Страница 85 из 100
– Хм-м-м, – задумчиво протянул сэр Хентон. – Была какая-то история, связанная с кораблекрушением у берегов Каролины, году в тысяча семьсот восьмидесятом или тысяча семьсот восемьдесят пятом, не помню точно.
– Не кораблекрушение, папа, – взволнованно воскликнула Мэри, – а пиратское нападение! Все это записано в наших семейных хрониках. Перси, брат нашего прадедушки, был назначен губернатором Антигуа, одного из островов в Карибском море. Он плыл со всей своей семьей: жена, которую звали Мэри, как меня, и двумя сыновьями, Эштоном и Брайтоном…
– Скажи пожалуйста! – воскликнул Хентон II. – Ну и отпетая была шайка, должно быть…
– Не перебивай, Хентон, – мягко пожурила его мать. – Продолжай, Мэри, дорогая…
– Случилось так, уж не знаю почему, что они увидели землю, но это была не Каролина: они оказались за сотни миль от того места, куда плыли. Навигация тогда была недостаточно точной наукой…
– Ну уж не настолько неточной, – заметил Гай. – Я всегда догадывался, что они забрались так далеко на север по какой-то другой причине…
– Возможно, так оно и было, – сказала Мэри. – Мы с Тарлетонами в родстве по женской линии. А Банастр Тарлетон командовал кавалерией в Каролине. А может, они везли какое-то послание лорду Карнуоллису, так или иначе, но судно, на котором плыл Перси, «Русалку», атаковал американский капер и сильно повредил его. Затем началась буря, и он затонул. Записи говорят, что весь экипаж погиб. Рассказ вашего деда имеет к этому какое-нибудь отношение, мистер Фолкс?
– Да. Отец говорил мне, что дед попал в кораблекрушение у берегов Южной Каролины, там, где она граничит с Джорджией. У дедушки вышел страшный спор с братом из-за фамильных картин: Эштон хотел их спасти, а младший брат считал, что это просто глупо – спасать картины. Вся эта часть побережья была захвачена революционной армией, и они не могли добраться до британских войск. Как видно, им понравилась эта страна, потому что они остались в ней жить.
Дедушка в конце концов обосновался в штате Миссисипи и сильно разбогател, но до самой смерти он больше всего гордился тем, что он сын лорда.
– Хм-м-м, – задумчиво протянул сэр Генри. – Хантеркрест. Пропавшие картины из северного флигеля. Кораблекрушение. Сдается мне, молодой человек, что мы все-таки родственники.
– Прекрасно, – сказал Гай. – Рад, что это обстоятельство выяснилось. Был счастлив познакомиться с вами всеми. А теперь прошу меня извинить: пора возвращаться в гостиницу.
– Нет, постойте! – вскричал юный Хентон. – Я не могу позволить вам вот так просто уйти отсюда, ведь мы так и не пришли к согласию по главному вопросу…
– Что вы имеете в виду?
– То, чего вы так старательно избегали, – сказал Хентон. – Если вы сумеете доказать достоверность этой довольно странной истории, то тогда или ваш отец, если он жив, или вы сами должны иметь законные права на фамильное имение Фолксов. Ведь наш прадедушка был младшим братом вашего прадедушки, да вы и сами, наверное, об этом догадались. А в Англии младшие братья не наследуют, по крайней мере, до тех пор пока у владельца титула живы сыновья. Поэтому я хотел бы знать, собираетесь ли вы заявить о своих претензиях?
– Нет, – спокойно ответил Гай. – Зачем мне это?
– Так вы не хотите стать сэром Гаем Фолксом, владельцем Хантеркреста? – спросил сэр Хентон.
– Мне никогда не доводилось бывать в Хантеркресте, – сказал Гай медленно, – но, повидав немало английских имений, склонен думать, что любая из двух моих плантаций значительно больше и уж, конечно, куда доходнее. Я говорю все это не из хвастовства, а чтобы внести ясность. Мой отец умер, я не женат. В Америке у меня дела, которые не позволяют мне даже думать всерьез о переезде в Англию или еще куда-то. Титул – украшение, без которого я прекрасно смогу обойтись.
Он повернулся к юному Хентону.
– Надеюсь, вы мне верите, сэр, – тихо сказал Гай. – Я пришел сюда из чистого любопытства. Человеку иногда хочется узнать о своих предках…
Хентон II стоял рядом, внимательно его разглядывая.
