Седьмое небо

Элис Хоффман

Седьмое небо

Джейку и Захарии, Россу и Джо-Энн, Кэрол Денайт, Шерри Хоффман, а также моему деду, Майклу Хоффману, с любовью.

1 В ТИХОМ ОМУТЕ

На излете августа в дымоходе дома на углу Кедровой улицы поселились три ворона. По утрам они поднимали такой гвалт, что пробудился бы даже мертвый. Они набирали в клювы камней и швыряли их в венецианские окна, выдирали друг у друга перья, которые потом обнаруживались в самых неожиданных местах: в тарелках с кукурузными хлопьями, в карманах одежды, вывешенной сушиться на улицу, в стеклянных бутылках с молоком, которое молочник развозил на рассвете.

С тех пор как шесть лет тому назад от картофельного поля отрезали участок под строительство, этот дом на углу первый остался пустым. До появления здесь строителей весь городок состоял из здания почты возле шоссе и ферм вокруг него. Всю ту первую весну жители Кедровой улицы, разбивая перед своими домами лужайки и высаживая мимозы и тополя, находили в земле упорно не желавшие сдаваться картофелины; в дни вывоза мусора у бачков вырастали настоящие картофельные горы. Все в округе было новенькое, только что отстроенное: начальная и средняя школа, супермаркет, полицейский участок у трассы. Даже сам воздух здесь казался новым, с непривычки от него даже могла закружиться голова, и обитателям Бруклина или Квинса, приезжавшим в гости к родным, приходилось отлеживаться с мокрой тряпкой на лбу. Кора деревьев оставляла зеленые пятна на ладонях смельчаков, отваживавшихся взобраться на их тонкие зыбкие сучья. Все дома здесь были на одно лицо, и долго еще мужчины, возвращаясь с работы, сворачивали к чужому участку, ребятишки забегали за молоком и печеньем не в свой дом, а молодые мамаши, выходя на прогулку с младенцами в новеньких колясочках, дотемна блуждали по неотличимым друг от друг а улочкам мимо неотличимых друг от друга зданий, пока не появлялся спасительный фургон мороженщика, звук колокольчика которого приводил их к родному крыльцу.

Стороннему взгляду эти дома, наверное, и теперь, шесть лет спустя, казались близнецами, но те, кто здесь жил, без труда различали их по цвету известки на кирпичной кладке фасада, по ящикам для растений, по украшавшим газоны глиняным фигуркам или живой изгороди, обрамлявшей подъездную дорожку. Теперь, гоняя мяч летними вечерами, ребятишки безошибочно знали, какую дверь открыть, и в какое окно зашвырнуть влажную пропотевшую одежду. Матери больше не привязывали к запястьям малышей бумажки с адресом, отправляя их погулять на задний двор. Даже собаки, которые весь первый год в растерянности сбивались в стаи на перекрестках и выли посреди бела дня, теперь точно знали, под каким кустом зарыта их косточка и где они устроятся на ночлег.

Чтобы ладить с соседями, достаточно было соблюдать два неписаных правила: не совать нос в чужие дела и вовремя подстригать лужайку перед домом. А поскольку все жители происходили из одной среды, и для каждого из них это был первый собственный дом (а в большинстве случаев и вообще первый дом в семье), молчаливое соглашение неукоснительно соблюдалось — пока смерть мистера Оливейры не нарушила этот пакт. В один ноябрьский день, когда в половине пятого небо вдруг почернело и ребятишки с санками потянулись на ту сторону шоссе к Покойничьей горе в надежде дождаться снега, мистер Оливейра забрался в постель, под два шерстяных одеяла. Он улегся на бок, сделал три глубоких вдоха, подумал, что надо бы залить в радиатор «крайслера» антифриз, после чего уснул и больше не проснулся.

