А сестра всегда выносила им чего-нибудь поесть. У нее было слишком мягкое сердце.

23

Набивной декоративный ситец.