Страница 24 из 28
Маленькая холодная ручка погладила мою щеку.
— Все хорошо, — шепнула она. — Иди сюда!
Я тихонько заплакал, и она мало-помалу развернула меня так, что моя голова оказалась у нее на коленях. Она что-то бормотала, убирая волосы у меня со лба. Ее руки казались прохладными на моем разгоряченном лице.
— Я все понимаю, — грустно сказала она. — Иногда бывает тяжело, да?
Она ласково гладила меня по голове, и от этого я рыдал все сильнее. Я просто не помнил, когда в последний раз кто-то прикасался ко мне с любовью.
— Я все понимаю, — говорила она. — На сердце у тебя камень, и временами он так тяжел, что тут уж ничего не поделаешь. Но тебе не обязательно справляться с этим в одиночку. Лучше бы ты ко мне пришел. Я же все понимаю.
Я судорожно дернулся и внезапно снова ощутил во рту привкус коринки.
— Мне так ее не хватает! — сказал я прежде, чем сообразил, что говорю. Потом я заставил себя заткнуться, пока не наговорил еще чего-нибудь. Я стиснул зубы и яростно замотал головой, как лошадь, норовящая вырвать поводья.
— Ты можешь говорить все, что хочешь, — мягко сказала Аури.
Я снова содрогнулся, ощутил вкус коринки, и внезапно слова хлынули из меня потоком.
— Она рассказывала, что я запел прежде, чем научился говорить. Она рассказывала, когда я был младенцем, у нее была привычка мурлыкать что-нибудь себе под нос, держа меня на руках. Не песни, нет. Просто нисходящую терцию, успокаивающие звуки. И вот в один прекрасный день она гуляла со мной вокруг лагеря и услышала, как я повторяю за ней. На две октавы выше. Пронзительная такая терция. Она говорила, это была моя первая песня. И мы пели ее друг другу. Годами…
Я осекся и стиснул зубы.
— Говори, говори, — шепнула Аури. — Можно говорить.
— Я никогда больше ее не увижу!
Я осекся и разрыдался, уже всерьез.
— Все хорошо, все хорошо, — шептала Аури. — Я здесь, я с тобой. Все в порядке.
ГЛАВА 8
ВОПРОСЫ
Следующие несколько дней нельзя назвать особенно приятными или продуктивными. Жребий Фелы приходился на самый конец экзаменов, так что я делал все, чтобы употребить доставшееся мне время с наибольшей пользой. Я попытался было работать в артной, но поспешил вернуться к себе, когда внезапно разрыдался, нанося руны на жаропровод. Мало того что я был не в состоянии поддерживать нужный алар — последнее, чего я хотел, это чтобы все думали, будто я тронулся от перенапряжения во время экзаменов.
В тот же вечер, когда я полз по узкому тоннелю, ведущему в архивы, мой рот снова наполнился вкусом коринки, и меня охватил безрассудный страх перед темным, тесным пространством. По счастью, я успел проползти не больше десятка футов, но даже так я едва не устроил себе сотрясение мозга, пытаясь выбраться обратно, и содрал руки в кровь о камни.
Так что следующие два дня я провел, делая вид, что болен, и стараясь не выходить из своей каморки. Я играл на лютне, спал зыбким тревожным сном и обдумывал планы мести Амброзу.
* * *
Когда я спустился вниз, Анкер прибирался в зале.
— Ну что, полегчало? — спросил он.
— Немножко, — сказал я. Накануне у меня было всего два приступа с привкусом коринки, и те очень короткие. А главное, мне удалось проспать целую ночь, ни разу не проснувшись. Похоже, худшее осталось позади.
— Есть хочешь?
Я покачал головой.
— Экзамены сегодня…
Анкер нахмурился.
— Ну, так съешь хоть что-нибудь! Яблоко вон возьми…
Он порылся за стойкой и извлек наружу глиняную кружку и тяжелый кувшин.
— И молока выпей. Молоко все равно надо извести, пока не скисло. Чертов безлёдник уже пару дней как сдох. А ведь три таланта с меня за него содрали! Вот знал же я, что не стоит выбрасывать такие деньги, когда можно по дешевке купить нормального льду…
Я перегнулся через стойку и взглянул на длинный деревянный ящик, стоящий среди кружек и бутылок.
