Илья Муромец.

— Вот как... — протянул Сигурд. — Ты знаешь, Илья, сын Эйвана, мне думается — конунг Валдемар растратил свою удачу.

— Видно, так, — кивнул Муромец.

— Многие ушли бы от такого конунга, — медленно, словно обдумывая каждое слово, продолжал варяг, — но ты ему служишь...

— Я — его дружинник, — ответил Илья. — Будь его удача с ним — ушел бы.

— Я понимаю, — Сигурд замолчал.

Выждав с полминуты, Илья спросил:

— А ты-то, Сигурд, сын Трора, — ты почему ушел от базилея? Или плата была мала?

— Нет, — варяг ответил не сразу, словно ему понадобилось усилие, чтобы отвлечься от своих дум. — Не в плате дело. Ты знаешь, почему именно мы охраняем базилея? Мы, и полк «Хатиера», что из степняков набирают? Мы чужие в Миклагарде, нам все равно, кто сидит на троне, — присягнув раз, получив серебро, мы служим ему.

— Ну так чем плохо-то? Или платил мало?

— Хорошо платил, — вздохнул Сигурд. — Но надоело быть чужим. Кое-кто из наших женился, осел там и все равно своим для ромеев не стал. Пока ты юн — важны только слава и серебро, но потом хочется... Хочется своего. Знаешь, как говорят: «Пусть мал твой дом — но он твой...»

— «...в нем ты хозяин», — закончил Илья урманскую поговорку. — А сам... Сам господином стать не хотел? Сесть где-нибудь, покняжить?

Варяг невесело рассмеялся:

— Времена морских конунгов прошли, Илья. Ныне правители крепко стерегут свои берега. Северные моря закрыл Канут Могучий, а у меня с ним... Ну, сам знаешь.

Муромец знал: мстя за оскорбление покойного отца, юный варяг зарубил королевского эрла на глазах у сотен людей, а затем спокойно сел на свои корабли, где уже поджидала его дружина отчаянных, как и сам Сигурд Трорович, людей, и отплыл в Гардарику [77]. Имущество и земли хозяйственный северянин распродал заранее. По пути ватага пограбила несколько Канутовых кораблей, навела ужас на куршское побережье, обобрала семь городков эстов и ливов, так, что драккары едва не тонули под тяжестью добычи. Но, дойдя до русских берегов, хитроумный Сигурд велел не то что села — скотину не трогать. Доспехи и оружие спрятали подальше и, черпая воду бортами, чинно приплыли в Ладогу, получили у княжьего тиуна грамотку на торговлю (в сорок гривен обошлась грамотка) и выгодно продали добычу в Новгороде. Дружина решила, что удача юного вождя велика, и не ошиблись ведь, северные коршуны! Великий конунг Валдемар был в ссоре с Канутом Могучим, потому без лишних слов принял Сигурда с воинами на службу, и варяги из обычных морских разбойников враз сделались конунговыми людьми. Платил Валдемар хорошо, добыча, случалось, тоже попадала немалая, кроме того, варяги часто сопровождали купеческие караваны в Персию и Царьград, не упуская возможности поторговать самим. Тогда и побратались молодой хёдвинг Сигурд, сын Трора, и голова русских богатырей — Илья Иванович. Муромцу нравился веселый варяг — и храбр, и умен, и поет хорошо, а главное — не было в Сигурде частой для северян привычки к зверству. Ни сам он, и никто другой в его дружине не устраивали пленным «кровавых орлов», вырезая их ребра наружу жутким подобием крыльев, не ловили на копье младенцев. Олаф-датчанин, что тоже служил Валдемару, посмеивался над мягкосердечным норвежцем, но Сигурд на это лишь молча поднимал бороду, показывая тяжелую шейную гривну [78]из чистого золота — конунгов дар молодому воеводе за храбрость. Олафу оставалось только скрипеть зубами — удача сына Трора была велика. Когда Валдемар бросил Илью в поруб, норвежец, сговорившись со своими воями, в одну ночь снялся и ушел в Царьград наниматься к базилевсу. Константину воины были нужны, а с зятем ромейский владыка был не то чтобы в ссоре, но и не в дружбе, так что Сигурда приняли без раздумий, и уже через два года он командовал варяжской дружиной, что охраняла самого императора!

— Вот так, брат мой старший, — закончил варяг свой рассказ, к которому Муромец его исподволь и подвел. — В конунги я не гожусь — давно уже понял. Да и не хочу я этого.

— А чего ты хочешь? — спросил Илья.

С печенежской стороны донесся жуткий, выворачивающий душу вопль — кого-то пытали или казнили. Сигурд поднес правую руку ко лбу, затем к груди, к правому плечу, затем к левому...

