Седьмое небо

— В следующую субботу приходить? — спросила она от двери.

— Ну да, — Нора кивнула, — Пока я не раскрутилась с посудой, от Арманда мне никуда не деться. Может, твою маму что-нибудь заинтересует? Я могла бы на неделе пригласить ее с подругами. Или прийти к вам.

— Вряд ли, — ответила Рикки, — Мама считает, что пластик — это дешевка.

— Что ж, ее ждет потрясение. В будущем никто не станет пользоваться ни хрусталем, ни фарфором. Разве что бедные и невежественные люди, которые ничего не понимают. Передай ей это, может, она передумает.

— Угу, — буркнула Рикки, — Боюсь, будущее мало ее интересует.

Как только девушка ушла, Нора подхватила Джеймса и отправилась за Билли, который забаррикадировался у себя в комнате.

— Я начинаю сердиться, — предупредила Нора, налегая на дверь.

Билли в это время сидел на кровати, завернувшись в шерстяное одеяло, и ел чипсы. Привязанность к старому одеялу в таком возрасте не вызывала у Норы понимания. По ночам она прокрадывалась к сыну в комнату и отрезала от одеяла куски, пока он спал, так что теперь от него осталось меньше половины и оно походило скорее на пелерину.

— Я начинаю очень сильно сердиться, — сказала Нора и забарабанила в дверь кулаком.

Будь его воля, Билли не расстался бы с одеялом даже в школе, но миссис Эллери, учительница третьего класса, каждый раз настаивала, чтобы он убрал его на верхнюю полку в шкаф для одежды. Однако запретить ему брать одеяло с собой на площадку она не могла, и все перемены он просиживал на асфальте, съежившись под одеялом, и пытался добиться невидимости. С каждым разом это удавалось ему все лучше. Теперь, вместо того чтобы третировать, одноклассники его не замечали, а Билли Силку только того и надо было. Его мать отказывалась в это верить. Она уже и так унизила его дальше некуда, пригласив в гости троих одноклассников, которых он ненавидел, — по одному в неделю. Каждый раз Нора пекла печенье и играла с гостями в войну, а Билли сидел на стуле в кухне и смотрел на них, но говорить отказывался. Билли никак не мог донести до Норы, что даже если бы эти мальчики и хотели с ним дружить (а они определенно этого не хотели), их матери ни за что не позволили бы им прийти в гости к Силкам еще раз. Как будто она сама не видела, какое лицо было у мамаши Марка Лесковски, когда та обнаружила, что Марк уплетает пончики с кока-колой под пение Элвиса, а рядом с ним в своем высоком стульчике сидит Джеймс, до ушей перемазанный шоколадным пудингом, и размахивает ложкой. Всякий раз, когда ей казалось, что она дружески болтает с мамами других мальчиков, они на самом деле неприкрыто допрашивали ее. От обрывков их мыслей, которые Билли улавливал, его бросало в краску: «Если у нее не хватает мозгов умыть ребенка, ей не следовало этого ребенка заводить. Если она не в состоянии приготовить своим детям человеческую еду, какая из нее мать?»

К исходу октября матери каждого ребенка в их классе было известно, что Нора разведена. Благодарить за это стоило длинный язык Стиви Хеннесси, который тем самым лишил Билли последнего шанса завязать отношения хоть с кем-нибудь. Так почему же она не понимала, почему не задумывалась, отчего Билли никогда не приглашают ни к кому в гости, отчего ее саму не предупреждают ни о ежемесячных родительских собраниях, ни о ярмарке выпечки, приуроченной ко Дню Колумба? Нора узнала о ярмарке в самую последнюю минуту и полночи простояла у плиты, сооружая ватрушки с кусочками пастилы и засахаренными вишнями, которые так никто и не купил. На следующий день все в третьем классе узнали, что уборщик выкинул Норины пироги в помойку, потому что никто не хотел брать их даже задаром.

И, несмотря на все это, у нее хватало совести приставать к Билли с разговорами о Стиви Хеннесси, утверждая, что они должны стать лучшими друзьями, раз уж живут через дорогу друг от друга!

— Надо бы позвонить миссис Хеннесси, — чуть ли не каждый день говорила Нора, и это ее намерение висело над Билли, точно туча.

