Анафем

Я проснулся от того, что колокола вызванивали незнакомую мелодию, а Тулия звала меня по имени, причём довольно сердитым голосом. В первый миг мне показалось, что мы снова в Эдхаре. Однако я приоткрыл один глаз — самую чуточку — и увидел внутреннюю часть вагончика.

— Боже мой! — воскликнула Тулия совсем близко. Я проснулся окончательно и обнаружил, что она стоит рядом с моей кроватью. Без костюма-аэростата. Лицо у неё было такое, будто она нашла меня в канаве рядом с борделем. Я судорожно принялся охлопываться и к своей радости убедился, что почти целиком накрыт стлой.

— Что стряслось? — пробормотал я.

— Беги сейчас же! Немедленно! Из-за тебя задерживают инбрас!

Она шагнула к выходу.

Я скатился с кровати и припустил следом. Тамбур разломали — мы прошли по брошенным кускам пластика. Тулия провела меня через двор, в арку, и дальше по древней матической катакомбе, дальний конец которой загораживала решётка — такие обычно разделяют матики. Дверь в решётке держал испуганный фид, с грохотом захлопнувший её за нашей спиной. Мы пробежали по длинной прямой аллее между двумя рядами исполинских страничных деревьев. Дальше по обе стороны расстилался лес.

Я отвык ходить босиком и постоянно напарывался то на камень, то на сучок, поэтому отстал от Тулии. С дальней стороны лес огораживала каменная стена с аркой. В ней Тулия остановилась перевести дух и дождаться меня.

Когда я подбежал, она вскинула руки. Я обнял её и оторвал от земли. Почему-то мы оба расхохотались. Я смотрел на Тулию и думал, какая же она славная. Из всех моих друзей она одна выказала по поводу смерти Ороло не только горе. Нет, она тоже горевала. Но и гордилась тем, что он сделал, восхищалась его подвигом и радовалась, что я жив и вернулся к друзьям.

Затем мы снова побежали: через арку на луг с редкими купами больших старых деревьев. Казалось, он тянется на мили. Через каждую сотню футов вставали каменные дома, соединённые сложной сетью дорожек, — наверное, те самые владения и капитулы, о которых говорил Лио. Меня больше всего поразил сам луг: мы в Эдхаре не могли оставлять столько земли незасаженной.

Колокола звучали немного ближе. Мы обогнули большое здание — видимо, клуатр с библиотечным комплексом — и наконец увидели скалу. Тулия повела меня по широкой, обсаженной деревьями аллее. Вот оттуда-то мне и открылся собор — не одно здание, а целый комплекс — у подножия обрыва.

Скала возникла, когда от гранитного массива высотой три тысячи футов откололась западная часть. Инаки расчистили завал, а из гранитных глыб построили стены и дома. Никакая рукотворная башня не сравнилась бы величием с обрывом, поэтому собор возвели у его основания, а затем пробили в граните туннели, карнизы и галереи, превратив скалу в часы. На протяжении веков добавлялись все новые циферблаты, каждый следующий больше и выше предыдущих. Все они показывали время. И все говорили, что я опаздываю.

— Инбрас, — на бегу выговорил я, — это…

— Твоё официальное вступление на конвокс, — ответила Тулия. — Все должны через него пройти — это формальное окончание твоего странствия. Наш инбрас был несколько недель назад.

— Многовато хлопот из-за одного опоздавшего.

Она хохотнула — коротко, на большее не хватило дыхания.

— Вот ещё! Мы их справляем каждую неделю. Здесь сто других странников из восьми разных матиков — и все дожидаются тебя!

Колокола перестали звонить — дурной знак! Мы прибавили шаг и некоторое время бежали в молчании.

— Я думал, все добрались сюда давным-давно! — крикнул я.

— Только из больших концентов. Ты не поверишь, как изолированно некоторые живут. Прибыла даже делегация матарритов!

— Так я попал в одну компанию с богопоклонниками?

Я начал понимать, что сооружения, ближайшие к собору, самые древние: клуатр, галерея, двор. За матическими воротами и арками проглядывали здания до того маленькие, простые, изъеденные временем, что они вполне могли относиться ко временам Реконструкции. Новые башни, не в силах тягаться с величавыми соседями возрастом и славой, пытались компенсировать разрыв за счёт пышности и размеров.

— И ещё, — сказала Тулия. — Чуть не забыла. Сразу после инбраса будет пленарий.

