Смерть в Лиссабоне

— Не возражаете, если я составлю вам компанию? — спросил человек по-французски.

— Я жду спутника, — ответила она тоже по-французски и, тряхнув светловолосой головой в сторону окна, вновь заставила себя устремить взгляд на площадь.

— Больше сесть негде, а мне только кофе выпить. Вы сидите одна за четырехместным столиком.

— Но я жду человека.

— Простите, — сказал он, — я вовсе не хотел…

— Нет, пожалуйста, садитесь, — вдруг сказала она.

Он сел напротив и предложил ей закурить. Она отказалась, но ей пришлось сделать усилие, чтобы автоматически не потянуться к папиросе. Он сам с удовольствием закурил. Подошел официант.

— Ваш кофе, по-видимому, остыл. Разрешите мне…

— Нет-нет, спасибо, не надо.

Он заказал кофе себе. Она опять оглядела площадь. Мужчина теперь говорил по-португальски, но не как говорят в Лиссабоне, более медленно и певуче, похоже на испанский выговор.

— Не спешит он, ваш спутник, — заметил мужчина.

Она улыбнулась с некоторым облегчением, уверившись, что проверки документов не будет.

— Терпеть не могу ожидания, — сказала она.

— Возьмите папироску, выпейте кофе погорячее… вот время и пройдет.

Она взяла у него папиросу. Он бросил взгляд на ее руку без кольца, судорожно сжавшую папиросу. Она затянулась, после чего на белом кончике папиросы остался красный след. Вкус у папиросы был непривычный, с крепким ароматом.

— Турецкие, — сказал он.

— За деньги-то здесь все достать можно, — заметила она.

— Не знаю еще. Эти я с собой привез. Я первый день в Лиссабоне.

— А откуда приехали?

— Из Германии.

Так вот почему дрожь пробирает при его приближении!

— И куда едете?

— Здесь побуду, а потом… кто знает? А вы?

— Я из Голландии. Хочу попасть в Америку.

Она опять метнула взгляд в окно, потом посмотрела мимо мужчины за его спину. Официант принес ему кофе. Он заказал чашечку и для нее. Официант забрал у нее прежнюю — измазанную губной помадой. Ее глаза встретились с глазами мужчины.

— Он придет, — сказал он и ободряюще подмигнул ей.

Четверо эмигрантов за соседним столиком принялись ругать португальцев. Невоспитанные, неотесанные. И вся их еда на один вкус. А пробовали вы эту их bacalhau? [10]Лиссабон… О, такая скучища в этом Лиссабоне…

Все это она слышала не раз, и эти разговоры ей надоели. Она знала, что беседовать с незнакомцем опасно, но трехмесячное пребывание в замкнутом эмигрантском мирке выработало у нее, как она надеялась, некоторую интуицию.

— Терпеть не могу неизвестности, — сказала она.

— Как и ожидания.

— Именно. Если я знаю… Если бы я знала… — Она не докончила фразы. — Вы понятия не имеете, каково это. Вы же только что приехали.

— Где вы остановились?

— В пансионе «Амстердам» на Руа-де-Сан-Паулу. А вы?

— Подыщу себе что-нибудь.

— Здесь все переполнено.

— Похоже на то. Ну, может быть, подамся в Эшторил.

— Там дороже, — сказала она, покачав головой.

Это, по-видимому, его не обеспокоило. Она опять покосилась в окно и тут же, вскочив, замахала обеими руками. Потом села и закрыла глаза. Ее случайный сосед, вывернув шею, оглянулся на входную дверь. Между столиками шел молодой человек лет двадцати с небольшим со светлыми, чуть рыжеватыми волосами. Увидев за ее столиком мужчину, он секунду помедлил, но затем взял стул и придвинул его поближе к девушке. Глаза ее широко распахнулись, но потом лицо вытянулось. Взгляд уперся в скатерть. Молодой человек наклонился к самому ее уху и зашептал по-английски:

— Я сделал все, что в моих силах. Но без денег это пустой номер. Та баба в визовом отделе… — Он осекся, увидев официанта, поставившего перед его собеседницей чашечку кофе, и перевел взгляд на мужчину, глядевшего сейчас в окно. — В общем, нужны деньги. Много денег.