— Хотите, я посмотрю, в чем дело? — предложил я.
Анкер вскинул бровь.
— А ты что, разбираешься, что ли?
— Ну, посмотреть-то можно, — сказал я. — Если что-нибудь простенькое, могу и починить.
Анкер пожал плечами.
— Ну, хуже-то ты уже не сделаешь, он так и так сломан.
Он вытер руки передником и жестом пригласил меня за стойку.
— А я тебе пока пару яиц сварю. Все равно их тоже надо извести.
Он открыл длинный ящик, достал оттуда несколько яиц и ушел на кухню.
Я обогнул стойку и опустился на колени рядом с безлёдником. Это был выложенный камнями ящик размером с небольшой дорожный сундучок. За пределами Университета это был бы уникальный артефакт, диковинка, роскошь. Но здесь подобную штуку достать было нетрудно, поэтому он был всего лишь еще одной бесполезной богопротивной штуковиной, которая отказывается работать как следует.
На самом деле артефакт был самый что ни на есть простой и примитивный. Никаких тебе движущихся частей, просто две плоские оловянные ленты, исписанные рунами, которые передавали теплоту с одного конца ленты к другому. Фактически это был не более чем медленный и малоэффективный тепловой сифон.
Я коснулся оловянных лент. Правая была теплой — значит, та ее часть, что находится внутри, холодная. Но левая была комнатной температуры. Я вытянул шею, вглядываясь в руны, и заметил на олове глубокую царапину, перечеркнувшую целых две руны.
Это все объясняло. Сигалдри во многом подобна высказыванию. Если выкинуть из фразы пару слов, она становится бессмысленной. Точнее сказать, обычно она просто становится бессмысленной. А временами поврежденная сигалдри может приобрести какой-нибудь весьма неприятный эффект. Я нахмурился, глядя на ленту. Артефакт был попросту дурно изготовлен. Руны должны были находиться на внутренней стороне ленты, чтобы их нельзя было повредить.
Я порылся в ящике, нашел молоток для колки льда и несколькими аккуратными ударами выровнял поверхность олова, стерев поврежденные руны. Потом сосредоточился и кончиком картофелечистки выцарапал их заново.
Анкер вернулся с кухни с тарелкой вареных яиц и помидоров.
— Ну все, теперь должно заработать, — сказал я. И принялся есть — сначала из вежливости, но внезапно обнаружил, что и впрямь голоден.
Анкер осмотрел ящик, приподнял крышку.
— Что, так просто?
— Как и все остальное, — ответил я с набитым ртом. — Просто, когда знаешь, что делаешь. Я говорю, что должно заработать, а там не знаю. Подожди денек — и увидишь, холодит он или нет.
Я доел яйца и выпил молоко настолько торопливо, как мог, чтобы не показаться при этом невежливым.
— Мне нужно забрать деньги, что накопились у меня в баре, — сказал я. — В этой четверти мне будет нелегко заплатить за учебу.
Анкер кивнул и заглянул в тетрадку, которую держал под стойкой, подсчитывая, сколько «грейсдельского меда» я выпил за последние два месяца. Потом достал кошелек и отсчитал десять медных йот. Целый талант — вдвое больше, чем я рассчитывал! Я озадаченно уставился на него.
— Ребята Килвина взяли бы с меня не меньше полталанта за то, чтобы прийти и починить эту штуку, — объяснил Анкер, пнув безлёдник.
— Но я еще не уверен…
Он только рукой махнул.
— Если не починится, вычту из твоих денег за следующий месяц. Или заставлю тебя играть еще и по отторженьям!
Он ухмыльнулся.
— По-моему, это выгодное капиталовложение!
Я ссыпал деньги в кошелек. «Четыре таланта!»
* * *
Я направлялся к артной, узнать, не проданы ли, наконец, мои лампы, когда вдали мелькнула знакомая фигура в черных одеждах магистра.
— Магистр Элодин! — окликнул я, видя, как он подходит к задней двери Зала магистров. Это было одно из немногих зданий, где я бывал довольно редко: там находились только квартиры магистров, комнаты постоянно проживающих гиллеров и гостиница для приезжих арканистов.