Анафем

— Пожалуйста, не называй мой дом свалкой, — сказал фраа Джад. Однако голос у него был весёлый, а не обиженный. Если прилично так сказать о тысячелетнике, фраа Джад дурачился.

— А сами отходы вы видели? — спросил Лио.

— Конечно. Они в цилиндрах, в пещере. Мы смотрим на них каждый день.

— Зачем?

— По разным причинам. Например, моё самоделье — кровельщик.

— Это что-то связанное с черепицей? — спросил я.

— С соломой: я делаю кровли из сухой травы.

— И какое отношение имеет солома к сва… к хранилищу ядерных отходов?

— Влага конденсируется на стенах пещеры и капает на цилиндры. За тысячи лет она может их проесть, либо вырастут сталагмиты и продавят контейнеры. Чтобы такого не произошло, мы накрываем контейнеры соломенной кровлей.

Это было настолько дико, что я не придумал ничего умнее, чем поддержать светский разговор:

— Ясно. И где же вы берёте солому? У вас там вроде нет места, чтобы выращивать много травы?

— А много и не надо. Хорошо сделанная кровля живёт долго. Правда, мне всё-таки надо будет заменить солому, уложенную моей фидой, суурой Аврадель, сто лет назад.

Мы с Лио прошли несколько шагов, прежде чем нас шарахнул смысл последней фразы. Мы переглянулись и безмолвно приняли решение не отвечать.

— Он нас просто разыгрывал! — сказал я, когда у нас с Лио снова выдалась минутка наедине. (Мы закидывали рюкзаки в отведенную нам келью монастырского пансионата.) — В отместку за то, что его матик обозвали свалкой.

Лио молчал.

— Лио! Не настолько же он старый!

Лио снял рюкзак, расправил плечи (я бы так не смог) и повёл ими назад и вниз, чтобы восстановить равновесие. Как будто мог разбить оппонентов исключительно превосходством своей стойки.

— Давай не волноваться из-за того, сколько ему лет.

— Ты хочешь сказать, он нас не разыгрывал?

— Я сказал, давай не будем из-за этого волноваться.

— Я не говорю, что стоит волноваться, но знать было бы интересно.

— Интересно? — Лио снова проделал тот же трюк с плечами. — Мы оба говорим прехню. Ты не согласен?

— Согласен, — тут же отозвался я.

— Вот и хватит. Надо говорить прямо — и тогда придётся сразу же закрыть рот, если мы не хотим, чтобы нас сожгли на костре.

— Ладно. Ты смотришь с дефендорской точки зрения. Я готов её принять.

— Отлично. Значит, мы оба поняли, о чём на самом деле говорим.

— Что нельзя прожить так долго, не ремонтируя цепочки в ядрах своих клеток, — сказал я.

— Особенно в условиях радиации.

— Об этом я не подумал. — Я помолчал, мысленно прокручивая в голове разговор с фраа Джадом. — И как же у него такое сорвалось? Уж наверняка он понимает, насколько опасен даже намёк на то, что он… э… из тех, кто может ремонтировать свои клетки.

— Ты шутишь? Ничего у него не сорвалось. Он нарочно нам сказал, Раз.

— Он дал понять…

— Он доверил нам свою жизнь, — сказал Лио. — Ты разве не заметил, как он ко всем приглядывался? И выбрал нас, мой фраа.

— Ух ты! Если это правда, то я горжусь и ужасно рад.

— Радуйся, пока можно, — ответил Лио. — Поскольку обычно такое доверие связано с некоторыми обязательствами.

— Какими именно?

— Почем я знаю? Я просто хочу сказать, что его призвали не просто так. От него чего-то ждут. Он вырабатывает стратегию. И мы теперь часть этой стратегии. Солдаты. Пешки.

Я на какое-то время заткнулся: у меня напрочь отшибло способность мыслить.

Потом я вспомнил одну вещь и сразу почувствовал себя лучше.

— Мы так и так пешки, — сказал я.

— Ага. И будь у меня выбор, я бы предпочёл быть пешкой у того, кого вижу. — Впервые со вчерашнего вечера Лио улыбнулся своей прежней улыбкой. Всё это время он был непривычно серьёзен. Впрочем, будешь серьёзным, если думаешь, что круги на корабле пришельцев — и впрямь уничтоженные планеты.

Мы, инаки, любим говорить, что живём куда скромнее базских прелатов, которые ходят в алых шёлковых облачениях, окружённые облаком фимиама. Но у нас дома хотя бы каменные и не требуют особой заботы. Здесь всё было из дерева: выше по склону маленькая скиния и братские корпуса, образующие своего рода клуатр вокруг источника, ниже у дороги — два ряда домиков с двухъярусными кроватями и большое здание, где разместились столовая и несколько конференц-залов. Все строения выглядели ухоженными, но видно было, что дерево гниёт, и если люди отсюда уйдут, через несколько десятилетий на месте монастыря останется груда дров.

