Страница 6 из 8
— И я о том же думаю, братья, — промолвил Микун, пихнув локтем в бок Жердяту, дабы тот придержал язык и не злил великого князя. — Порознь нам эту беду не перемочь, что и говорить. Силища у Батыги несметная! Волю твою, княже, мы с Жердятой перекажем новгородцам. — Микун поклонился Георгию Всеволодовичу. — Мы готовы сей же час в путь двинуться.
— Не волю, боярин, а просьбу мою, — сделал поправку князь Георгий. — Скажете вечу новгородскому, что я кланяюсь ему и прошу помощи у великого Новгорода. Ежели новгородцы исполчат войско против татар, то пусть к Торжку выступают. Близ этого града мы и объединим русские рати на погибель проклятому Батыге.
Великокняжеский огнищанин Сулирад тут же выдал Микуну и Жердяте кожаный кошель с деньгами, теплую одежду, кинжалы и мешок с провизией на дорогу. В сопровождении Сулирада оба новгородца отправились на конюшню, чтобы выбрать себе коней. До Новгорода путь был не близок.
— Зря ты выпустил из поруба двух этих смутьянов, отец, — высказал свое мнение Мстислав, когда Сулирад и оба новгородца удалились из гридницы. — Им наша беда токмо в радость. Не станут эти негодяи поднимать новгородцев нам в подмогу, это яснее ясного. Пустое это дело — метать бисер перед свиньями. Насадить бы двух этих молодцев на копья, и вся недолга.
— Что ты такое молвишь, брат! — невольно вырвалось у Всеволода. — Иль креста на тебе нету?! Нам сейчас без злобы нужно договариваться друг с другом, оставив прежнюю неприязнь и размолвки. Доберутся Микун и Жердята до Новгорода, расскажут там о нашествии татар в наше Залесье, и ладно. Пусть не замолвят они за нас слово перед боярами новгородскими, главное, чтобы тревога поселилась в Новгороде, вынудив тамошний люд за оружие взяться.
— Новгородцы, как обычно, начнут спорить на вече до хрипоты, обсуждая, воевать ли им с Батыгой или в стороне отсидеться, — с мрачной ухмылкой заметил Мстислав. — Так всегда в прошлом бывало. Тем более что Ярослав теперь далече, который принуждением и коварством всегда мог заставить новгородцев в поход выступить. Одни без Ярослава Всеволодовича новгородцы на рать не поднимутся, покуда татары к ним в дверь не постучатся.
По глазам Георгия Всеволодовича было видно, что в душе он такого же мнения о новгородцах, но верить ему, как и Всеволоду, хотелось в обратное. Поэтому великий князь обронил с тяжелым вздохом, мол, среди новгородских бояр должны найтись здравомыслящие люди, которые убедят вече послать войско на помощь суздальским князьям.
Глава третья
Бессонная ночь
В свои сорок четыре года княгиня Агафья Всеволодовна в значительной степени уже утратила былую женственность и привлекательность. Она сильно располнела, поскольку у нее в роду излишней полнотой страдали как женщины, так и мужчины. Порода черниговских Ольговичей издавна отличалась телесной дородностью и взрывным темпераментом. Свалившаяся на Агафью Всеволодовну полнота была также связана с частыми родами и болезнями, которые порой донимают многодетных матерей. Особенно мучительными для Агафьи Всеволодовны стали восьмые и девятые по счету роды, когда она произвела на свет самую младшую дочь Феодору и самого младшего из сыновей Дмитрия.
В этой связи Агафья Всеволодовна люто ненавидела свою двоюродную сестру Анну Глебовну, которая с возрастом полнела понемногу. Причем ее полнота лишь добавляла ей очарования и привлекательности в глазах мужчин. В отличие от Агафьи Всеволодовны Анна Глебовна трижды рожала в своей жизни. После третьих неудачных родов Анну Глебовну поразило бесплодие, но и это несчастье пошло ей на пользу, как оказалось. Схоронив мужа, Анна Глебовна ударилась в самый необузданный разврат, меняя любовников одного за другим. В конце концов, Анна Глебовна опутала своими чарами Георгия Всеволодовича, надолго став его наложницей.
Для Агафьи Всеволодовны мучительнее всего было не то, что ее супруг увлекся овдовевшей Анной Глебовной, но то, что об этом вот уже несколько лет шепчутся жены, сестры и дочери здешних бояр. Если Георгий Всеволодович хотя бы в какой-то мере старался скрывать от своих сыновей и приближенных эту греховную связь, то Анна Глебовна своим вызывающим поведением давала пищу для такого рода кривотолков.