Вдова Оливейры, обладательница старомодных взглядов и мастерица варить варенье из винограда, который ее муж посадил у дома, немедленно уехала к замужней дочери в Виргинию. Пока миссис Оливейра решала, остаться ли ей у дочери или вернуться домой, где она была единственной женщиной старше шестидесяти, дом вдруг ни с того ни с сего начал разрушаться. Под Рождество рассохлись и слетели с петель ставни. К февралю пошел трещинами асфальт у крыльца. К исходу весны на лужайке перед домом так буйно разросся бурьян, что она прослыла на всю округу рассадником москитов и люди стали переходить на другую сторону улицы, лишь бы не идти мимо. Джо Хеннесси, который уже шестой год состоял в полиции округа Нассау, отрядили на разведку, и он, вооружившись собственной новенькой газонокосилкой, наконец отправился на злополучный участок. Рост Хеннесси достигал шесть футов и два дюйма, и силы полицейскому было не занимать, но, выкосив половину двора, он так утомился, что ему пришлось присесть на крыльцо и перевести дух. К июлю, когда миссис Оливейра все-таки решила продать участок, оказалось слишком поздно. От дома исходил странный запах, несмотря на то что все окна и двери были плотно закрыты и заперты на замок, и этот приторный дух, наводивший на мысль о переваренном варенье, забытом на дальней конфорке плиты, отпугивал потенциальных покупателей.

Запах держался все лето, с каждым днем становясь все приторней и слаще. Хозяйки из соседских домов запаслись освежителями воздуха и драили полы с лизолом, но запах все равно просачивался сквозь сетки на окнах и бил в нос. Семнадцатилетний Эйс Маккарти, которому сам черт был не брат, жил по соседству с участком Оливейры и мог бы поклясться, что по временам, поздно ночью, когда он выключал свой транзистор, из дома доносились чьи-то стоны. Какой-то шутник из другого квартала, не то с Тополиной, не то с Сосновой улицы, пустил слушок, что там-де живут привидения, и вечером по субботам к дому стали съезжаться подростки на машинах. Парни сигналили и подбивали друг друга переночевать в доме Оливейры, презрительно цедили: «Что, дрейфишь?» — и целовали чужих подружек и разъезжались лишь после того, как во двор выходил Джо Хеннесси и, открыв дверцу патрульной машины, на полную громкость включал сирену.

Никто не знал, почему это случилось не где-нибудь, а именно в их квартале. Разве они не сгребали всю палую листву в кучи, которые каждый год в октябре жгли на обочинах дорог? Разве они не пекли лимонные пироги и ореховое печенье для школьных ярмарок? Их сыновья хулиганили, но не по злобе, а скорее из озорства; самое ужасное, на что были способны их дочери-школьницы, это тайком стянуть из магазина тюбик помады или, присматривая за соседскими ребятишками, съесть пакет хозяйских чипсов. В поисках объяснения жители квартала принялись приглядываться друг к другу. Их явно поразила какая-то кара, но на кого именно она была направлена? Точно не на Джона Маккарти, который владел заправкой «Тексако» на Харвейском шоссе, хотя его кандидатура и напрашивалась сама собой как ближайшего соседа Оливейры. Впрочем, не исключено, что причиной этой напасти были два его шалопая-сыночка, Джеки с Эйсом, которые за глаза называли родного отца Святым. Вот семья Шапиро, жившая с другой стороны от Маккарти, определенно заслуживала чего-нибудь такого, что немного сбило бы с нее спесь. Шапиро подозрительно повезло с детьми: Дэнни уродился слишком уж умный, а Рикки обожала демонстративно расчесывать на людях свои роскошные рыжие волосы. Дерджины вряд ли могли навлечь на себя гнев небес — в доме Донны Дерджин царила такая чистота и порядок, что любой почувствовал бы себя неряхой, и не Вайнманы, в саду у которых каждую весну вскипали розовой пеной цветов дикие яблони, и уж как пить дать — не Джо Хеннесси. На него достаточно было только поглядеть, чтобы понять, какой он примерный муж и отец; иметь такого соседа счел бы за счастье каждый.

И тем не менее кара постигла их квартал, и никто не удивился, когда с юга прилетели вороны. Люди оторвались от телевизоров и радиоприемников и вышли во дворы, чтобы посмотреть. Большущие, с глазами-рубинами, птицы не боялись ни спаниелей, ни ирландских сеттеров. Когда сынишка Хеннесси, Стиви, пальнул в одного из них из пневматического пистолета, самый крупный из трех ухватил пистолет клювом, потом погнался за Стиви по улице и, прежде чем тот с воплем «Мама!» скрылся за дверью собственного дома, успел выдрать у него из джинсов клок ткани. Подоспевшая на крик Эллен Хеннесси схватила сына в охапку, удостоверилась, что он не пострадал, и выскочила на улицу, размахивая фартуком, но птица просто проигнорировала ее и преспокойно устроилась на трубе на крыше дома Оливейры.