Страница 6 из 60
Друг старшины в это время лежал без сознания после, как это ни странно, довольно успешно проведенной операции. Около него дежурил фельдшер-срочник. А через стенку, в своем кабинете, сидел капитан медицинской службы Волин и тщетно пытался сообразить — а какое сегодня число? Последнее, которое он еще помнил, явно было двадцать шестым апреля, когда военврач, которого в бригаде именовали кто коновалом, кто Айболитом, а кто и просто алкашом, решил принять грамм сто или даже сто пятьдесят. В честь грядущего двадцать восьмого числа своего дня рождения. И принял, причем неоднократно, но вот дальше в памяти наличествовал зияющий провал. Ох, грехи наши тяжкие, вздохнул военврач и прислушался к что-то бормочущему под бодрую музыку приемнику. Ага, первомайская демонстрация в Москве… Да что же это, получается, что сегодня уже первое мая? Выходит, что так, тяжело вздохнул капитан Волин. Такого с ним еще не бывало. Нет, когда из памяти выпадал один день, случалось в общем-то не так уж редко. Иногда терялись и два, но чтобы четыре? Ох, допьюсь ведь я, сокрушенно подумал Айболит, но вдруг, похолодев, вспомнил эпизод краткого просветления. Операция на брюшной полости, и он ее проводит! Неужели зарезал?! На ватных ногах доктор вышел из кабинета и, держась за стенку, зашел в бокс при операционной.
— Больной отошел от наркоза, спит, температура тридцать семь и две, пульс шестьдесят, наполнение нормальное! — отрапортовал при появлении Волина фельдшер.
Капитан без сил опустился на банкетку. Пронесло, мелькали в голове сумбурные мысли. Да чтобы я еще когда так напивался… Это же мне последний звонок! Все, сейчас принять сто пятьдесят, даже, пожалуй, сто двадцать граммов, чтобы руки не так тряслись, и завязывать. Вот ей-богу, завязывать и все!
С такими мыслями Волин вернулся в кабинет, налил в мензурку чуть больше ста граммов спирта, выпил, задержав дыхание, после чего занюхал рукавом. И взял историю болезни лежащего сейчас без сознания пациента, которого он, оказывается, прооперировал, будучи в примерно таком же состоянии. Самое интересное, что в этой истории уже имелись какие-то записи! С трудом разбирая свой же собственный скачущий почерк, доктор прочитал: «сержант Патрикеев». Кошмар какой, да это же Патрик, то-то лицо сразу показалось знакомым! Один из немногих интеллигентных людей в бригаде, с которым доктору удавалось не только выпить, но и душевно поговорить при этом. Единственный, наверное, в этой дыре и в радиусе пятисот километров вокруг нее человек, который не только слышал фамилии Набокова или, скажем, Гумилева, но даже что-то ими написанное читал. Как же это его угораздило? Вместо диагноза были вообще какие-то невнятные каракули, заканчивающиеся кляксой. Что это тут за слово? Вроде перитонит… Да, надо маленько поправить, а то ведь такое никому и не покажешь. Значит, гнойный перитонит, показания к экстренной операции… Число? Господи, да что же это за цифра, вроде похоже на двадцать семь. Ладно, ставим двадцать седьмое.
Теперь история болезни имела уже почти приличный вид, ну, а некоторая ясно видимая торопливость при ее написании вполне объясняется сложной и срочной операцией.
Почувствовав удовлетворение от хорошо сделанной работы, капитан медицинской службы решил его усугубить, для чего в мензурку было налито еще сто грамм.
Надо сказать, что Патрику здорово повезло, что милейший доктор, будучи, так сказать, в сумеречном состоянии, поставил дату поступления на два дня раньше действительной, а дальше приплел гнойный перитонит вследствие запущенного воспаления аппендикса.
Совсем скоро сержанту предстояло в этом убедиться.
А старшина, покончив с княжеским обедом, приступил к изучению оставшихся от первого Защитника документов, главным из которых была тетрадь в кожаной обложке, озаглавленная «Тому, кто явится сюда с Земли вслед за мной». И, хотя у капитана Башкирцева был ровный, крупный и аккуратный почерк, чтение продвигалось с трудом. Мешали твердые знаки в конце чуть ли не каждого слова, а также какие-то незнакомые буквы. Ну ладно, то, что крючок с точкой сверху — это «i», то есть «и», догадаться было нетрудно. Но что обозначает кружок, перечеркнутый волнистой линией, или твердый знак с чертой посередине? А если эти буквы вместе, да еще и в каком-то незнакомом слове, то и вовсе получается непонятно. Но главное Малой уяснил довольно быстро — оказывается, его предшественник вовсе не был доставлен сюда аграми, а явился на эту планету по собственной воле! Как он тут пишет?
