Страница 13 из 76
Принцип «единого сердца» позволяет правителю постоянно самоустранять собственное властное «я» и править изнутри. «Мудрец не имеет постоянного сердца (души), его сердце — это сердце людей» (§ 49). Но хорошо ли это — отсутствие постоянства в серд. це? Оказывается, что да, так как для каждого человека мудрец-правитель оказывается «своим», хотя и стоящим весьма высоко. Здесь сердце не просто противопоставление физическому началу и конгломерат духовных свойств человека. Это прежде всего сообщество или, правильнее, сообщительность всех людей внутри единого пространства духовной культуры или, как говорили сами китайцы, «внутри тела культуры».
Это единство отнюдь не единомыслие (которое как раз всегда оказывается разрушительным для культуры), но единоощущение, основанное на сопереживании самого момента жизни как абсолютно конкретного выражения Дао. Безусловно, в повседневности это единство кажется мозаичным, рассеянным среди множества людей, характеров, форм, поступков. Именно мудрецу-правителю суждено оформить это единство в виде «общего сердца» — вселенской души, равной Дао.
Вот здесь и проявляется занимательный парадокс. Речь идёт об «истинном правлении» в даосизме: править не надо, надо просто быть. Если правитель следует Дао и своими словами, мыслями, поступками «овеществляет» это Дао, то сам он избавлен от необходимости что-то предпринимать. Проще говоря, правит не человек, но Дао, которое через конкретную личность ведёт мир к гармонии. В этом смысле правитель уникален (как высший властитель) и универсален (как ретранслятор Дао в «сердце народа») одновременно. Он избавлен от ошибок, от вмешательства в людские дела. Естественно, что править через недеяние (или, в обыденном понимании, «не править») может лишь человек, мастерски овладевший умением управлять.
Во многом концепция «правления через недеяние» и самосовершенствование вытекает из нравственного идеала тех, кто стоял у истоков «Дао дэ цзина», — служивых мужей (ши). Ши не случайно уделяли столько внимания самовоспитанию, пестованию «себя истинного». Центральное место в их мироотражении занимал правитель, полновластный, а потому и идеальный человек. Да и характер описания правителя, равно как и мудреца, весьма примечателен: перед нами не реальная картина, не состоявшийся человек, а то, каким он должен быть. Перед нами — гипербола действительности, идеальный и вечно недостижимый герой.
Формирование правителя идёт не исключительно через слепое «веление Неба» (хотя оно и присутствует здесь), но через вечное самовоспитание, в результате чего и достигается Благость.
Чтобы привести в гармонию «сердце народа», правитель должен прежде всего очистить свою душу или сделать «своё сердце безыскусным» (§ 49). Он избавлен от желаний, или, говоря более точно, его стрёмления ничем не отличаются от «стремлений» Дао. Правитель «пренебрегает собой и потому сберегает себя», преследуя, как говорит «Дао дэ цзин», личные цели (§ 7).
В этом заключён своеобразный даосский эгоизм, который не следует путать с европейским индивидуализмом. Так, даос Ян Чжу (IV в. до н. э.) заявил, что мудрецы древности не пожертвовали даже одним волоском ради того, чтобы овладеть Поднебесной. За такое пассивное отношение к судьбам страны его не замедлили осудить конфуцианцы, в частности первый последователь самого Конфуция — Мэн-цзы. Но вспомним, что мир даосизма виден нам в зеркальном изображении, это антимир. Какие могут быть «личные цели» у даоса? Реализовать Дао через установление гармонии в мире? Но «эгоизм» этой цели достаточно относителен, к тому же, напомним, сердце мудреца — это сердце народа.
