Любовница вулкана

Август 1779 года. Суббота, шесть часов. Сильнейший подземный толчок должен был по меньшей мере пошатнуть фундамент виллы Кавалера, которая стояла у самого подножья горы — если не хуже. Но Кавалер в это время был в городском доме и спокойно смотрел из обсерватории на фонтаны докрасна раскаленных камней. Через час в воздух взметнулась огненная струя. Она быстро достигла невероятной высоты вдвое большей, чем высота горы, — огненная колонна в десять тысяч футов, усыпанная черными точками дымных облачков, прорезаемая мгновенными зигзагами молний. Солнце исчезло. Черные тучи накрыли Неаполь. Закрылись театры, открылись церкви, сформировались процессии. Улицы заполонили люди, они стояли на коленях со свечами в руках и возносили мольбы святому Януарию. В кафедральном соборе кардинал воздел к небесам фиал с кровью святого и начал согревать его руками. Это достойно того, чтобы посмотреть поближе, сказал Кавалер — имея в виду гору, а не чудо. Он послал за Бартоломео и на лошади отправился по тускло освещенным улицам из города, в ночь, по темным дорогам, мимо черных скелетов деревьев и обугленных виноградников к полыхающей горе.

Неожиданно извержение прекратилось, и, если не считать тлеющих на Везувии углей и небольших потеков лавы на верхних склонах, повсюду воцарилась темнота.

Через час, когда на небо выкатилась круглая луна, Кавалер доехал до деревни, расположенной на одном из нижних склонов. Дома были наполовину погребены под вулканическими выбросами, под пылью, колышущейся от жара. Луна взошла выше и осветила мертвенным светом черные, изломанные, чешуйчатые дома.

Спешившись и передав поводья Бартоломео, Кавалер осмотрелся. Улицы залиты лунным светом, всюду мерцающий пепел, тусклые камни. Деревня завалена валунами весом до ста фунтов; дома почти не пострадали, но окна все разбиты. Кое-где провалились крыши. К Кавалеру подходили люди с перепачканными сажей лицами и с головешками в руках. Каждый хотел рассказать свою историю. Да, они оставались в домах, что еще было делать. Некоторые пробовали выйти, прикрывая головы подушками, столами, стульями, крышками винных бочек, но пришлось отступить — они не могли дышать от жара, пыли и серы. Кого-то сразу ранило камнями. Кавалер наслушался ужасов. Затем его отвели посмотреть на семейство, которое спряталось раньше времени, накануне, и загадочным образом погибло. («Никто не заставлял их идти в погреб, ваше превосходительство, и сидеть там!») Перед низким входом в погреб один из жителей деревни прошел вперед и осветил головешкой печальную немую сцену. Мать, отец, девять детей, несколько кузенов и бабушка с дедушкой; все сидят выпрямившись, прислонясь к земляной стене, и глядят прямо перед собой. Одежда цела. Лица не искажены — значит, они умерли не от удушья. Все в их внешности обычно, за исключением волос, безжизненных волос, посыпанных белой пылью. Из-за них — крестьяне не носят париков — мертвые похожи на статуи.

Интересно бы знать наверняка, отчего они умерли, думает Кавалер. От мощного, направленного именно сюда подземного толчка? От проникновения в погреб струи смертоносного вулканического газа? В ответ на его мысли из-за спины раздается голос мальчика, юного Бартоломео. Они умерли от страха, милорд.

6

Паж Кубков прибыл в конце октября. В самом деле, кто же еще. Кавалер досадовал на собственную недогадливость: как можно было не понять, кто он.

