Страница 3 из 7
…Сейчас Алеше показалось, что еще чуть-чуть – и баба Надя сгребет за шиворот его. Бубенцов поежился, дернул щекой и, всей кожей ощущая приближение неприятностей, спросил:
– Какого смертоубийства, баба Надя?
– Вот, – Надежда Прохоровна развязала узел на пакете, – смотри.
Алеша приподнял зад над стулом, заглянул в пакет.
– Что это?! – спросил придушенно.
– Кот. Геркулес.
– Геркулес?!
– Он, родимый. – Баба Надя села на стул, достала из кармана пальто большой клетчатый платок и обтерла им губы.
Бубенцов завороженно таращился в темень пакета. И на какой-то момент лейтенанту даже показалось, что баба Надя шутит – в пакете лежит измусоленная пыжиковая шапка. Но у шапки не может быть когтистой лапы, усов и полосатого хвоста.
– Машина сбила? – спросил с сочувственной надеждой.
– Как же, – фыркнула Губкина. – Машина. Отравили котика!
– А зачем вы сюда это принесли?
– А чтоб ты на экспертизу отнес.
– Куда?! – осел на стул лейтенант и уставился на соседку.
– На экспертизу, – безапелляционно заявила та. – Чтоб там проверили, какой отравой накормили котика.
– Зачем?!
– Экий ты непонятливый, – огорчилась бабушка Губкина. – Затем! Он Софиного молока напился!
– И что?!
– Издох. Лакнул два раза, лапы вытянул и издох. Софа каждый день лекарство молоком запивает. Желудок у нее. Лекарство от сердца, а отдает на желудок. Понял?
– От молока он помер?! – разгорячился лейтенант. Сколько он себя помнил – лет десять как помнил, – Геркулес вечно бегал по двору. – Время ему пришло!
– Ты на меня тут не ори, – сурово оборвала старуха, и Алеша сразу почувствовал на воротнике кителя крепкую длань бывшей заводской крановщицы. – А слушай. Кот здоровый был. С гулянки вечером прибёг, Софа ему остатки своего молока налила. Не пожалела. Геркулес лакнул два раза, зачихал и все – лапы вытянул.
– А молоко вы куда дели? – вроде бы сдался участковый.
– Вылили. А Геркулеса схоронили.
– ?!
– Это я уже потом его выкопала, – отвечая на невысказанный вопрос, кивнула Губкина. – Чтоб Софа, значит, не переживала. Мы его в садике схоронили, я после вернулась и вырыла…
Алексей Андреевич Бубенцов без слов сполз ниже по стулу. Какое счастье, что этого никто не слышит! И не видит. Как на его стол принесли выкопанного из могилы в садике кота.
– Баба Надя, а что вы от меня-то хотите?! – взмолился Алеша и подумал: «Эх, распустил старух, скоро начнут всех погибших под колесами зверушек в кабинет стаскивать…»
Но это были только мысли. Пугливое, по-детски трепетное отношение к бабушке Губкиной навсегда застряло в душе лейтенанта Бубенцова.
«Надо было на другой участок переводиться, – подумал ненароком. – Работать там, где живешь, – ни сна, ни отдыха… Каждая бабулька тебя щенком помнит…»
– Ты, Алеша, на меня начальственными глазами не сверкай, – корила баба Надя. – Ты дело исполняй. Для которого на государственную службу поставлен. Сказано тебе: смерть кота расследовать надо – под козырек и к делу. Тебе за это зарплату каждый месяц начисляют.
– Баба Надя, кем сказано – вами?!
– Народом.
– Да у меня без всякого народа начальства выше крыши! Куда я вашего кота понесу?!
– На экспертизу. Пусть сделают анализ – от чего кот издох.
– А направление на экспертизу?! Вы что думаете – криминалистическая лаборатория частная лавочка? Принес кота в мешке и попросил? Да?
– А ты сходи. Не переломишься. Тут дело, может быть, в смертоубийстве.
– А к Дулину вы обращались? – с желанием переправить мусорный пакет в иную инстанцию поинтересовался Бубенцов.
– А чего к нему обращаться? – пожала крепкими плечами бывшая крановщица. – Он – человек сторонний. В наши дела не вникнет. А ты свой, понимать должен, что без толку тревожить не стану.
Алеша сцепил пальцы в замок, посмотрел в окно, по которому медленно сползал распятый кленовый лист; его обгоняли дождевые струи, собирались на острых кончиках и стекали дальше, разделенные на полосы…
Хотелось плакать.