Конфуцианцы советовали просвещать людей, видели в этом залог устранения хаоса, ибо культурное начало — единственное спасение от энтропийных тенденций общества. Отношение даосов к знаниям, мудрости, просвещению и другим «информативным влияниям» нам уже известно — мудрецов, а точнее мудрствующих, не советовали подпускать к власти (§ 3). Мудрецы-правители должны прозревать неприукрашенное и объемлить простоту, мало думать о себе и уменьшать свои желания (§ 19). Важнее чем ложное просвещение — это «наполнить желудки людей, опустошив их сердца». Истинная мудрость — удел немногих, и народу совсем не обязательно знать механизмы мудрого управления государством, важнее быть сытым и счастливым. Вспомним, что настоящих мудрецов народ не знает, не должен он знать и о мудрых правителях. Истинный правитель должен регулировать государство не законами и указами, а через свою Благую мощь — Благость. В связи с этим не покажется необычной мысль, что тот, кто реально управляет страной, может и не сидеть на троне.
Даосская мысль об управлении довольно проста: главное — не надо мешать развиваться ни народу, ни конкретным людям и не следует вносить в гармонию страны своё личностное, указующее начало. Желательно править государством, равно как и творить, — в «преддверии»: «правь там, где нет ещё смуты». На практике же это оказалось чрезвычайно трудно реализовать. История показала, что качества мудреца и положение правителя совпадают исключительно редко.
Несомненно, текст соотносится с конкретикой ситуации того дня. Например, трактат призывает большие государства не выступать в качестве захватчиков малых, но быть их объединителями, что было крайне актуально в тот период, когда на территории Китая находилось несколько десятков царств. Государствам с разной силой и разными геополитическими интересами следует находить разумный компромисс, ведь в природе вещей не враждовать, не утверждать свой приоритет, но большому государству — завоёвывать доверие малого государства и «принимать людей под своё крыло», малому государству — оказывать доверие великому государству и вникать в людские дела (§ 61).
Итак, большое государство заботится о малом, а малое о ещё меньшем — конкретных жителях государства. Таково воплощение космической гармонии в делах государственных.
Увы, даосскому идеалу правления через недеяние не удалось осуществиться. Конечно, правители весьма высоко ценили даосизм, но в основном предпочитали его внешне-показную сторону. Как высшая аристократия, так и низы не сумели уловить до конца идею Дао, и лишь в художественном и поэтическом творчестве можно найти её реализацию. При этом имперская элита в некоторые периоды не прочь была воспользоваться «достижениями» даосов. Первый китайский император Цинь Шихуан (II в. до н. э.) регулярно посылал экспедиции даосов на поиски островов бессмертия и столь же регулярно казнил неудачников. Он тратил немалые средства, снабжая даосских алхимиков ингредиентами для пилюли бессмертия и совершал некоторые даосские ритуалы. Известный буддийский пилигрим Сюань-цзан, который привёз буддийские сутры в Китай и чьи приключения описаны в известном романе «Путешествие на Запад», получил «высочайший указ» перевести «Дао дэ цзин» на санскрит для просвещения Индии. В XIV в. монголы, основавшие на территории Китая династию Юань, первоначально активно поддерживали даосов и даже устроили публичную дискуссию между последними и буддистами. Правда, даосы с треском проиграли её, оказалось, что они, следуя собственной традиции антизнания, не знают многих основополагающих даосских сочинений. А вот Чингисхан вёл долгие беседы с даосским магом Чан Чунем о тайнах бессмертия.
Правителей интересовала прагматическая сторона даосизма, в основном — тайна бессмертия, хотя в «Дао дэ цзине» речь идёт о совершенном ином — о видении мира просветлённым человеком. Даосы ни разу не оказывались на тронах властителей, в лучшем случае были при дворе советниками, — видимо, истинные мудрецы не идут в правители. Чтобы управлять через недеяние и Благость, совершенно не обязательно занимать высшую ступень в социальной иерархии, достаточно просто следовать Дао. Как сказано в трактате, «к такому человеку сама приходит Поднебесная».
«Дао дэ цзин» показал мир в перевёрнутом виде, в его зеркальном отображении. Это трактат о «внутреннем» мире и о «внутреннем» человеке, называемом мудрецом, который способен, видя внешние формы мира, понимать их символическую сущность, а за символами видеть Великий образ.