— Я слышал это слово от Арсибальта. Кажется, Джезри на таком выступал?

— Да. Жалко, я не успеваю рассказать, но… просто помни, что это всё театр.

— Мне ждать чего-то плохого?

— Когда в помещении собирается столько людей, диалог невозможен. Всё ходульное. Процеженное.

— Политика?

— Конечно. Просто… просто не пытайся их переиграть.

— Потому что я полный болван, когда дело касается…

— Совершенно верно.

Мы пробежали ещё несколько шагов, и Тулия снизошла до пояснений.

— Помнишь наш разговор? Перед элигером?

— Что ты возьмешь политическую сторону на себя, чтобы я мог запомнить больше знаков числа пи.

— В таком духе. — Она рассмеялась, чтобы меня не обидеть.

— И как план? Работает?

— Просто говори правду. Не пытайся финтить. У тебя всё равно не получится.

Половину видимой вселенной теперь занимал серый гранит. Лестница, по которой мы бежали, служила основанием для лестниц второго порядка, подпиравших следующие ярусы, иерархии и системы лестниц. Но наконец подъём закончился. Вход был прямо перед нами. Однако странникам полагалось вступать со стороны дневных ворот; мы обежали ещё четверть собора и вошли через самый большой портал, на который бы я полчаса пялился, раскрыв рот, если бы Тулия не схватила меня за хорду, как за поводок, и не потянула дальше. Мы пробежали через притвор в неф — такой огромный, что мне сперва показалось, будто мы снова на улице. Преодолев три четверти центрального прохода, я увидел впереди хвост процессии, медленно движущейся к алтарю. Тулия остановилась, напоследок шлёпнув меня по заду так, что слышно было на вершине скалы, и проговорила свистящим шепотом: «Держись вон за теми, в набедренных повязках! Делай, что они!» По меньшей мере тридцать голов повернулись в нашу сторону — в огромном нефе сидело несколько десятков мирян.

Я перешёл на быстрый шаг (надо было отдышаться) и подгадал так, чтобы пристроиться за полудюжиной людей в набедренниках как раз когда те приблизились к экрану. Вслед за ними я вступил в алтарь и оказался в огромном полукруглом помещении вместе с иерархами, хором и несколькими группами инаков.

Инбрас — один из наших матических акталов: церемония, которая держится на череде предписанных движений, древних фраз и манипуляций с символическими предметами; в промежутках поёт хор, а облачённые в пурпур иерархи произносят речи. Мирянину это должно казаться бессмысленной помпой, если не колдовским обрядом. Я попытался проникнуться общим духом и ощутить то, что должен чувствовать инак. В конце концов для того и проводится инбрас: чтобы странник вернул себе матический настрой. Поэтому церемония была куда торжественней, чем обычные ежедневные акталы вроде провенера. А может, в Тредегаре всё проводилось так пышно. Иерархи умели держать аудиторию не хуже великих театральных актёров. Облачения у них были потрясные, а число вызывало оторопь: рядом с примасом стояли не только инспектор и дефендор, но целые эшелоны иерархов, причем не младших, а таких, каким положены собственные свиты. Я сообразил, что смотрю на своего рода совет примасов, призванных из своих концентов, надо думать, для руководства конвоксом. По крайней мере с матической стороны. Наверняка за экранами сидела коллегия бонз, занимающих в светском мире такое же высокое положение, как примасы — в матическом.

Я чувствовал себя шелудивым бродягой и утешался лишь тем, что стою за людьми, которые и вовсе прикрыты только драными лоскутами. Правда, вглядевшись, я понял, что это на самом деле стлы, размахрившиеся почти до полного исчезновения. Бахрома свалялась в жгуты, которыми эти фраа (все они были мужчины) завязывали свои переднички на поясе. У нас в Эдхаре была традиция, по которой одному краю стлы позволяли махриться; в итоге самых старых инаков, когда приходил их срок, хоронили в стлах с бахромой в несколько дюймов. В этом ордене стлы, видимо, переходили от старших к младшим и могли насчитывать тысячи лет. Один из странных полуголых фраа был пузатый, остальные — тощие. Они принадлежали к расе, живущей в экваториальных областях. Волосы у них были всклоченные, но ещё более дикими выглядели глаза, которые смотрели прямо перед собой и как будто ничего не видели. Мне подумалось, что этим людям непривычно находиться в помещении.