Действительно, родственник — троюродный брат Кавалера, Уильям Бекфорд. К своим двадцати годам он уже был фантастически богат и являлся автором тонкой иронической книжицы, собрания вымышленных биографий. Активный коллекционер и знаток искусства, он был своенравен, склонен жаловаться на судьбу, охоч до всяческих зрелищ, соблазнов, сокровищ. Сокращенный, пунктирный вариант Гранд-тура (Уильям выехал из Англии лишь два месяца назад) в рекордно короткие сроки привел его в самый южный пункт маршрута, на гостеприимный порог Кавалера. Произошло это как раз перед началом сезона, когда начинает дуть горячий ветер, один из тех знаменитых ветров Южной Европы (мистраль, фен, сирокко, трамонтана), которые, как дни перед менструацией, используются для оправдания всякой нервозности, беспокойства, слезливости — коллективный сезонный ПМС. В воздухе витала тревога. По узким крутым улочкам, поджав хвосты и поскуливая, рыскали собаки. Женщины оставляли новорожденных младенцев на порогах церквей. Утомленный Уильям, с нездоровым блеском в глазах, терзаемый несбыточными мечтами о чем-то еще более экзотическом, более зрелищном, растянулся на парчовой кушетке и сказал: уверен, это далеко не все. Я хочу видеть больше. Больше. Больше.

Кавалер узнал в молодом человеке себя — представителя людей той редкой породы, которым никогда, ни единой секунды на протяжении долгой жизни, не бывает скучно. Он показал Уильяму всю свою коллекцию, все трофеи, все самостоятельно нажитое добро. (Едва ли он был способен отрешиться от мысли, что этот мальчик является, точнее, скоро должен стать самым богатым человеком в Англии.) Кавалер показал шкафы, набитые сокровищами. Картины, висящие в три-четыре ряда на стенах, большинство — семнадцатого столетия, итальянские. Мои этрусские вазы, — сказал Кавалер. Восхитительно, — сказал Уильям. Образец из моей коллекции вулканических пород. О таком можно только мечтать, — сказал Уильям. А вот мой Леонардо, — показал Кавалер. Неужели, — поразился Уильям. Все замечания юноши были удивительно точны и уместны. Взаимная симпатия взбудоражила обоих. Но Кавалер не нуждался в еще одном (более сложном, более блистательном) племяннике. Уильям был нужен скорее Катерине, робко, но страстно потянувшейся к родственной душе, к тени несуществующего сына.

Они мгновенно оценили друг друга. Он сказал об этом ей. Она сказала об этом ему. Они упивались родством своих душ — красивый, кудрявый молодой человек с сильными бедрами и обкусанными ногтями и хрупкая сорокадвухлетняя женщина с широко посаженными, чуть выпуклыми глазами. Они принадлежали к разным поколениям, вели совершенно разную жизнь. Тем не менее у них оказались схожие вкусы и схожие горести. От обычных разговоров они — каждый со своим узелком печалей и несбывшихся надежд — перешли к доверительным беседам. Уильям, как младший и к тому же мужчина, счел себя вправе начать первым.

Он раскрыл перед ней свой внутренний мир, полный непонятного (так он сказал) томления. Он описал свою жизнь дома, в Фонтхилле, — как он мрачно ходит из угла в угол по кабинету, как читает книги, как плачет над ними, как он полон недовольства собой и своими глупыми мечтаниями (от которых не намерен отказываться никогда, до самой глубокой старости), как его бесит недалекость матери, тупость учителей, бездушие окружающих.

Читали ль вы «Страдания юного Вертера»? Я думаю, в каждой строчке этой книги сверкает истинный гений.

Этот вопрос — проверка для Катерины.

О да, — отвечает она. — Я обожаю эту книгу.

Все произошло стремительно, как это часто случается. Только вчера вы изредка, в гостях или на концертах, встречали Такого-то, о котором и думать забывали между встречами. Потом, в один прекрасный день, вы распахнули дверь — и упали в пропасть. И вот, изумленно и благодарно, вы спрашиваете себя: может ли эта удивительная личность быть тем самым человеком, который казался всего лишь… самым обыкновенным?.. Да. Может.

Я хочу быть только с вами. А я, мой дорогой, с вами.

Из окна кабинета на вилле в Портичи Кавалер видел, как они бок о бок молча замирают на террасе. С террасы он видел, как они медленно удаляются по аллее под сводами мирта и винограда. Из галереи он видел их вдвоем за роялем. Иногда играла одна Катерина, а Уильям располагался на канапе у трехногого столика и листал книги Кавалера. Кавалер был рад, что у Катерины появился друг, кто предпочитает ее общество обществу самого Кавалера.

Они не просто играли вместе, как, бывало, Кавалер и Катерина. Они импровизировали, соревнуясь друг с другом, добиваясь наиболее выразительного звучания, наиболее проникновенного декрещендо.