Проект «АЦ»

Валерий Алексеевич Алексеев

Проект «АЦ»

1

Я шёл домой «с тяжёлым сердцем»; как говорит моя мама. Дело было даже не в двойке по алгебре: за свою жизнь я нахватал их никак не меньше двухсот и успел притерпеться. Правда, это была первая двойка в новом журнале за восьмой класс; как сказала Ольга Максимовна, состоялось открытие сезона.

Ольгу Максимовну это обстоятельство огорчало намного больше, чем меня. Она не понимала (или не хотела понимать), что рано или поздно это должно было случиться: журнал без двоек существует только в воображении учителей. В таком журнале и пятёрки будут выглядеть подозрительно: филькина грамота, а не журнал. Гораздо больше меня огорчали слова, которые Ольга Максимовна сказала после урока: «Ты забываешь, что тебя только из жалости перевели в восьмой класс». Я не нуждался ни в какой жалости: я не был ни дебилом, ни эпилептиком, а двойки получал только потому, что слишком много запустил – начиная с шестого класса, когда от нас с мамой начал уходить отец. Я говорю «начал уходить», и правильно говорю, потому что он уходил слишком долго (всё никак не мог собраться): что-то около года, да и до сих пор ещё навещает нас «по закону», хотя лучше бы ему этого не делать. Тогда, в шестом классе, мне было совершенно не до занятий: мама всё время плакала, и мне то приходилось мирить их с отцом, то уговаривать её, что всё обойдётся и без него проживём.

Я никому не рассказывал в школе о своих семейных делах и маме запретил, но, видно, бабушки и дедушки из родительского комитета дознались и попросили учителей «оказать мальчику снисхождение». Обиднее всего было то, что два года школа толковала обо всём этом за моей спиной и только сегодня Ольга Максимовна по молодости проговорилась. Она, конечно, тут же спохватилась, вся покраснела, но я не подал и виду, что это меня задело. Я только сказал:

«Обратно всё равно не переведут», – и она успокоилась. Зато теперь у меня не оставалось другого выхода: я должен был немедленно, сегодня или завтра, перейти в другую школу, где обо мне ничего не знают и не станут «проявлять снисхождение».

Стоял хороший тёплый сентябрь, деревья ещё не успели пожелтеть, и всё вокруг – и мостовая и дома – было сухое и прогретое. Мне до смерти хотелось уехать куда-нибудь подальше, но на дорогу нужны были деньги, а денег у нас с мамой не имелось. Лишних, по крайней мере: всё было рассчитано до копеечки.

И тут мне на глаза попалось это объявление. Вид у него был несерьёзный:

висело оно, косо прилепленное к фонарному столбу, хотя и напечатано было в типографии, красными и синими буквами. Спешить мне было некуда, домой не хотелось, поэтому я читал все объявления и афиши, которые попадались мне по дороге.

«Объявляется приём учащихся шестых-восьмых классов в спецшколу-интернат для одарённых переростков. Живописные места, санаторный режим, бесплатное питание, общеобразовательная подготовка в рамках десятилетки, уклон по выбору учащихся, обучение ведётся под наблюдением психологов. Обращаться по телефону…»

В другое время я бы и внимания не обратил на эту бумажку: мало ли куда приглашают – и на лесозаготовки, и даже на сбор лекарственных трав, – но сегодня я как раз обдумывал свой переход в другую школу, а кроме того, меня зацепили слова насчёт «одарённых переростков». Переростком я как раз был самым настоящим, поскольку сидел в шестом классе два года, но до сих пор меня так никто не называл, разве что отец, когда он начинал ссориться с мамой. Между прочим, на него я даже не сердился: он сам измучился за эти годы, не знал, куда деваться, и слов особенно не выбирал.

Я потоптался возле столба, перечитал объявление раз, наверное, десять.

«Уклон по выбору» – это мне было понятно, но фраза насчёт наблюдения психологов не понравилась. Какие-то смутные мысли вызывали эти слова – насчёт колонии для трудновоспитуемых детей или чего-нибудь в этом роде.

