Проект «АЦ»

Он нажал кнопку, двери лифта раздвинулись, на стене висел синий почтовый ящик. Вот, оказывается, где я его усмотрел. Ну что ж, всё продумано до мелочей.

Пока я засовывал письмо в щель, лифт закрылся, и Дроздов оказался снаружи.

Недолго думая, я нажал кнопку «подъём», и лифт помчался наверх, к вертолётной площадке.

«Посмотрим, – думал я, еле сдерживая волнение, – посмотрим! «Лёгкий толчок – лифт остановился, дверцы разъехались, и повеяло таким резким холодом, что я испугался.

Я стоял на круглой лифтовой площадке под самым куполом и сквозь голубые пластиковые шторки видел далеко внизу дорожку, по которой в сторону учительского домика спокойно шёл Дроздов. Экое дело, мальчик решил покататься на лифте…

Постояв в нерешительности, я пошёл по широкой каменной лестнице наверх, на вертолётный круг. Но на полдороге сверху на меня посыпалась мелкая снежная пыль.

– Ай, к чёрту! – сказал я вслух и вернулся к лифту.

15

Целый месяц после этого я наслаждался жизнью вовсю. Учился с удовольствием, купался, ел за троих, ходил в гости к Черепашке, вечерами читал в постели.

Телевизор смотрел редко: как-то времени не хватало, голова была другим занята, да и помехи досаждали. И в один прекрасный вечер я без всякого огорчения заметил, что он у меня вовсе сломался.

Черепашка оказалась весёлой девчонкой, она готова была хохотать по любому поводу. И характер у неё стал ровнее: она перестала обижаться по пустякам.

Пару раз она довольно ловко ответила на Славкины замечания, и Славка прекратил её задевать. Вечерами мы играли с Черепашкой в прятки (если можно так назвать эту игру): она исчезала, а я её искал.

Соня почему-то меня избегала: должно быть, она ещё сердилась, что получила из-за меня нагоняй. Бориса и Славку я невзлюбил с самого начала, а Леночка Кныш была слишком красивая, я её просто боялся. Олег со мной был вежлив, как английский лорд, он всё время ко мне присматривался, но первый не подходил.

Вообще Олег был в школе звездою первой величины: он быстрее всех прошёл программу десятилетки и занимался по особому расписанию, под наблюдением самого Дроздова. Целые дни Олег просиживал в учебном корпусе и что-то там считал. Борька и Соня учились в одной группе, а Славка, Лена и Рита – в другой. У меня, значит, как и у Олега, была своя особая группа, только отстающая. Ну что ж, я не обижался, в этом была своя логика.

Игорь Степанович радовался моим успехам. Мы уже покончили с пробелами по арифметике и шпарили алгебру и геометрию так, как будто бы нас подгоняли.

Физику и химию Скворцов не спешил начинать.

– Математика, – повторял он, – это основа основ.

Своего мнения по этому вопросу у меня не было.

Историю, географию и литературу мы совершенно не трогали. Впрочем, я много читал и тоски по этим предметам не испытывал. Удивительно было то, что мы совсем не занимались русским языком, но писать письма мне становилось всё легче. Должно быть, это было связано с тем, что я научился «организованно мыслить». Об иностранном языке Скворцов даже не вспоминал. Как-то раз я намекнул ему, что хотел бы выучить испанский.

– А зачем это тебе? – поинтересовался Скворцов.

– Так, красиво… – пробормотал я.

– Ну, пожалуйста, – равнодушно сказал Скворцов. – Учебник ты найдёшь у себя в шкафу, на досуге и займёшься. Недели две тебе, пожалуй, хватит… Но имей в виду: не в ущерб нашей программе.

Учебник я нашёл, но открыть его не рискнул: как-то не верилось мне, что язык можно выучить за две недели. Больше мы к этой теме не возвращались.

