Здесь на Земле

Или, может, так только кажется? Теперь, в машине, когда мимо проносятся поля фермы Гардиан, ей холодно. Жаль, нет с собой перчаток и шерстяного шарфа. «Ох, лучше бы мне быть за миллион миль отсюда!»

— Не бойся. — От Сьюзи не укрылось волнение подруги. — Его на похоронах не будет, уж поверь мне. Он ведь, если помнишь, никогда не делает того, что должен.

Марч бросает на Сьюзи выразительный взгляд, но уже поздно.

— О ком это вы? — тут же навостряет уши Гвен.

Вот так всегда: дочь прекрасно слышит то, что ей не предназначалось, зато глуха ко всему, о чем пытаешься до нее докричаться.

— Да так, ни о ком.

— Тебе показалось, — вторит Сьюзи.

— Ладно, замяли, — недовольна Гвен. — Похоже, я знаю, о ком речь.

— Ты что, всезнайка?

А в голове у Марч пульсирует: «Как хорошо, что ты ничего не знаешь. И для меня, и для тебя».

У них в запасе была уйма времени, чтобы поспеть к началу панихиды, и все ж они умудрились опоздать. Автостоянка битком забита. Да и с какой стати ей пустовать? У Джудит Дейл было полно друзей. Из библиотеки, где она долгие годы была членом правления, из садоводческого клуба, так много сделавшего для обустройства парков и площадей, из госпиталя Святой Бригитты, в конце концов (дважды в неделю она добровольно дежурила там в ночную смену в детском отделении, читая малышам сказки и играя с ними в «Страну сластей» [7]).

У самой Джудит не было детей. Марч хорошо помнит, как спросила ее однажды: «Почему?» Был поздний вечер, она лежала в постели с лихорадкой, миссис Дейл кормила ее с ложечки молочной рисовой кашей и отпаивала чаем.

— Это не то, что мне предуготовлено, — последовал ответ.

Что она хотела этим сказать, Марч так никогда до конца и не понимала. Бог? Судьба? Собственный выбор, совершенный много лет назад? Однако были у нее не одни лишь тайны. Она любила дождь, детей и одинокие прогулки по выходным, из которых приносила маленькие презенты: спички в особенно прелестном коробке, гребешки для волос, розовое и зеленое мятное драже. Свято верила в домашнюю стряпню и непревзойденную красоту желтых роз (шесть дюжин их заказала Марч на панихиду). Их аромат — сладкий, выдержанный и печальный — кружит голову, и Марч пошатывает, когда она садится в первый ряд похоронного зала, между Гвен и Судьей, партнером ее покойного отца и отцом Сьюзи.

Он высок, под метр девяносто, и такой внушительный, что, говорят, иные правонарушители сознаются во всем от одного лишь его взгляда. Но сегодня Судья — бледная тень самого себя. В следующем месяце ему исполнится семьдесят два, и, этот возраст виден по дрожи больших рук, бескровному лицу и блеклости некогда ясных голубых глаз. Он накрывает ладонью руку Марч (может, даже больше для собственного успокоения). На первой скамье уже нет мест, и потому Луиза Джастис, его жена, сидит за ними. Время от времени, наклоняясь, она прикасается к плечу Марч или Судьи.

— Такое потрясение для нас, такое потрясение, — шепчет она снова и снова.

Джудит Дейл пожелала в завещании, чтобы панихида прошла тихо и скромно. Такой же выбрала она и могильный камень для себя, простой серый монолит. И все же Гвен представить не могла, насколько тягостно окажется здесь находиться. Она сидит, прямая словно шест, и не мигая смотрит на закрытый гроб — будто вморожена в скамью, с белой, как снег, кожей. Обилие туши на лице, торчащие «шипы» волос — видок у нее и впрямь еще тот. Иные из тех, кто подошел к Марч выразить сочувствие, предпочитают Гвен не замечать или же молча пожимают ее холодную руку. Когда Харриет Лафтон от имени друзей по библиотеке произносит последние слова, Гвен прижимается к матери.

— Меня сейчас вырвет, — шепчет она.

— Нет, это только кажется, — уверяет Марч, хоть и сама ощущает дурманящее воздействие роз и избытка тепла внутри похоронного зала.

— Я серьезно.

Это запах смерти подступает к ней. Сама идея бесследного исчезновения.

— О черт, сейчас начнется, — испуганно произносит Гвен.