Хотя слово «туча» было не совсем верным, Стиви напоминал скорее огромное бесформенное торнадо. Как ни старался Билли превратиться в невидимку, Стиви все равно находил его — например, в уборной для мальчиков — и закидывал его мокрой туалетной бумагой и жеваными бумажными катышками. Он заверял, что его отец каждый день убивает по человеку, а то и больше, и что очень скоро дойдет черед и до Билли. Каким-то образом он ухитрялся сделать из новичка чудовище даже в его собственных глазах. После того как Стиви разболтал Марси Ритмен, что Нора в разводе, Марси подошла к Билли высказать свое сочувствие по поводу разыгравшейся в его семье трагедии, и мальчик, который до этого ни разу в жизни никого даже не толкнул, с размаху ударил ее в живот. Это было ужасно. Марси была меньше его ростом и к тому же девчонкой, и когда он двинул ей, рот у нее странно округлился.

Каждый день казался Билли пыткой, потому что он никогда не знал, будет Стиви сегодня поджидать его в кафетерии или нет. «Эй ты, сопляк!» — окликал тот свою жертву. «Безотцовщина!» — кричал мучитель, так что слышала вся очередь за молоком. «Дерьмоглот», — шептал он, когда они всем классом выбегали в коридор и прижимались к стене, отрабатывая правила поведения во время воздушной тревоги.

— Не надо звонить миссис Хеннесси, — говорил Билли матери всякий раз, когда та вспоминала об этом, и, поплотнее завернувшись в свое шерстяное одеяльце, принимался накручивать на палец прядь волос.

Вернувшись из школы, он прилипал к окну и смотрел, как Стиви с остальными ребятами с улицы гоняют мяч, а девчонки крутят хулахуп. И что он мог ответить, когда мать принималась твердить ему о пользе свежего воздуха? Что он боится в одиночку ходить по улице? Он накручивал волосы на палец и не отвечал ничего, а вместо этого с головой погружался в биографию Гарри Гудини, которую выбрал себе для внеклассного чтения. Гудини был всем, чем мечтал стать Билли, и всем, чем Роджер так и не стал. Фокусы Билли не интересовали, ясновидение казалось тяжким бременем. А вот талант Гудини был честным и настоящим, он решился бросить вызов ограниченным человеческим возможностям, мог преодолеть физически сковывавшие его веревки и цепи и бежать. Ему подчинялись вода, огонь и воздух. Он умел светиться, точно зажженная лампочка, и просачиваться сквозь пеньку, сквозь металл, сквозь волны.

Однажды утром Билли отыскал старую веревку, забытую мистером Оливейрой в гараже, и стал учиться завязывать скользящие узлы. Он связывал себе ноги и силой мысли пытался заставить свои лодыжки сжаться, чтобы можно было выпутаться из петли. Он забирался под одеяло, связывал себе руки в запястьях и высвобождался из своих собственных пут. А потом, обессиленный, откидывался на спину, чувствуя, как внутри растет и ширится что-то чистое, разгоряченный, словно только что из боя, в глазах у него щипало, во рту было сухо, однако же он связывал себя снова и снова.

Иногда Джеймс открывал дверь в комнату Билли и заползал внутрь. Он подбирался к кровати, влезал под одеяло и смотрел, как брат отрабатывает свои трюки с веревками. Билли всегда закрывал глаза, чтобы сосредоточиться, и на лице и на шее у него выступала испарина. Пока Нора готовила обед и слушала пластинки, Билли с Джеймсом лежали под одеялом и смотрели сквозь переплетение шерстяных нитей. Мысли Джеймса он улавливал по-иному, чем у других людей. От него долетали обрывки ощущений, не слов. Запах теплого молока, гладкие коричневые перышки совы из любимой книжки Джеймса, стук резинового мячика о деревянный пол, мягкое прикосновение фланелевой пижамы к коже, курчавый мех игрушечного мишки. Нет, он никогда не выставил бы малыша из своей комнаты, потому что Джеймс был благодарным зрителем. Каждый раз, когда Билли удавалось выскользнуть из узла, Джеймс важно хлопал в ладошки и кивал.

— Ты портишь брату день рождения, — упрекнула его Нора из-за двери.

Она рассчитывала, что Билли станет стыдно, и ее расчет оправдался. Даже до того, как Роджер ушел от них, Билли чувствовал ответственность за маленького, тот повсюду следовал за ним на четвереньках, изо всех сил пытаясь поспеть за старшим братом.