— Но у меня нет денег, Эдвард! Да знаешь ли ты, сколько стоят билеты? Раньше билет можно было купить за семьдесят долларов, а теперь он стоит уже сто! Я сегодня была в агентстве, так при мне там один мужчина заплатил четыреста долларов за билет на «Ньясу». С каждым днем проживание здесь…

— Я уже до окошечка дошел, но тут явилась эта баба.Меня она не узнала. Посмотрела пустыми глазами и даже заявления не приняла. Нужно либо сразу выложить деньги, либо иметь приглашение по всей форме, либо…

Немец подозвал официанта и расплатился за два кофе. Встав, он сверху вниз взглянул на молодую пару. На лице молодого человека отразилось подозрение. Женщина же, напротив, глядела на него иначе, чем в начале, — с голодным и напряженным ожиданием. Немец, слегка прикоснувшись рукой к шляпе, раскланялся.

— Спасибо за кофе, — сказала женщина. — Вы так и не представились мне.

— Как и вы мне. Думаю, до этой стадии знакомства мы не дошли.

— Лора ван Леннеп, — сказала она. — А это Эдвард Бертон.

— Фельзен, — отрекомендовался мужчина. — Клаус Фельзен.

Он протянул руку. Англичанин руки не взял.

9

8 марта 1941 года, германское представительство.

Лапа, Лиссабон.

В этот вечер посла ни на приеме, ни за ужином не было. Фельзен сидел между двумя экспортерами вольфрама — португальцем, владевшим тремя концессиями в районе Транкозу в Бейра-Алте, и каким-то бельгийским аристократом, сообщившим, что представляет группу, с помощью которой Фельзен будет экспортировать вольфрам.

Что же касается дипломатов, то в отсутствие посла, умевшего каждого ставить на место, они воспряли духом и бесстыдно врали, самоутверждаясь. В результате у Фельзена сложилось впечатление, что основная работа вершится не здесь, а в коридорах власти и гостиных лиссабонских отелей.

Расположения к нему не прибавил и вопрос, который он, не удержавшись, задал: каким образом их треп сможет вылиться в тонны вольфрама, провозимые грузовиками через границу? Присутствующие снисходительно проигнорировали вопрос, намекнув лишь на некие сложные переговоры. Сказали, что результат этих переговоров он вскоре ощутит. Из чего Фельзен сделал для себя вывод, что абвер и Интендантский отдел не слишком рады вторжению СС на их территорию. Ему предстояло действовать в одиночку.

После ужина они вышли на крыльцо в ожидании машин, которые должны были отвезти их в Эшторил, и Фельзен был неприятно поражен яркостью горевшего повсюду света. Все окна паласиу, громадные, чуть ли не двухметровые, пылали и переливались огнями люстр и канделябров. Покидая Байшу вечером на такси, он заметил, что «Ньяса», все еще стоящая на якоре у причалов под погрузкой, тоже беспечно освещена огнями. И это в то время, когда Берлин уже два года как погружен во вдовий траур. Там, если после затемнения зажжешь папиросу на улице, в концлагерь можно угодить. Машины движутся в полной темноте, вслепую, как кроты. Вся Европа — угольный ящик для Лиссабона.

Вдруг по городу разнеслись хлопки, словно ружейные выстрелы. Один из молодых членов миссии, несколько перебравший за ужином, закричал: «Вторжение!» — и загоготал.

Португалец с каменным лицом невозмутимо прошествовал к машинам. Фельзен сел рядом с Позером на заднее сиденье «мерседеса». По крутому склону они спустились вниз к Алькантаре и устремились на запад, прочь из городка.

— И что это за «вторжение»? — спросил Фельзен.

— Ежевечернее напоминание о том, кто в доме хозяин, — отвечал Позер. — Салазар разрешает португальцам выбивать ковры только после девяти вечера.

Они проехали Белен, мимо ярко освещенных домов и подсвеченных памятников.

— Не привыкли еще к свету, герр гауптштурм-фюрер? — осведомился Позер. — Нервничаете после Берлина с его зенитками и сигналами воздушной тревоги? Здесь все как на прошлогодней всемирной выставке. Лондон горел, Франция пала, а Лиссабон гордо демонстрирует миру свою восьмисотлетнюю независимость.

— Не совсем понимаю ход ваших мыслей, герр Позер.

10

Треска (потртуг.).