Стена

— Пан живет в Москве? Я знаю, все русские живут в Москве!

— Нет, — усмехнулся Григорий, — не все. Я вот родился и долго жил под Смоленском.

— Под чем, под чем? — круглые бровки полезли кверху.

— Смоленском. Никогда не слыхала?

— Нет. Как, говорите, это место называется?

Григорий рассмеялся:

— Да отсюда до Смоленска рукой подать! Отчего же ты не знаешь, как называется город по соседству?

— Я не отсюда родом, — почему-то обиделась Крыся и надула губки. — Я из Варшавы, новой столицы Польши. [25]И знать не знаю ни про какой ваш Шмольяньск…

— Да нет же! Не так… Погоди-ка, я тебе сейчас напишу.

Колдырев поднял с пола свою сумку, порылся в ней. Попалась тугая трубка свитка. Откуда он здесь? А! Да это же письмо несчастного Артура Роквеля своему московскому другу. Совсем о нем позабыл…

Он вытащил свиток, поискал глазами, чем здесь можно писать. Чернильниц и песочниц [26]в таких заведениях явно не держат. Зато на столе лежит большой деревянный гребень. Какая-то красотка вытащила его из своей прически да и потеряла. Недолго думая, молодой человек отломил один из длинных зубцов гребня, опалил его кончик в пламени свечи и аккуратно (за почерк его в Посольском приказе всегда хвалили) начертал на свитке латинскими буквами: «SMOLENSK».

— Смо-леньск… — по складам прочитала Крыся. — Смоль-еньск!

— Это мой город родной, — кивнул Григорий. — Москва, конечно, и больше, и богаче, но для меня Смоленск — самый светлый град. Хоть и происходит его название от черной кипящей смолы.

— Ой, какое страшное название! — надула губки Крыся. — Разве можно так называть город?!

Григорий на мгновенье смешался. А и в самом-то деле: «смола» на польском — это же пекло, Ад! Увлекшись, он так и сказал: pieklo. Бот интересно, как-то раньше и не задумывался… Но не смог отказать себе в удовольствии блеснуть пред девушкой познаниями:

— Нет, барышня. Смоленск — он отчего так называется? Что стоит на реке, по которой купцы из всяких стран товары возят. В нем в старые времена купцы эти лодки свои чинили, конопатили и смолили, а жители местные им смолу продавали. Оттуда и пошло. И вообще, Смоленск — самый древний город на Руси. Даже Москва его моложе!

— Что ты несешь, бродяга? — неожиданно вмешался здоровенный усатый десятник, тот самый, на коленях у которого сидела пышногрудая Каролинка. — Какой такой на Руси? Смоленск — исконно польский город!

Колдырев обернулся к поляку, оглядел его с ног до головы, словно не слышав оскорбления, и спросил проникновенно, вполголоса:

— Если Смоленск — польский город, пан десятник, то отчего же в нем никто не говорит по-польски? А оттого — что всегда он был русским, от основания, испокон веков, еще от Киевских русских князей! Польша его полонила, да ненадолго, уж сто лет прошло как Россия его себе вернула. Вам бы историю знать получше, да, как я понимаю, вы ей не особо обучались.

— Что-о?! — лицо десятника побагровело, отчего усы на нем показались совершенно белыми. На них уже стали оборачиваться: кто тут исходит злобой вместо того, чтобы пить и веселиться? — Это я не обучался истории?! Да благородному шляхтичу незачем обучаться, он все знает от самого рождения, по крови! А ты что тут мелешь, лапотник! Москальский выкормыш!

Нет, подумать только! Заглянул в заведение посидеть-послушать, на рожон не нарываясь, да с Европой попрощаться, а тут какой-то выскочка, лях безродный, будет его, русского дворянина!.. Хотя… Хотя, может, вот как раз удобный случай узнать когда!

— Правда? — очень спокойно Григорий ногой отодвинул соседний стул вместе с испуганно взвизгнувшей Крысей и встал. — Оно и видно, как посмотришь вокруг, — он обвел рукой зал, — так и видишь, кто из нас дикарь… Да ни в одном русском кабаке я такого скотства не видывал! Уж в нашем Смоленске-то точно, разлюбезный пан десятник!

— Ах ты ж, psja krew… [27]— офицер схватился за то место, где должен находиться эфес его сабли, но сабля лежала в двух шагах, среди всей его сваленной в беспорядке амуниции. — Забыл, кто мы и кто вы, свиньи?! Ничего, скоро наш король заставит вас вспомнить!

