Стена

Санька отыскал под лавкой лапти и сунул было в них ноги, но вспомнил, что вечером был бос, и тут же быстро глянул на схимника:

— Отче, а лапотки-то твои…

— Надевай, надевай! — старик опять ободряюще тронул голову мальчика. — У меня своего ничего нет и быть не может. Я же монах, обет нестяжания давал. Что мне для жизни нужно, люди добрые подают, иногда сверх меры. Но не откажешь — руку дающего отвергнешь, значит возгордился! Крестьяне в дупло на опушке этих калиг лычных ишь — целых три пары засунули, а ног у меня сколько? Надевай, да пошли по грибы. Хлеб-то ты вчера съел.

Услыхав эти слова, мальчик радостно встрепенулся:

— Значит, можно у тебя пожить, да, дедушка? Пока хозяин меня не простит?

Савватий буркнул под нос что-то вроде: «Хозяин… Господь Бог наш — вот кто хозяин…», еще раз со вздохом перекрестился на образа и достал из-за сундука плетеную корзину.

— Пожить — оно, конечно, можно. А опоздать не боишься?

— Опоздать? К чему это?

Схимник не ответил. Шагнув к низкой двери, отворил ее и впустил в избу прозрачный поток утреннего света.

— Пошли. Грибы белые сейчас как раз из земли вышли. Нас ждут. Идем.

Грамота десятника

(1609. Сентябрь)

Григория и Фрица разбудил грохот. Спросонья оба не враз сообразили, где находятся.

Колдырев скатился с широкой кровати, на которой они спали вдвоем — в точном соответствии с правилами европейских постоялых дворов, где незнакомые люди обычно делили постель, и глянул в окошко. Какой-то человек, державший под уздцы коня, колошматил в ворота постоялого двора то ли палкой, то ли рукоятью сабли. Колошматил и орал по-польски:

— Отворите! Немедленно отворяйте, или я прикажу высадить и ворота, и дверь!

— Это что же, за нами? — Колдырев обернулся к неслышно подошедшему сзади Фрицу. — Не из-за десятника ли нашего?

— Очень может быть, — напряженно согласился Фриц. — Вдруг кто-то все же видел нас. И донес. Надо было дальше уехать…

— Но как, бес их забери, они проведали, по какой дороге…

— Тоже могли видеть. Да и дороги от того места ведут всего две. Слушай, Григорий, теперь не до вопросов!

Майер метнулся к своей сумке, выудил из нее бутылку шнапса и вырвал из нее зубами пробку.

— На вот, рот прополощи, — протянул он бутылку Григорию. Потом плюхнулся на край лежанки и сам приложился к горлышку.

И почти сразу дверь комнаты распахнулась от мощного пинка, и командир верховых шагнул через порог. За его спиной топтались несколько кирасиров. В руке одного из них пылал факел.

— 3… занято! — на скверном польском воскликнул Фриц. — К… комната на двоих.

— Кто такие? — с порога спросил поляк.

— Мы? — Майер так похоже изображал пьяного, что Григорий едва удержался от улыбки. — Мы — добрые христиане, ясносветлейший… Э, нет, не так! Светловельможный пан! Д… добрые католики.

— Я не спрашиваю твоего вероисповедания! — рявкнул офицер. — Откуда взялись и куда едете?

— Едем к его… его величеству королю Сигизмунду, в… в его ставку, в Вильно. — Фриц, ничуть не смущаясь, вновь запрокинул бутылку и побулькав водкой, продолжал: — М… мы — германцы, рекруты. У… у меня даже этот… пан-тет… Нет-нет, па-тент имеется!

С этими словами немец поднялся и, раскачиваясь, ткнулся в угол, где на сундуке была сложена небогатая поклажа путников. Взял свою сумку, порылся в ней и, отыскав свиток, шагнул было к офицеру, однако его повело в сторону, и, чтобы не упасть, он прямо-таки рухнул в объятия одного из кирасир.

— Немцы пить не умеют, — заключил тот, брезгливо отпихивая от себя Фрица. — Это ж надо так надраться…

— Неправда, мы умеем пить! — возмутился Григорий, поддерживая игру друга. — Просто долго отмечали удачу: это же прекрасно, что ваш король затеял войну и ему потребовались солдаты! Вот мы и отметили это дело… Ну, перебрали немного…

В это время офицер, развернув патент, который Фриц сумел-таки ему вручить, пробежал бумагу глазами и возвратил немцу.