Спецкурс меня немного расстраивал: по моему мнению, мы просто топтались на месте. Автогенка мне надоела: я уже научился сосредоточиваться, держать мысль, убрал запретительную перебивку, свободно снимал напряжение, – словом, делал всё то, что Воробьёв показал мне на первых уроках. Правда, к этому прибавились мнемоника и эвристика, но всё это было совсем не то. Мнемоника мне сначала понравилась: с памятью у меня были всегда нелады. Я добросовестно учился сортировать, группировать и запоминать информацию, выделять общие признаки, разработал свой собственный код запоминания исторических дат (Воробьёв меня очень хвалил, хотя сам он в хронологии путался). Эвристика (искусство находить неожиданные решения) шла более туго, но кое-какие успехи тоже были. И всё-таки я до сих пор не умел ни прослушивать, ни блокироваться, ни исчезать. Иными словами, никаких особенных способностей я в себе не обнаруживал, а Воробьёва это как будто не заботило вовсе.

Зато однокашники мои делали всё новые успехи. Борис Махонин у меня на глазах согнул взглядом железную вышку трамплина и тут же, победоносно на меня посмотрев, выпрямил её, как надо. Олег и Соня целые часы проводили на корте, играя в теннис без ракеток: они стояли на своих площадках, пристально глядя на мяч, который по направлению их взглядов носился над сеткой, выписывая немыслимые кривые. А потом оба, бледные, с покрасневшими глазами, бежали купаться.

Да что там говорить: даже Черепашка моя начала понемногу летать. Точнее, не летать, а вспархивать, как куропатка, и это было ужасно смешно.

– Ой, упаду! – пищала она. – Ой, сил моих нету!

Славик и Лена посмеивались над её попытками, поэтому она всё чаще исчезала и летала тайком от всех, хотя Виктор Васильевич ей категорически запрещал.

Рита была добрая девочка и хорошо ко мне относилась. Она пыталась мне объяснить, как это делается, но я не способен был уловить даже принцип: при словах «гравитация» и «поле» я просто терялся.

Черепашка и была первая, кого я «услышал». Однажды, играя с ней в прятки, я остановился посреди комнаты в недоумении: последнее время она всё чаще взлетала под потолок, где я не мог её найти, и это меня обижало. Вдруг я услышал какой-то гул, словно кровь стучала в ушах, и слабый хрипловатый голосок, совсем не похожий на Ритин, зашептал:

– Ищи, ищи, голубчик… Андрюшенька, миленький, какой же ты смешной!..

– Что ты сказала? – переспросил я от неожиданности.

– Ничего, – растерянно отозвалась Рита.

Она потеряла над собой контроль и возникла там, где от меня спряталась: в углу за платяным шкафом.

– А разве я что-нибудь сказала? – спросила она.

– Нет, нет, мне показалось! – поспешил я ответить.

– Ты врёшь! – вдруг тихо сказала Рита. – А ну вас всех!

Она вскочила и выбежала из комнаты.

А я был настолько счастлив, что чуть не пустился плясать.

– Я слышу, чёрт возьми! Я тоже слышу! Не такая уж я бездарность!

16

Теперь у меня была одна задача: по возможности скрыть это от Виктора Васильевича. Передо мной открывались блестящие перспективы: не зная о том, что я слышу, Воробьёв не станет передо мной закрываться, и я его прослушаю.

Первый из всех! Посмотрим, что скажет на это Борька Махонин.

Блокироваться наглухо я ещё не умел, но стоп-контроль освоил довольно прилично. Задачка «не думать о белом медведе» была мне вполне по плечу. Вся трудность сводилась к тому, как скрыть прослушанные уже мысли. Раз я их принял и понял, значит, и Воробьёв их тоже поймёт. Собственно, никаких секретов я узнавать не собирался, мне даже не приходило в голову, что желание моё некрасивое. Для меня это была просто трудная техническая задача:

прослушать Воробьёва так, чтобы он этого не заметил. О своих подозрениях и страхах я уже давным-давно позабыл.

На следующей автогенке я сидел весь как наэлектризованный.

– Что-то ты напрягаешься сегодня, – сказал мне Виктор Васильевич. – И слишком часто щёлкаешь выключателем. Так недолго и поломаться. Ну-ка, расслабимся. Установка: «У меня тёплое, спокойное, неподвижное лицо».

Начинай. «У меня тёплое, спокойное, неподвижное лицо. Я уверен в себе, мне ничто не грозит, я способен за себя постоять, и мне нечего тревожиться.» Ну вот, опять защёлкал! Что с тобой, Андрюша?