Мы не видели, как живут монахи. Наши кельи были чистые, но сплошь исписаны и разрисованы детьми, которых сюда привозят отдыхать. Нам просто повезло, что детей сейчас не было: предыдущая смена закончилась два дня назад, новая ещё не началась. Из шести молодых сотрудников четверо на пересменок вернулись в город. Оставшиеся два и базский священник — руководитель лагеря — приготовили нам немудрёный ужин. Мы занесли в кельи рюкзаки, быстренько сполоснулись в общей бане и собрались в столовой за складными столами — примерно такими же, какие ставили у себя в аперт. Здесь пахло красками — видимо, в том же помещении у детей проходил рисовальный кружок.

Нам сказали, что монахов сорок три — много меньше, чем в одном только нашем капитуле. Четверо пришли поужинать с нами. Мы не поняли, это какие-то местные иерархи или просто остальным тридцати девяти неинтересно на нас смотреть. Все четверо были старые, седобородые, и все хотели видеть фраа Джада. Базско-ортодоксальный орт примерно на семьдесят процентов совпадал с нашим.

Казалось бы, мы с Лио после нашего разговора должны сесть рядом с фраа Джадом, но мы, соблюдая конспирацию, словно тайные агенты в спиле, сели как можно дальше. Арсибальт и несколько столетников чуть не опоздали на ужин: они проводили кальк. Вид у Арсибальта был совершенно очумелый: он только что увидел табулу с чертежом на корабле Двоюродных и теперь умирал от желания поговорить. Сейчас, войдя в столовую, он должен был выбрать: сесть со мною и с Лио или с фраа Джадом и базскими монахами. Мне даже стало его жалко. Ферман Беллер тоже приметил неуверенность Арсибальта, встал и поманил его к себе. Арсибальту неловко было отклонить приглашение, и он сел рядом с Ферманом.

Умственной пищей мы обязаны мыслителям, начиная с Кноуса, телесной — общему труду согласно канону, данному нам Картазией, поэтому, прежде чем приступить к еде, возносим краткую благодарность светительнице. У богопоклонников застольные ритуалы иные. Базская ортодоксия — постаграрная религия, и буквальные жертвоприношения в ней заменены символическими. Монахи начали трапезу с такого символического жертвоприношения, потом вознесли хвалу Богу и закончили просьбой о ниспослании им различных благ. Руководитель летнего центра машинально забубнил привычные слова, но тут же занервничал, видя, что инаки не склонили голову и смотрят на него с любопытством. Вряд ли он смутился, что мы не разделяем его веру — к такому священники наверняка привыкли. Скорее он переживал, что поступил невежливо, поэтому, закончив молитву, попросил и нас совершить то, что принято в нашем матике. По уже упомянутой причине нам недоставало сопрано и альтов, но теноров, баритонов и басов хватило, чтобы исполнить очень древний и простой гимн Картазии. Фраа Джад тянул самые низкие басовые ноты, и, клянусь, от его голоса звенело серебро на столе.

Монахам очень понравился гимн, и, когда мы закончили, они встали и тоже спели какую-то древнюю молитву. Она наверняка возникла в первые века монашества, сразу после падения База, потому что староортский ничем не отличался от нашего, а мелодия явно была написана до того, как монастырская и матическая музыка разошлись. Если не слишком вслушиваться в слова, можно было подумать, что это один из наших гимнов.

Разговор — в резком контрасте с событиями последних суток — шёл о пустяках, поскольку мы должны были говорить по-флукски и не упоминать при хозяевах о космическом корабле. Сначала я тихо злился, потом заскучал, а под конец и вовсе стал клевать носом. Корд и Роск говорили между собой. Они были нерелигиозны, и я видел, что им тут не по себе. Молодая сотрудница центра всячески старалась их разговорить — по большей части безуспешно. Самманн с головой ушёл в свою жужулу, которую как-то сумел подключить к коммуникационному центру лагеря. Барб нашёл лагерные правила и теперь учил их наизусть. Трое столетников сидели кучкой и говорили между собой: они не знали флукского, а вниманием базских монахов полностью завладел фраа Джад. Я заметил, что Арсибальт и Ферман о чём-то увлечённо беседуют, а Корд и Роск придвинулись к ним поближе, поэтому встал и подошёл послушать. Видимо, Ферман продолжал думать о булкианцах и хотел узнать больше. Арсибальт, в отсутствие других развлечений, начал кальк под названием «Муха, летучая мышь и червяк». Его всегда приводят фидам, когда объясняют им булкианскую теорию пространства и времени.