Любовница вулкана

Катерина призналась, что тайно сочиняет музыку. Эти свои «порывы души» она никогда никому не исполняла. Уильям упросил ее сыграть. Сначала это был менуэт, стремительная веселая мелодия. Потом — менуэт произвел впечатление, и Катерина расхрабрилась — сочинение в более свободной манере и более серьезное: медленное, загадочное, с долгими печальными аккордами.

Уильям признался, что всегда мечтал сочинять музыку, но знает, что ему не хватает созидательного пыла. Она возразила, что он слишком молод и не может этого знать.

Нет, — Уильям покачал головой, — я умею лишь мечтать, но вы, — он поднял глаза, — поверьте, я не льщу вам. Вы — прекрасный музыкант, Катерина. Я не знаю никого, кто чувствовал бы музыку так, как чувствуете вы.

Когда мне нужно было играть для Моцарта, — сказала она, — я вся дрожала, садясь за инструмент. Его отец заметил, я видела.

Я тоже вечно дрожу, — сказал Уильям.

Каждый почувствовал, что понят (наконец-то!) другим. До этого Уильям считал, что удел такого мужчины, как он, — оставаться никем не понятым. Но вот появилась эта женщина — ангел! — которая полностью понимает его. Катерина же, вероятнее всего, считала, и ошибочно, что встретила редкий экземпляр мужчины, лишенного эгоизма.

Он дарил подарки, которые ей льстили. Возвышенные отношения. Он нашел мудрую, образованную, элегантную, доброжелательную женщину старше себя — всякий молодой человек ищет наставника. А она, в том возрасте, когда это уже казалось невозможным, обрела нового мужчину — всякая женщина нуждается или думает, что нуждается, в эскорте.

Катерина с самого начала прониклась отвращением к дворцовой жизни — дочь богатого буржуа отличалась большей щепетильностью, чем ее истинный патриций муж. Кавалер объяснял подобные эмоции склонностью жены к уединению и только больше уважал ее за это. Катерина предпочитает вести жизнь отшельницы, писал Кавалер Чарльзу, восторженно преувеличивая, а мне часто приходится проводить время с королем. Союз Кавалера и Катерины был устроен так, что подчеркивал их разность. Так бывает у большинства пар — двух детей в одной семье, мужа и жены, босса и секретаря — разделение ролей. Ты замкнут, а я общителен; ты разговорчив, а я — лаконичен; ты толстый, а я — худой; ты будешь читать стихи, а я возиться с мотоциклом. С Уильямом Катерина образовывала более редкую пару — союз, в котором двое очень разных людей стремятся к максимальной схожести.

Ей хотелось доставлять удовольствие ему, а ему — делать приятное ей. Их трогала, восхищала одна и та же музыка, поэзия; отвращали одни и те же вещи (убийство животных, вульгарные разговоры, интриги аристократических салонов, придворное шутовство).

Кавалер, чья жизнь в силу обстоятельств была во многом посвящена именно убийству животных, вульгарным разговорам, интригам аристократических салонов, придворному шутовству, радовался, что Катерине есть с кем поговорить по душам, есть перед кем проявить свою чувствительность. Но это должен быть непременно мужчина — удивительно, Катерина никогда не получала удовольствия от общения с особами своего пола, — к тому же мужчина много моложе, чтобы она могла относиться к нему по-матерински, и, в идеале, сам любящий мужчин, чтобы Кавалер не беспокоился о нежелательном ухаживании.

Без ревности, напротив, с одобрением, Кавалер замечал, что в обществе этого юноши Катерина выглядит совсем молодой и — счастливой.

Они вдвоем долго сидели на террасе, наслаждаясь видом на Неаполь и залив. Теперь пробило шесть, и они вошли в дом, в комнату с окнами на Везувий. Любимая горничная Катерины принесла чай. Свет стал приглушенным, мягким. Зажгли свечи. Но они не слышали суеты слуг, стрекота цикад. Не обращали внимания на нечастое рокотание вулкана.

После долгого молчания Катерина села за рояль. Уильям слушал со слезами на глазах.

Пожалуйста, спойте, — попросила она. — У вас красивый голос.

Вы разве не споете со мной дуэтом?

О, — засмеялась она, — я не пою. Я не люблю, никогда не умела…

Чего, дорогая Катерина?