Они тихо поднимаются со скамьи. Марч, приобняв за плечи дочь, направляет ее в проход между рядами, к выходу. Раздается недоуменный шепот присутствующих.

— Тебе просто нужен свежий воздух.

Гвен кивает и сглатывает подступивший ком, но в следующий раз, похоже, ей это не удастся. Спеша к двери, они проносятся мимо Хэнка. Он — в самом последнем ряду, между Кеном Хелмом (тот потерял в лице миссис Дейл лучшего из своих клиентов) и Мими Фрэнк (раз в неделю делавшей ей прически). Хэнк успевает заметить, как Гвен, подобно тени, выскальзывает наружу. Нечасто видишь незнакомцев в Дженкинтауне. Хэнка охватывает внезапное желание последовать за ней. Она, похоже, так мучится, бедняжка. И так прекрасна.

Однако он, конечно, не тот парень, который так вот запросто встанет и покинет панихиду. Хэнк остается сидеть, где сидел, у одной из ваз с желтыми розами, заказанными Марч в магазине «Удача флориста», что на Мейн-стрит. На нем его единственная приличная белая рубашка, черные джинсы (не такие уж, надеется он, поношенные) и ботинки, до блеска отполированные минувшим вечером.

Галстук он одолжил у Холлиса (у того шкаф ломится от дорогой одежды), а еще — причесался тщательнее, чем всегда.

В зале куда теплее обычного, но Хэнка отчего-то пробирает дрожь. Панихида закончилась, и он торопится к выходу. Возможно, та девушка еще не успела уйти. Так и есть: вот она, стоит у обочины, держась рукой за решетку катафалка, чтобы не упасть от головокружения. Трое ворон с несносным шумом носятся над автостоянкой, а небо такое плоское и серое, что ей хочется прикрыть голову руками — вдруг из туч сыпанет камнями?

Шестеро крепких мужчин — Кен Хелм, Судья, доктор Хендерсон, Лафтон, Сэм Девероу и Джек Харви (это он нынешним летом установил миссис Дейл кондиционер) — выносят гроб из похоронного зала. Один вид того, как их тяжкой ношей пригибает к земле, вызывает у Гвен слезы. В своей мини-юбке, с торчащими, как гвозди, волосами, она выглядит форменной дурой, абсолютно не готовой к жизненным реалиям. Впрочем, сейчас это даже и не столь важно. Что-то должно произойти. Гвен чувствует. Само время изменилось, наэлектризовалось, каждая секунда как искровой разряд.

В дверях появляется мать, на лице — выражение большого горя. Гроб подносят ближе, ближе… Обычно Гвен трудно чем-либо поразить, у нее настоящий талант игнорировать все, что она сочтет ненужным: надо просто закрыть глаза и сосчитать до ста. Но сейчас она их не закрывает. Ну почему, черт возьми, почему она не осталась дома? Продолжала бы себе ни о чем не думать, игнорируя смерть, судьбу и саму вероятность того, что жизнь так легко потрясти до самого основания. Вот так и узнаешь, что детство позади, — когда хочется обратить время вспять; Но поздно. Нравится ей это или нет — Гвен сейчас здесь, под этим серым и тоскливым небом. И ее глаза широко раскрыты.

5

После кладбища у Лафтонов был поминальный ужин. Марч дюжину раз назвали бедняжкой, а Гвен так участливо спрашивали, все ли в порядке у нее с глазами, что она, не выдержав, отлучилась на минутку в спальню хозяев и там сняла с лица всю тушь белой махровой салфеткой. А еще Марч позвонила Кену Хелму (он всегда говорил, что нет такого приработка, от которого стоило бы отказаться) — спросить, не возьмется ли он отвезти их домой, на Лисий холм.

— Только не этой дорогой, — едва не вскрикивает она, увидев, что Кен сворачивает на 22-е шоссе.

— Постой, мам, — Гвен с трудом верит в то, насколько чувствительной стала ее мать. — Какая разница?

— Разница — два бакса, — сообщает Кен Хелм, как всегда флегматично-бесстрастный. — По проселку, хоть так и короче, не разгонишься.

Он задумчиво смотрит на лес по левую руку.

— Восславь дерево — и плод его прославится. А порази гнилью — и тот сгниет.

— В смысле? — заинтригована Гвен.

7

Популярная в США детская настольная игра.