Движение

Здесь-то, рассуждал Даниель, кучера и носильщики должны ждать прибывающих на лодках пассажиров.

Таков был его план. Увы, как часто случается с натурфилософами, составляющими сложные, хорошо продуманные планы, он не предусмотрел одной простой вещи. Толпа, втиснутая под свод церковной арки, внезапно сдавила его со всех сторон. Наверное, так чувствовал себя атом газа в машине Бойля, когда поршень под неумолимым гнётом шёл вниз. Сквозь арку пробивалась карета — причём успешно. Толпа, чувствуя опасность не столько от экипажа, сколько от волны паники, которую тот гнал перед собой, хлынула из-под арки, увлекая Даниеля, как течение в пролёте Длинного входа — винную пробку.

Теперь он был на открытом пространстве и опасливо озирался, боясь, как бы неожиданное завихрение толпы не швырнуло его о стену лавки, поэтому увидел, как из-под арки вылетел экипаж, ставший причиной переполоха.

Даниель не сомневался, что это экипаж покупателя. Шторы на окнах были задёрнуты, а кучер явно получил приказ гнать к другому концу моста, не заботясь о жизни, здоровье и судебной ответственности.

Они были над Церковным пролётом. До Площади оставалось каких-то десять ярдов, но карета уже пронеслась мимо Даниеля и на такой скорости должна была вот-вот миновать Сатурна. Даниель ещё мог вскочить на Площади в портшез или извозчичий экипаж, но попробуй убеди незнакомого кучера пуститься с места в карьер за таким лихачом. А за покупателем надо было следить сколь возможно долго: никто не мог угадать, когда он вставит только что приобретённый ключ в замочную скважину шкатулки и повернёт.

Толпа ещё не успела сомкнуться, и Даниель сделал то единственное, что оставалось: бросился за каретой. Она была так близко, что он мог бы вскочить на запятки, если бы ему достало проворства. Поэтому он услышал (или вообразил, что услышал) приглушённый хлопок, как от ружейной осечки. Сквозь занавески блеснул свет, и из кареты донёсся возглас: «Sacre bleu!» [20]

Не сознавая, как быстро движется (поскольку сам первый возразил бы, что бежать не может в силу преклонного возраста), Даниель вслед за каретой очутился на Площади. Здесь улица немного расширялась. Справа Даниель увидел Сатурна; тот говорил с носильщиком портшеза, но при появлении кареты повернулся к ней.

Впрочем, многие смотрели на неё, потому что она дымилась. И громыхала: пассажир молотил в потолок, требуя остановить экипаж. Дверца справа распахнулась, и наружу выплыл клуб бурого дыма, такой большой и плотный, что в нём с трудом можно было различить человека. Тот неверным шагом двинулся к парапету, которым оградили площадь, чтобы меньше пешеходов падало в пролёт святой Марии. Пассажир напоминал фигуру из «Метаморфоз» Овидия: облако, превращающееся в человека. Ибо дым забрался под длинный плащ с капюшоном и по-прежнему выходил наружу. Кучер подбежал к открытой дверце, пошарил внутри кнутовищем и выбросил на мостовую обугленную шкатулку; она всё ещё пыхала и выпускала из себя струйку густого жёлтого дыма. Крышка отвалилась, явив взглядам исписанные листки, прогоревшие до золы, но всё ещё читаемые. Они упали в сажени от Даниеля, и тот узнал угловатые значки истинного алфавита. Однако он глянул на них лишь мельком и тут же вновь перенёс внимание на покупателя, который уже не дымился, а расставив ноги и упершись руками в парапет, блевал в Темзу. Плащ и капюшон придавали ему сходство со средневековым монахом или чародеем. Тут другой человек, гораздо выше ростом, шагнул к покупателю и взял его за левое плечо.

Тот отреагировал молниеносно; Даниель, внезапно понявший, что сейчас произойдёт, даже не успел крикнуть: «Берегитесь!» Человек в капюшоне развернулся к Сатурну; дым и плащ мешали видеть, но по движению плеча было понятно, что правая рука метит Сатурну в живот.