Кавалер вернулся поздно, в грязных сапогах, весь забрызганный кровью, потный, полный свежих воспоминаний о королевской жестокости, и увидел их за роялем. Они тихо смеялись, их глаза сияли. Но я ведь тоже тонкий человек, подумал он. А удостоился роли того, кто «не понимает».

Легкий тенор Уильяма долго держал последнюю ноту, затем смолк. Рояль еще некоторое время звучал неслышно — в чем и кроется секрет выразительности этого инструмента.

Катерина, — позвал Уильям.

Она повернулась к нему и кивнула.

Никто никогда не понимал меня так, как вы, — сказал он. — Вы ангел. Вы бесценная женщина. Если бы я только мог остаться здесь, под вашим благодатным влиянием, я был бы совершенно исцелен.

Нет, — сказала Катерина. — Вы должны вернуться в Англию, к своим обязанностям. Я уверена, что вы сумеете победить ваши слабости. Они — продукт вашей исключительной чувствительности, происходящей от чрезмерной мягкости сердца. Такие чувства подобны горячке, они проходят.

Я не хочу возвращаться домой, — воскликнул он, жалея, что не осмеливается взять ее за руку. Какая она сейчас красивая. — Катерина, я хочу остаться с вами.

Уильям считает, что страдает от душевного расстройства, принявшего форму безграничной жажды всего странного, необычного. Какое лестное объяснение! В действительности ему лишь не дано заключить в объятия тех, кого хочется заключить. Самая сильная неудовлетворенность — неудовлетворенность сексуальная. Любви всей его жизни, когда они впервые встретились, было одиннадцать. Четыре долгих года Уильям обхаживал свой предмет, пока наконец одним прекрасным утром его не застали в постели мальчика. Виконт Кортиней отказал Уильяму от дома, угрожая подать в суд, если тот еще хоть раз осмелится приблизиться к его сыну. Уильям пересек Канал и отправился на юг.

Он искал пристанища под более древними и снисходительными небесами. Но никакая степень чуждости не способна умерить страдания сексуального изгнанника. Нет места настолько низменного, настолько другого.(Разве что потом, в памяти — в воспоминании, в рассказе.) На севере южной страны он стал виновником аналогичного скандала, от которого снова пришлось бежать: опять страсть к пятнадцати летнему отпрыску благородной венецианской фамилии, скорое разоблачение, ярость еще одного разгневанного отца, погнавшая Уильяма из города и сбросившая его на самый низ полуострова — в неаполитанские обольщения, в неаполитанскую апатию, в одинокое сердце Катерины.

Она чувствовала себя лучше, бодрее и (отметил Кавалер) привлекательнее. Он же под ее благотворным влиянием исправлялся. Ими найдена тихая гавань, крайний вариант интимности: добровольный остракизм. Каждый стремился только и единственно к обществу другого.

Разумеется, они не могли быть наедине в буквальном смысле слова. Как и подобало человеку, превосходящему богатством любого лорда, Уильям не мог путешествовать без наставника, секретаря, личного врача, мажордома, кухарки, пекаря, художника, обязанного зарисовывать виды, которые господин желает запечатлеть, трех камердинеров, пажа и так далее, и тому подобное. И Катерина с Кавалером тоже держали огромный штат прислуги: в городском особняке, на вилле возле королевского дворца в Портичи, в пятидесятикомнатном охотничьем доме в Казерте. Слуги были повсюду, чтобы обеспечить господам комфорт, однако — подобно черным фигурам театра но, появляющимся на сцене, чтобы поправить сложный костюм персонажа или быть ему опорой, — слуги не принимались в расчет.

Да, они были наедине.

Эти отношения, отмеченные прелестью недозволенности, развивались перед лицом — и с благословения — Кавалера. Это был роман, пусть и обреченный остаться незавершенным. Они могли любить друг друга потому, что каждый безнадежно любил кого-то еще. Что, как не самозабвенная, абсурдная любовь Катерины к Кавалеру после двадцати двух лет брака и не импульсивные увлечения Уильяма тщательно оберегаемыми юношами своего круга, позволили им влюбиться друг в друга, нисколько не тревожась об этом, не чувствуя необходимости что-то с этим делать?