— А ты? — он обернулся к Григорию.

— А я — простой воин! Не офицер, пан… 3… зато по-польски говорю, понимаишь… Я люблю польских панночек! Слава Великой Польше! От моря и до моря! Ура! — Григорий слегка привстал, но тут же, потеряв равновесие, рухнул мимо кровати на пол.

Командир не сдержал ухмылки:

— Обыщите их вещи, — приказал он двоим кирасирам. — Тому, кто найдет письмо, — два золотых.

У Григория екнуло сердце. Он вспомнил: среди всяких мелочей, что они с Фрицем нашли в сумке убитого Майером польского десятника, был небольшой свиток. Друзья не стали его читать, решив отложить это развлечение на завтра, когда будет светло. Не это ли письмо ищут поляки? Вдруг в нем что-то важное? И если найдут, письмо выдаст беглецов с головой! Больше ничто не выдаст — сумку убитого они предусмотрительно выкинули, а все остальное — кошель, пистоль, одежда — были самые обычные, как у всех…

Григорий кинул взгляд на свою стоявшую в углу шпагу: успеет ли схватить ее?..

Тут же он поймал предостерегающий взгляд Фрица: «Не дергайся!»

— Вот! — один из солдат протянул командиру свиток.

— Ага! — поляк схватил бумагу, развернул, жестом приказав другому кирасиру поднести ближе факел. — Но… Пся крев, это не то! Здесь чушь какая-то. Даже непонятно, на каком языке!

По тыльной стороне письма снизу вверх шли буквы, выведенные его собственной рукой в заведении пани Агнешки: «SMOLENSK». Это было письмо купца-англичанина его московскому другу. Среди всех бурных событий последних суток Колдырев совсем про него позабыл.

— Чье это? Что это такое, что там написано? — спросил офицер, обращаясь к обоим приятелям.

— Это мое, пан! — Григорий подошел и ткнул пальцем в послание. — В моем родном городе Кельне я подружился с купцом из Англии. Он узнал, что я собираюсь ехать воевать с русскими, и просил отвезти в Москву письмо… когда Москва падет… письмо его другу. Я не мог отказывать. Хотите, переведу, что он там написал?

— Не надо! — поморщился поляк.

— Нет, я переведу… — пьяно настаивал Григорий. — «Сколь редкая и сколь долгожданная возможность отправить вам весточку! Мой дорогой друг…»

— Заткнись! В любом случае, это не то, что мы ищем… — Он обернулся к солдатам: — Эй, вы все обыскали? Все? Хм… Тогда перетряхните-ка и постель.

Но и в постели ничего подозрительного не обнаружилось.

— Ощупайте их одежду! — последовал новый приказ. — Может быть, за поясом? Нет? А в сапогах посмотрели? Что, тоже пусто?

— Седла их коней лежат внизу, — сообщил командиру молодой кирасир. — На них нет ни сумок, ни мешков. Все здесь. Сапоги пустые.

— Хм! — уже с меньшей злостью, но с изрядным разочарованием повторил офицер и вновь повернулся к Григорию. Во-первых, тот лучше говорил по-польски, а во-вторых, явно был пьян меньше, чем его товарищ. — Скажи-ка, вы ведь выехали из Орши вчера вечером?

— Да, ясновельможный пан. Почти ночью. Уже луна взошла, — ответил Григорий и мысленно вознес хвалу Господу: не догадайся он вчера разорвать верительную грамоту из Приказа, сейчас им было бы не отвертеться.

— Ага! А когда ехали окраиной, не слыхали ли выстрелов?

Вот оно! Так и есть… Дело именно в том самом поляке! Но неужто же из-за одного пьяного десятника послали в погоню целый отряд?..

Письмо! Дело в этом злополучном письме, которое Фриц, надо думать, все же выкинул.

— Какие-то выстрелы мы точно слыхали. Похоже, из пистолетов. А потом вскоре нас обогнали два… нет, три всадника.

— Как они выглядели? — быстро спросил пан.

— Я не разобрал, пан. Было очень темно. Они свернули на другую дорогу.

— Дьявол! — вырвалось у командира. — Неужели ушли… Послушай, немец, вчера вечером на окраине Орши убили и ограбили польского офицера. Мне было поручено встретить гонца и проводить… куда надо. Кто убийцы, сколько их было — нам пока не ведомо. Возможно, кто-то ранен: наш товарищ храбро защищался. Если хорошенько вспомните этих людей, какие они с виду, получите по злотому.