Движение

Сэр Исаак не преминул разбудить меня в указанное время. С тех пор я не набл. ничего. Однако я покривил бы душой, утверждая, будто мои глаза постоянно были открыты.

Если бы брат Даниель переборол искушение закрыть глаза, он приметил бы свет в интересующем нас окне. Ибо в десять утра мистер Партри пришёл с известием, что подле шкатулки оставлена монета в пять гиней (sic). Кто-то посмотрел первую часть рецепта и остался доволен увиденным; я готов побиться об заклад на собственные пять гиней, что за следующую странницу нам предложат такую же сумму.

Отправил Партри в Бимбар-яму со второй страницей, однако мне не нравится оборот, который принимают наши дела. Что мешает покупателю переписать рецепт и оставить нас ни с чем?

Свет горел за грубой завесой на интересующем нас окне в течение более чем часа, подтверждая опасения мистера Тредера.

Я могу развеять их, сообщив некоторые подробности касательно шкатулки. Как убедится всякий, кто возьмёт на себя труд внимательно её осмотреть, она с двойным дном. Нижнее отделение заперто; открыть его можно только ключом, который мы пока оставили у себя. Если покупатель доберётся до четвёртой страницы, он обнаружит пассаж, согласно которому необходимый для рецепта ингредиент спрятан в нижнем отделении шкатулки. Просто переписав четыре страницы, он не получит ничего, кроме боли в пальцах. Ему нужны шкатулка и ключ, которого он не получит, пока не заплатит.

Также напоминаю мистеру Тредеру, что наша цель — не получить плату, а приманить покупателя.

Ничего.

Мистер Орни выиграл бы пари, если бы кто-нибудь опрометчиво согласился с ним спорить; Партри сообщил, что на первую монету положена вторая такая же. Я взял на себя смелость отправить страницу номер 3.

Набл. дальнейшая деятельность. Подозреваю, что покупатель копирует или расшифровывает рецепт.

Согласен, что наше предприятие — ловушка, а не законная коммерческая транзакция. Однако, по мере того, как стопа пятигинеевых монет устремляется к небесам, во мне растёт искушение заняться продажей философических бумаг. Партри сообщил, что нам предлагают уже пятнадцать (sic) гиней. Я отправил с ним четвёртую и последнюю страницу.

Рано вечером занавесь была полностью отдёрнута, и я вновь наблюдал нашего тёмного философа за работой. Он носит капюшон, вот почему я не мог разглядеть его лица. Возможно, оно обезображено оспой или обожжено в ходе алхимических опытов. Во тьме рядом с его плечом подрагивало серое гусиное перо, покуда он прилежно марал чернилами страницу за страницей. Затем холстина вновь опустилась, и до 23.12.30 в окне мерцал слабый свет.

Катастрофа. Партри доложил, что все пятигинеевые монеты исчезли, а на их месте лежит серебряный пенни.

Позволю себе не согласиться с братом Норманом. Это не катастрофа, а явный знак со стороны покупателя, что он верно расшифровал рецепт и понял, что всё написанное бесполезно без ингредиента, который якобы находится в нижнем отделении шкатулки. Я отправил Партри в Бимбар-яму с ключом и буду оставаться в «Грот-салинге» вплоть до завершения охоты.

Мистер Партри ушёл в Бимбар-яму на рассвете. Он уговорил мистера Нокмилдауна пустить его в кладовую непосредственно под аукционной комнатой. Половицы в здании таковы, что даже кошка не пройдёт от двери к столу, не вызвав канонады скрипов и тресков. Как только мистер Партри услышит подобные звуки, он…

— Ваша пинта, сударь.

— Весьма любезно с вашей стороны, Сатурн, — сказал Даниель, опуская перо в чернильницу и вновь бросая взгляд на далёкое окно, за которым попыхивал трубкой Партри. — Как вы догадались, что мне пришло желание выпить?

— Меня самого посетило такое желание, — сказал Сатурн.

— Тогда почему вы не принесли две кружки?

— Вы забываете, что я — образец трезвости. Я буду получать удовольствие вприглядку.

— Рад служить. — Даниель отпил глоток. — Сигнала от мистера Партри пока не было, — добавил он, заметив, что карие глаза Сатурна изучают страницу, ещё влажную от чернил. — Я всего лишь освежал записи.

— Дозвольте спросить, почему вы не пишете их истинным алфавитом, коли он так хорош? — поддразнил Сатурн.

— Он очень хорош. Гораздо более удобен для изложения знаний, чем английский или латынь. Вот почему я посвятил несколько лет его усовершенствованию и переводу в числа.

— А, — сказал Сатурн, — значит, шифр, который женщины в Брайдуэлле набивают на карты, — потомок истинного алфавита?

К тому времени он успел обменяться с Даниелем местами и занять позицию на балконе, так надоевшем им за последние одиннадцать дней.

Даниель переложил журнал на ящик и начал посыпать запись песком.

— Не столько потомок, сколько брат. Их общий отец — философский язык, способ классификации идей. Как только идея внесена в таблицы философского языка, она получает соответствие в виде числа или набора чисел.

— Что-то вроде декартовых координат, — задумчиво произнёс Сатурн, — которыми можно отмечать блуждания наших мыслей.

— Сходство лишь частичное, — предупредил Даниель. — Чтобы избежать неоднозначности, в философском языке — по крайней мере, в Лейбницевой его версии — используются только простые числа. В этом он принципиально отличен от числовых осей Декарта. Так или иначе, философский язык, поскольку он состоит из идей и чисел, можно записать каким угодно способом. Двоичный шифр нашей логической машины — один из них. Когда я был молод, Джон Уилкинс изобрёл другой — истинный алфавит, — который некоторое время был очень популярен в Королевском обществе. Гук и Рен широко им пользовались.

— Кто пользуется им теперь?

— Никто.

— Тогда как тёмный философ может его читать?

— Тот же вопрос мучает и меня.

— Ваш Уилкинс, верно, опубликовал словарь или ключ…

— Да. Я помогал его составлять в Чумной год. Корректура сгорела при Пожаре. Однако книга была напечатана, и её можно найти во многих библиотеках. Тем не менее, чтобы пойти в библиотеку и заглянуть в нужную книгу, наш загадочный покупатель должен был опознать в чудных значках на странице буквы истинного алфавита. Задумайтесь: если бы я показал вам, Питер, страницу на малабарском, догадались бы вы обратиться к малабарскому словарю?