«Во исполнение личного секретного повеления государя Петра Алексеевича»… Это Петр Первый, что ли? Хотя был еще какой-то Петр, под которого потом косил Пугачев, но тот, кажется, назывался Третьим. Значит, когда-то имелся и Второй, но все равно, выходит, капитан попал сюда из какой-то мохнатой древности. Правильно, говорил же Абрам, что это было двести шестьдесят два года назад. Выходит, уже тогда кто-то в России смог построить телепортатор? Ну и дела… Что тут дальше? Три года капитан с каким-то Яковом Вилимовичем изучали молнии и их связь с магнетизмом, а потом приступили к постройке прибора. Тогда понятно, откуда этот Башкирцев столько всего знал — видать, серьезный был ученый. Небось сейчас таких нет, а то давно бы мы телепортировались куда нам надо. Например, закончил солдат службу — хлоп, и он дома, в Сонково.
Тут старшина вздохнул и отложил тетрадь. Хватит ломать глаза над этими закорючками, пусть отец Абрам все вслух прочитает. Хотя, конечно, как-то неудобно получится — Защитник, и вдруг читает хуже местного попа. А мы это оформим как проверку, нашел выход Малой. Мол, а покажите-ка вы мне, как храните заповеди Защитника? Вот читайте его тетрадь от сих и далее.
Приняв такое решение, Вячеслав занялся вещами первого Защитника. Их было немного. Начал старшина с подзорной трубы, повертел ее в руках, подивился искусному серебряному орнаменту и вышел на улицу с целью на что-нибудь через эту трубу посмотреть. Однако гораздо лучше, чем мы в школе делали на уроке физики из двух стекол и линейки, вынужден был признать он. Изображение четкое, не расплывается, и не перевернутое вверх ногами, как у школьной трубы, а нормальное. И приближение, пожалуй, даже побольше, чем у полевого бинокля, то есть где-то порядка десяти, если не двенадцать. Хорошая вещь, решил старшина, вернувшись в дом и пододвигая к себе небольшой сундучок. Интересно, что там?
Там оказался пистолет. Увы, не АПС и даже не ТТ, а какой-то древний, как и положено оружию, которому более двухсот лет. Малой взял его в руки и внимательно осмотрел. Два вертикально расположенных ствола калибром миллиметров пятнадцать, заряжаются с дула. Два курковых механизма по бокам стволов, а где тут, интересно, шомпол? Вот он, укреплен на крышке сундучка.
Старшина промерил шомполом оба ствола — как и ожидалось, они не были заряжены. После чего взвел курки и нажал на спусковой крючок. Левый курок сорвался со стопора и вскользь ударил по закрепленному специальным винтом кремню, одновременно с этим заслонка, закрывающая полку для пороха, ушла вперед, и туда брызнул сноп искр. Хорошая вещь, с уважением подумал Малой, сколько лет прошло, а она все еще работает. После чего нажал на курок еще раз. Все повторилось, только теперь справа от стволов. Правда, искр было совсем немного, потому что кремень раскрошился при ударе. Не страшно, тут вон запасных еще целая баночка.
Еще в сундучке имелось два десятка пуль довольно сложной формы, напомнивших старшине жаканы, маленький мерный стаканчик и какая-то штуковина с двумя ручками и двумя толстыми бронзовыми прямоугольниками между ними, то есть скорее всего пулелейка. На крышке кроме шомпола обнаружилась еще маленькая отвертка, шило и небольшие плоскогубцы. На самом дне сундучка лежала открытая кожаная кобура с ремнем.
Малой подавил в себе ребяческое желание прямо сейчас пойти и пострелять, вместо чего занялся вторым сундучком, побольше. Там обнаружился не очень понятный прибор, состоящий из маленькой подзорной трубы, укрепленной на чем-то вроде слесарного транспортира. Он в свою очередь крепился к подставке на трех регулируемых по высоте ножках, которая была снабжена двумя пузырьковыми уровнями — подобные Малой видел у столяров. Во втором отделении нашлись часы весом килограмма полтора и диаметром сантиметров двадцать, более всего напоминающие примус, на который положили будильник циферблатом вверх. К часам прилагался ключ, но старшина даже не стал их заводить, а с гордостью покосился на свой «Полет» о двенадцати камнях.