В эту ночь Агафья Всеволодовна долго не ложилась в постель, зная, что рано утром Георгий Всеволодович уйдет с дружиной в Ростов на соединение с полками своих племянников Константиновичей. Агафью Всеволодовну переполняло негодование, ибо она имела возможность видеть днем, как ее соперница Анна Глебовна уезжает из Владимира вместе с сыном и служанками. Иными словами, Георгий Всеволодович позаботился о своей любовнице, загодя спровадив ее из столицы в Переяславль-Залесский, подальше от злобных мунгалов, которые вот-вот объявятся у стен Владимира.
«Не обо мне печется мой муж, не о моих детях, а о своей бесстыдной потаскухе! — мысленно терзалась Агафья Всеволодовна, не находя себе места от обиды и ревности. — За что наказал меня Господь таким позором? Разве ж я была неверна своему мужу? Разве я лгала ему? В чем я провинилась, Господи?!»
Обильные слезы хлынули из глаз Агафьи Всеволодовны, сердце ее было готово разорваться от боли и отчаяния. Не владея собой, Агафья Всеволодовна срывала с себя золотые и жемчужные украшения, швыряя их на пол. Все эти украшения были подарены ей Георгием Всеволодовичем в пору их безмятежных отношений. Если любовь мужа к ней иссякла, то и Агафья Всеволодовна более не обязана дорожить этими золотыми побрякушками.
Упав на мягкую широкую постель, Агафья Всеволодовна уткнулась лицом в подушку, дабы не привлекать внимание служанок своими рыданиями.
После полуночи великокняжеский дворец погрузился в сонную глубокую тишину. Покой и дремотная тишь расползлись по заснеженным улицам Владимира, по площадям и ремесленным кварталам. Погасли огни в окнах бревенчатых высоких теремов, в узких, как бойницы, оконных проемах каменных монастырских подворий. Огромный город, вытянувшийся по гребню длинной возвышенности в междуречье Клязьмы и ее мелководного притока Лыбеди, затих в сонной холодной мгле ветреной зимней ночи.
Георгий Всеволодович появился в опочивальне уже далеко за полночь. Он вошел в полутемный покой, стараясь не скрипнуть дверью, полагая, что супруга его крепко спит. Увидев Агафью, сидящую на кровати в длинном парчовом платье, Георгий Всеволодович сделал удивленное лицо.
— Почто ты не почиваешь, моя дорогая? — спросил он, подойдя к Агафье и легонько коснувшись губами ее горячей щеки.
— Полно лицемерить, муженек, — с горькой усмешкой обронила Агафья. — Та, которая и впрямь тебе дорога, нынче днем уехала из Владимира. Эта паскудница небось все барахлишко свое прихватила, все твои подарки. Всех служанок с собой забрала. Что и говорить, сокол мой ясный, проявил ты заботу о моей двоюродной сестре-стерве. Аж полторы сотни дружинников выделил ей в охрану!
Подавив раздраженный вздох, Георгий Всеволодович устало сел на стул и стащил с ног сафьяновые сапоги.
— Ничего ты не знаешь, милая, и сердишься понапрасну, — сказал он. — Дружину я выделил не Анне Глебовне, а ее сыну Ярополку, коему предстоит оборонять от татар Переяславль-Залесский. Анну Глебовну я спровадил из Владимира, дабы в мое отсутствие вы с ней глаза друг дружке не выцарапали.
— Почто ты надумал отправить в Переяславль Ярополка? — недовольно обратилась к мужу Агафья, сидя на краю кровати и нервными движениями расплетая свою длинную русую косу. — Нет бы отправить туда Всеволода или Мстислава. Неужто племянник тебе дороже родных сыновей, муженек?
— Нельзя мне уводить своих сыновей из Владимира, как народ на это посмотрит! — рассердился Георгий Всеволодович. — Люди уповают не на прочность городских стен, а на доблесть своих князей. У меня у самого на душе тошно из-за того, что мне надлежит покинуть столицу перед лицом врага, но иного выхода нет. Не собрав сильную рать, Батыеву орду нам не одолеть.
— Так ты полагаешь, свет мой, что град Владимир устоит под натиском мунгалов? — тихо и обеспокоенно спросила Агафья. — Ты уверен, что татарам не преодолеть валы и стены Владимира?