— Скоро — это когда? Никогда? Который месяц все собираетесь? По кабакам песни орете. Еще поорете — и разойдетесь снова против своего же короля бунтовать. Боязно ведь на Русь лезть, правда? Или пан знает день, когда придет к нам с мечом?

— Двадцать пятого сентября, — десятник даже не заметил, что выдал военную тайну, — двадцать пятого сентября мы зададим вам урок. Двадцать пятое — первый день! Кровью своей гнилой заплатите за науку! Смоленская земля была, есть и будет наша, а русские мужики были, есть и будут нашим быдлом — рабочим скотом! А ваши бабы годятся только, чтоб ноги перед нами раздвигать, и то только тогда, когда нет рядом с нами настоящей женщины! Ха-ха! И ежели кто сомневается, могу преподать ему урок прямо сейчас!

С этими словами десятник дотянулся наконец до своей сабли, рванул ее из ножен и, отпихивая столы, опрокидывая стулья, ринулся к Григорию. Несколько поляков вскочили с мест — пытаясь удержать взъяренного земляка и усадить на место. Женщины заверещали еще громче юной Крыси, но на них уже никто не обращал внимания.

Колдырев тоже выхватил свою шпагу, резко забросив за плечо сумку. Он был еще совершенно трезв, поэтому хорошо понимал: история выходит скверная. Отбиться от здоровенного десятника, хотя бы и пьяного в стельку, у него вряд ли выйдет, тут надо уносить ноги.

— А ну-ка прекратить!!!

Низкий, почти мужской голос перекрыл яростные вопли военных и женский визг.

— И так уже всю мебель вином залили, теперь только крови мне здесь не хватало, отмывай потом! Сабли в ножны, или я мигом позову солдат из казармы! Они все мои клиенты и будут только рады избавиться от соперников.

Пани Агнешка возникла посреди зала, разделяя готовых ринуться в драку мужчин. Ее фигура в черном платье с алыми перьями была весьма внушительной, а повелительный голос мгновенно подействовал отрезвляюще. Даже рекруты, недавно приехавшие в Оршу, успели прослышать про ее крутой норов и про покровительство, которое оказывают ей все в городе, вплоть до командующего гарнизоном, а потому желание затеять кровавую потасовку в веселом доме у большинства из них пропало.

У большинства, но не у всех. Разъяренный десятник успокаиваться не собирался.

— Этот щенок мне за все ответит, — прорычал он. — Я его проучу!

— Ваше дело, пан, — отрезала пани Агнешка. — Можете хоть в капусту друг друга изрубить, но — только за дверями этого дома. И желательно подальше от его порога. Вон отсюда, если не хотите, чтобы завтра же я пошла к пану Збыховскому. Ведь он командир вашей хоругви, я не ошиблась?

Услыхав фамилию командира, десятник присмирел. Зато другой поляк, еще более пьяный, завопил на весь зал:

— На улицу! Пошли-ка на улицу! Эй ты, деревенщина, а ну докажи, что умеешь не только языком болтать!

— Уходите отсюда, пан из Смоленьска! — заплакала успевшая спрятаться за спинкой дивана Крыся. — Уходите, или вас изрежут на куски!

Кровь вдруг ударила в голову Григорию. Пожалуй, такого с ним еще не бывало.

Равнодушное хладнокровие, с которым он поначалу лишь хотел, слегка подразнив ляшского десятника, выведать дату нападения, совершенно покинуло его. Он сжал челюсти, ему казалось, что они дрожат, но не от страха — страх и само чувство самосохранения вдруг исчезли совершенно — от необъяснимо обуявшего его бешенства. Кровь, пульсируя, била ему в виски, левое веко начало дергаться, связки, держащие скулы, вдруг начали словно вибрировать и тянуть вверх, к вискам.

Он уже забыл и про важность выведанной информации, и про свой план — лишь насмешливый хохот поляков, «щенок», «курвы», почему-то суровое лицо отца, при этом молодое — в стальном шлеме с тяжелой стрелой-наносником — какие-то еще обрывочные слова, картинки, образы мелькали у него перед глазами застилая очевидное — надо бежать, бежать прямо сейчас, при общей заминке, вызванной появлением хозяйки, бежать немедленно — стоит замешкается, за порогом тебя догонят — и конец.

25

Де-юре Варшава стала столицей спустя почти столетие, но король Сигизмунд перенес в нее свою резиденцию в 1596 г., так что де-факто в то время Варшава уже являлась столицей Польши.

26

В описываемое время чернила сохли медленно да еще и расползались на бумаге, поэтому написанное обычно присыпали мелким песком из специальных песочниц. Когда песок высыхал, его стряхивали — вместе с впитавшимися в него лишними чернилами.

27

Сукин сын (польск.).