– Клянусь честью, я верю вам! – внезапно воскликнул он и протянул руку. – Было очень приятно познакомиться с вами, Гай Фолкс. Кстати, вы умеете стрелять?
– Немного, – ответил Гай. – А что?
– Тогда я приглашаю вас в Хантеркрест – как только погода прояснится, мы устроим охоту на куропаток. Вы ведь еще не уедете к тому времени, не так ли?
– Думаю, что нет, – ответил Гай. – Спасибо за приглашение. Еще раз прошу извинить меня за это вторжение. Спокойной ночи вам всем…
– Ни о каком вторжении не может быть и речи, – сказал сэр Хентон Фолкс. – Добро пожаловать в любое время…
Вернувшись в гостиницу, Гай не успел еще и ключа в замке повернуть, как услышал голоса Джульетты и Малхауза, кричавших друг на друга. Он знал, о чем они спорят, потому что это продолжалось чуть ли не целый год. 6 марта 1853 года в «Театре ла Финче» в Венеции состоялось первое и последнее представление «Травиаты» Джузеппе Верди. Малхауз, будучи импресарио, не собирался рисковать репутацией Джульетты, пребывавшей сейчас в зените славы, ради успеха в опере, постановка которой, несомненно, вызвала бы уничтожающий отклик любого влиятельного критика. Джульетта была полна решимости петь партию Виолетты, что позволило бы ей (поскольку либретто оперы было написано по знаменитой «La Dame aux Camelis»[73] Дюма-fils[74]) не только носить сногсшибательные платья, но также благородно и жертвенно умереть на сцене от туберкулеза. Как и все примадонны, Джульетта обожала сцены смерти. Она всюду таскала в своем ридикюле вырезку со статьей из французской газеты, в которой критик клялся, что проникновенное исполнение ею сцены смерти в беллиниевской «Норме» могло бы заставить рыдать каменные статуи, украшающие Парижскую оперу.
– Да, спектакль провалился! Провалился! – повторяла она. – Конечно, провалился! Но неужели ты ни разу не мог подумать своей твердолобой, глухой к оттенкам звука головой, почему?
– Я и так это знаю, – проворчал Малхауз. – Оперная публика никогда не примет спектакль из современной жизни. Им нужно, чтобы воины размахивали копьями, чтобы бряцало оружие, шуршали шелка.
– Привет! – со смехом воскликнул Гай, распахивая дверь. – Я услышал ваш спор, еще подходя к Пикадилли. Джулия, нельзя рисковать своим голосом, крича на Эдди.
Она вскочила и крепко поцеловала его.
– Давай-ка, любовь моя, помоги мне убедить Эдди, этого упрямого мула, который не хочет слышать никаких доводов…
– Но «La Traviata»[75] действительно провалилась, – мягко заметил Гай.
– И ты о том же! Мне хочется ударить тебя, Гай Фолкс! Только ты в ответ ударишь меня в два раза сильнее, и не по лицу, а по тому, на чем сидят…
– Хорошо, что ты это понимаешь, – сказал Гай с насмешливой серьезностью.
– О, я люблю тебя! – воскликнула она без всякой связи с предыдущим и поцеловала его еще раз. – Так на чем я остановилась?
– На середине «Травиаты» – ты так раскашлялась, что, казалось, твои легкие разорвутся, – поддразнил ее Гай, а потом спросил, переходя на серьезный тон: – Кстати, а как там пигмеи?
– Прекрасно. Доктор сказал, что это всего лишь простуда. Он говорит, что в Лондоне довольно много чернокожих и никто из них, вопреки твоим опасениям, не умирает от чахотки. Я дала им касторовое масло, апельсиновый сок и бренди, а потом уложила в постель. Завтра они будут совсем здоровы.
– Хорошо, – сказал Гай. Эти два маленьких африканца были ему очень дороги.
Но Джульетта и не думала сдаваться.
– Послушайте оба, – сказала она, с новым пылом бросаясь в бой. – «Травиата» провалилась, потому что они отдали роль Виолетты Сальвини-Донателли, а она толста, как корова, нет, как гиппопотам, петь не умеет, в одежде героини выглядит ужасно и, конечно, заставила зал смеяться, когда пыталась изобразить смерть от чахотки. Они должны были бы догадаться изменить либретто – чтобы ее кто-нибудь застрелил. Но и это бы не помогло. Трудно поверить, что пуля дошла бы до ее сердца сквозь слой жира. А теперь отвези меня…
73
Дама с камелиями (фр.).
74
Сын (фр.).
75
«Травиата» (иm.).