Взбрыкнуть, как в детстве, разобидеться и отказаться есть склизкую овсяную кашу. Или в пятый раз повторять один и тот же стих. Про «осень золотую, очей очарованье»…
– Надежда Прохоровна… – четко выговорил лейтенант, – я не могу по собственному почину носить на экспертизу то, что угодно народу.
– А ты постарайся, изобретательность прояви.
– Надежда Прохоровна… – Алеша переместил бестрепетные глаза с кленового листа на посетительницу в алом петушином берете и смутился. Выцветшие, в извивистых прожилках старушечьи глаза глядели на него, можно сказать, с упованием. – Баба Надя… Да поймите, не могу я! У меня за неделю четыре трупа на участке, начальство каждый день стружку снимает, а я тут с котом… Четыре трупа! – Он значительно воздел указательный перст к потолку. – Человечьих, прошу заметить, не кошачьих! А вы мне предлагаете тут разорваться…
Надежда Прохоровна сложила руки под объемной, утянутой коричневым пальто грудью, сделала жест эту грудь приподнимающий и нахмурилась вполне заинтересованно:
– Это какие же у нас тут трупы? Четыре. У Шаповаловых двое померло…
– Вот! А я о чем! – обрадовался перемене в разговоре участковый. – У Шаповаловых двое – Николай Петрович и Зинаида Марковна.
– Так допились они, – вроде бы вопросительно пробормотала баба Надя.
– А Куравлев и Зайцев?! Эти нормальные мужики были, работящие!
Надежда Прохоровна нахмурила лоб, собрала пучок морщин возле носа:
– Это кто ж такие?
– А вот такие! – воскликнул Бубенцов, уводя все дальше бабу Надю от мыслей об «убиенном» Геркулесе. – Куравлев раньше тут жил, помните – лысоватый такой, нос картошкой? Зайцев из тридцать восьмого дома – рыжий. Так вот. Пришли они к Зубову, инвалиду из дома напротив. Помогли обои наклеить, тот им два пузыря выставил – два трупа, один в реанимации.
– В реанимации Петька Зубов?
– Нет, – поморщился лейтенант, – Куравлев. Говорят, ослепнуть может.
– А-а-а, – понятливо протянула баба Надя.
– И вот начальство меня долбит: где у тебя, Бубенцов, на участке отравой торгуют? Паленой водкой, раз алкаши как мухи мрут? Кто бизнес открыл?
– Так Люська. Из «Оптики». Она на весь квартал гонит.
Воодушевленный тем, что черный пакет с Геркулесом оставлен без внимания, Бубенцов даже встал.
– А вот и нет! – произнес Алеша зловеще. – Люська третью неделю в больнице лежит со сломанной шейкой бедра. Говорят – к операции готовится. И вообще – гнала она чистейший самогон, а никак не всякую гадость для чистки стекол. Народ, баба Надя, в другую сторону потянулся… – сказал и с прищуром посмотрел на задумчивую Надежду Прохоровну.
– Марьина из пятого дома проверял?
– У Ивана Петровича змеевик недавно прогорел. Закрыта лавочка.
– А Шубина? Того, что у остановки живет…
– Баба Надя, да при чем здесь самогонщики?! Народ кто-то химией травит!
Надежда Прохоровна пошевелила губами, прогнала перед мысленным взором шеренгу ловкачей, способных ради наживы людей травить, и пробормотала:
– И что ж за пакостник такой у нас тут завелся…
– Вот и я о том же.
Соседи помолчали немного, и баба Надя выдвинула предложение:
– Ты вот что, Алешка. Отнеси котика на экспертизу, а я тебе разузнаю, откуда алкаши эту гадость таскают. Сделаешь, как я прошу?
Участковый бочком вернулся на стул. «Ченч» вроде бы представлялся обоюдовыгодным. О таком помощнике следствия, как баба Надя, можно только помечтать: она в квартале каждую собаку по имени знает. И собаку, и алкаша, и дворовых кумушек. Тут родилась, тут выросла, тут когда-то в дружинниках в дозор ходила…
Но вот нести вырытого из могилки в садике кота… И главное – кому? Бубенцов молниеносно представил негодующее лицо медэксперта Васильчикова, хорошо знакомого по встречам на его «земле»…
«Алеша, Алеша, какие коты?! Я криминальных жмуров вскрывать не успеваю!»
«Может, отнести Геркулеса Людмиле Яновне?.. Она тетка сердечная, особенно если коробку конфет к просьбе присовокупить… И шампанское.