Однако Питер Хокстон, видимо, тоже угадал нечто нарочитое в позе человека, пока тот стоял у парапета, и, как Даниель, заподозрил неладное. Он загородился левым плечом. И тут же отпрыгнул. Потому что, как видели теперь все на площади, человек в плаще сжимал правой рукой стилет. А Даниель с Сатурном видели и другое: стилет чем-то смочен.

От резкого движения капюшон упал. Лицо у покупателя было не обожжённое и не изъеденное оспой, а, напротив, благородное, с правильным чертами. В чёрных волосах и эспаньолке пробивалась седина. Всё это видела толпа, собравшаяся близко, но не слишком — дальше, чем на расстоянии вытянутой руки с кинжалом. Даниель (хоть и не в первую минуту) узнал Эдуарда де Жекса.

Де Жекс метнулся к парапету. Сатурн, забыв про опасность, схватил его за одежду. Де Жекс был пойман; по крайней мере так Даниель думал, пока не шагнул через дымовую завесу и не увидел, что де Жекс спрыгнул в пролёт святой Марии, а Сатурн стоит один, держа его плащ.

Королевское общество, Крейн-корт

24 июля 1714

— Когда я ребёнком путешествовал по дорогам Франции вместе с отцом, упокой Господи его душу, и братом Кальвином, мы время от времени обгоняли бродячих точильщиков, исходящих потом под весом своих станков. Мой отец, светлая ему память, был купцом. Всё, потребное для дела, он возил в голове или в кошельке. Мы с Кальвином считали, что так и должно быть, и дивились на точильщиков, которым, дабы заработать на хлеб, надо всюду таскать тяжеленный камень! Раз отец услышал, как мы промеж себя высмеиваем одного из этих бедных тружеников. Он пристыдил нас и прочёл нам такой урок: точильщик сперва раскручивает камень, затем лишь изредка подталкивает рукой. Лёгкий камень останавливался бы слишком быстро; тяжёлый вращается по инерции. Отец уподобил его банку, который сохраняет в себе усилия человека и выдаёт их равномерно. Свойство это так существенно для точильщика, что тот готов всю жизнь, подобно Сизифу, толкать в гору и с горы тяжёлый камень.

Когда Джек Шафто вернулся в Лондон, у него были при себе деньги от французского короля на финансирование неких планов, которые Джек должен был здесь исполнить. И были обещаны ещё деньги, если король останется доволен результатами. То золото, которое Джек привёз с собой, стало первым толчком для исполинского точильного камня; следующие суммы поддерживали бы вращение. Однако Джеку хватило ума понять, что ему нужен банк, хранилище богатства и власти, чтобы его дела шли без перебоев, даже если деньги будут поступать от случая к случаю. Он свёл знакомство с мистером Нокмилдауном — тогда просто успешным барыгой в Лаймхауз, приобретавшим у жохов стянутое с кораблей добро, — и сделал ему следующее предложение: он, Джек Шафто, используя «французское золото и английскую смётку», превратит мистера Нокмилдауна в колосса меж скупщиками краденого, расширит его владения и масштаб операций. Мистер Нокмилдаун сделается богачом, а Ист-Лондонская компания станет для Джека точилом, сберегающим в себе плоды его усилий.

Первые несколько лет после возвращения в Лондон Джек почти ничем другим не занимался. И, как стало ясно со временем, поступил правильно. Франция терпела поражение в Войне за Испанское наследство; герцог Мальборо и принц Евгений одерживали победу за победой. Будьте покойны, в те дни Людовик слал Джеку очень мало золота. Тот превратился бы в обычного бродягу и утратил свою ценность в глазах французского короля, если бы не доходы Ист-Лондонской компании. А так Джек процветал даже в худшую для Людовика пору. К тому времени, как Мальборо разбил французов при Рамийе и все ждали, что теперь он нанесёт удар в самое сердце Франции, Джек сделал мистера Нокмилдауна величайшим скупщиком краденого в христианском мире, королём пиратов, способным принять в свои склады содержимое целого захваченного корабля и ещё до отлива загрузить его по фальшборты воровской добычей. Ист-Лондонская компания стала фундаментом, на котором Джек принялся возводить своё чёрное здание. Лишь в последние годы оно выросло настолько, чтобы привлечь внимание таких людей, как вы, но не сомневайтесь — строительство началось много раньше.

20

Проклятие! (фр.)