— Да ты, никак, крестился? — изумился богатырь.

— В Царьграде у меня многие крестились, — кивнул норвежец. — Так ты спрашиваешь, брат, чего я хочу? А немногого — жить в своей усадьбе, пахать свою землю, как отец мой, надоели походы и резня. Я не добыл себе великой славы, так хоть поживу, сколько осталось, достойным хозяином и добрым соседом. Женюсь, куплю рабов, найму батраков, буду служить какому-нибудь конунгу.

— Понятно, — сказал Илья. — И много вас таких?

— Да, почитай, половина, — ответил Сигурд.

— И где думаешь землю искать, брат? — спросил Муромец.

На другом берегу снова закричали, с кораблей Донеслась крепкая варяжская ругань — северяне сетовали, что трус, которого пытают другие трусы, мешает им спать, кто-то громко заорал печенегам, чтобы заткнули казнимому рот.

— Не знаю, — вздохнул урман. — Хотел купить в Исландии, там вообще конунгов нет, да, говорят, вся земля на острове распродана. В Норвегию, Данию и Англию мне нельзя. На Сицилии наши уже уселись крепко и сами никого не пустят. Нормандию держат внуки Ролло, им викинги не нужны...

Вот оно! Ну, теперь оставалось только толкнуть побратима куда надо.

— Оставайся на Руси, — предложил Муромец. — У нас всем земли хватит, хочешь — по Днепру, хочешь — по Волге, желаешь — в Залесье дадим.

— Ты зовешь меня служить Валдемару? — усмехнулся варяг. — Он перестал ценить своих воинов, служить ему станет только дурак.

— Он изменился, — сказал Илья. — Он вспомнил, чьими мечами держится его престол.

— Все равно, — упрямо помотал головой Сигурд. — Удача оставила Валдемара, и в этой битве победы ему не будет. Он обречен.

Ай, спасибо тебе, Бурко, спасибо, что пересказывал зимними долгими вечерами варяжские былины! Вот и сгодилась твоя наука, вот и нашлось примененье знанию!

— А разве не обречены были могучие Сигурд и Беовульф? [79]— глухо спросил Илья. — Кого дольше помнят, брат? Того, кто шел на битву, пусть и не было ему надежды, или кто с битвы бежал?

— Я не служу Валдемару! — хрипло ответил варяг.

— «Гибнут стада, родня умирает, и смертен ты сам; но смерти не ведает громкая слава деяний достойных» [80].

— Илья, я стал христианином! — сказал Сигурд. -Что мне до речей Одина?

— «Гибнут стада, родня умирает, и смертен ты сам; но знаю одно, что вечно бессмертно: умершего слава».

Муромец знал, что удар его цели достиг. Христианин или язычник, а хоть и магометанин (говорят, и такие есть!) — урман остается урманом, и слава, доброе имя для него значат больше, чем серебро и покойная жизнь.

— Ну, как знаешь, — пожал плечами богатырь. — Просто знай — Владимир ДАСТ тебе землю. И не одно поместье — город, был бы ты его ярлом.

— Я не могу сейчас говорить за всех, — в голосе норвежца впервые прозвучало сомнение — все же город есть город. — Дай мне два часа.

— Час, — сказал богатырь. — Нам нужно затемно в Киев вернуться, завтра Калин через Днепр может пойти, будет битва.

— Хорошо, час, — кивнул Сигурд. — Я трижды протрублю в рог, пусть Валдемар сам даст слово.

Норвежец повернулся и пошел к лодке, Илья посмотрел ему вслед, затем оборотился к обрыву, поднял голову и свистнул. Земля задрожала, и в десяти саженях от богатыря в песок ударили страшные копыта.

— Бурко, давай к Владимиру, — сказал Муромец, садясь в седло.

— Что варяги? — спросил богатырский конь, с плеском разгоняясь по границе песка и воды.

— Сигурд сказал — через час ответ дадут, — толчок — и Бурко взлетел в воздух. — Но, думаю, он останется. Слава и земля — это много.

77

Гардарика — «страна городов», скандинавское название Руси.

78

Шейная гривна — литой или витой обруч из драгоценного материала, русские князья нередко жаловали такие гривны воинам в награду за храбрость.

79

Сигурд — герой скандинавского эпоса, победитель дракона Фафнира, предательски убит родственниками жены. Беовульф — герой англо-саксонского эпоса, победитель чудовища Гренделя. Смертельно ранен в бою с драконом, защищая свою страну.

80

«Старшая Эдда», «Речи Высокого», строфы 76—77. Повествование ведется от лица Одина.