На всякий случай я решил отлепить объявление и захватить его домой, чтобы при случае посоветоваться с мамой. С тех пор как отец окончательно ушёл, мы с мамой советовались каждый вечер: она мне рассказывала про свои бухгалтерские дела, жаловалась на грубияна Ивана Сергеевича, а я подсказывал ей, как следует с ним разговаривать.

К моему удивлению, листок с объявлением отлепился очень легко: как свежеприклеенная почтовая марка. Я сложил его пополам, сунул в учебник физики и тут заметил, что на той стороне переулка стоит и наблюдает за мной Чиполлино. Чиполлино был парень с нашего двора. Собственно, его звали Венька, но он учился в спецшколе с итальянским языком, при этом был кругленький, толстый и совершенно не обижался, когда его называли Чиполлино.

По-итальянски он болтал довольно быстро, да это и не удивительно: его отец был журналист-международник и знал, наверно, тридцать языков, в том числе готтентотский. Чиполлино всех ребят со двора водил к себе послушать, как отец говорит по-готтентотски, и отец его никогда не отказывался: щёлкал и свистел, у него это получалось очень лихо. – Что это ты делаешь?

– крикнул мне Чиполлино. Он не хотел подходить ко мне ближе, потому что неделю назад зажулил у меня марку Бурунди и, видимо, боялся, что я начну выяснять отношения.

Настроение у меня как-то сразу поднялось, я перешёл на другую сторону и протянул Чиполлино руку.

– Да вот, понимаешь ли, – сказал я как можно небрежнее, – перехожу в спецшколу.

– В языковую? – спросил Чиполлино, и по лицу его видно было, что он не очень-то мне поверил.

– Да нет, в научно-перспективную, – ответил я, не моргнув и глазом, хотя в объявлении ничего об этом сказано не было.

– Ну что ж, дело хорошее, – солидно сказал Чиполлино. – Но там, наверно, конкурс большой.

– Посмотрим, – ответил я, и мы пошли вместе к дому.

О марке я ему не стал напоминать, потому что идея перебраться в спецшколу занимала меня всё больше. Я был уверен, что мама обрадуется: во-первых, с деньгами станет полегче, а во-вторых, спецшкола – это уже почти профессия.

Но мама забеспокоилась.

– А далеко это? – спросила она тревожно.

В объявлении ничего об этом не было написано.

– Да где-нибудь под Москвой, – ответил я наугад.

– И что ж, ты всё время там жить будешь? – допытывалась она. – А как же я тут одна?

– Ну мама, ну что ты, на самом – деле! Бесплатное питание, санаторный режим.

Чего ещё – надо?

– Не отпущу я тебя, – сказала она решительно. – Без зимнего пальто…

старое-то ты уже совсем износил… Не отпущу!

Но я уже наверняка знал, что отпустит. Когда мама начинает говорить решительно, это значит, что она почти уже согласна.

– Зима ещё не скоро, – ответил я. – А кроме того, попытка – не пытка. Надо ещё поступить.

– Не примут тебя, – сказала мама со вздохом. – Ты же у меня отстающий.

– Чего там гадать? Сейчас пойду и позвоню. И всё узнаю.

– Так вечер уже!

– Ничего, попробую.

Не слушая, что мама кричит мне вдогонку, я побежал на улицу. Позвонил из телефона-автомата – и сразу меня соединили.

– Приём заявлений кончается завтра, – ответил мне мужской голос. – Приезжайте лучше сейчас. Документов никаких не надо. Приёмных экзаменов у нас нет. Только собеседование. Деньги на проезд имеются?

– Нет, – ответил я растерянно.

– Хорошо. Подошлём машину. Назовите адрес.

Я назвал.

– Будем через пятнадцать минут.

И в трубке загудел сигнал отбоя.

– Чудеса! – сказала мама, когда я вернулся. – Так быстро всё… А ты не фантазируешь, случайно?

Я настолько был сам удивлён, что не стал ничего ей доказывать.

И действительно, через пятнадцать минут во дворе коротко прогудела машина. Я выглянул в окно: у нашего подъезда стояла новая коричневая «Волна», шофёр, опустив боковое стекло, разговаривал с ребятами.

– Ну, мама, я пошёл.

Мама хотела заплакать, но сдержалась.