Страница 4 из 9
Лицо Доггера абсолютно ничего не выражало.
— Эй, я пошутил, парень! — сказал Макналти, и в течение одной ужасной секунды я думала, что он сейчас ткнет Доггера в ребра. — Шучу, понимаешь? Мы путешествуем со своим буфетом.
Он ткнул большим пальцем в сторону одного из грузовиков, терпеливо ожидавших во дворе.
— Пошутил, — произнес Доггер. — Понятно. Если вы будете так любезны снять сапоги и пройти за мной…
Когда Доггер закрыл за нами дверь, Макналти замер в изумлении. Судя по всему, особенно его восхитили две величественные лестницы, ведущие на второй этаж.
— Вот это да! — сказал он. — Люди и правда живут в таких местах?
— Я пришел к выводу, что да, — ответил Доггер. — Сюда, прошу вас.
Я следовала по пятам, пока Доггер устраивал Макналти обзорный тур: столовая, музей огнестрельного оружия, Розовая комната, Голубая комната, Утренняя комната…
— В гостиную и кабинет полковника запрещено входить, — сказал Доггер, — согласно предварительной договоренности. Я прикрепил маленький белый кружок к этим дверям в качестве напоминания, чтобы никто не нарушал… их приватность.
Он чуть не сказал «нашу приватность». Я уверена.
— Я передам всем, — сказал Макналти. — Никакого беспокойства. Мы тоже довольно замкнуты.
Мы прошли по восточному крылу и оказались в картинной галерее. Я наполовину ожидала, что она окажется как в моем сне: покрытой льдом пустыней. Но помещение оставалось таким, каким было с незапамятных времен: длинная запутанная череда сердитых предков, которые, за несколькими исключениями (например, графиня Дейзи, как говорили, приветствовала гостей Букшоу, делая сальто на крыше в халате из китайского шелка), коллективно и постоянно пребывали в дурном расположении духа, которое никого не могло порадовать.
— Использование картинной галереи обсуждалось… — начал Доггер.
— Но чтобы никаких подкованных гвоздями сапог! — перебил его голос миссис Мюллет.
Уперев руки в боки, она окинула Макналти собственническим взглядом и добавила более мягко:
— Прошу прощения, Доггер, но полковник собирается отбыть в Лондон на филателистическое собрание. Он желает видеть тебя насчет консервированной говядины и тому подобного до отъезда.
«Консервированная говядина» — это кодовая фраза, означающая, что отец хочет одолжить денег на поезд и такси. Я обнаружила это, подслушивая под дверью отцовского кабинета. Лучше бы я этого не знала.
— Разумеется, — сказал Доггер. — Извините.
И он исчез, как обычно.
— Вам придется постелить брезент здесь на пол, — продолжила миссис Мюллет. — Паркет — кажется, так они его называют: вишневое дерево, красное дерево, орех, береза, шесть разных видов дуба. Нельзя позволить рабочим топтать такой пол, понимаете?
— Поверьте мне, миссис….
— Мюллет, — сказала миссис Мюллет. — Первая буква «М».
— Миссис Мюллет. Меня зовут Макналти — первая буква тоже М, кстати. Патрик Макналти. Могу заверить вас, что команду «Илиум филмс» наняли за их аккуратность. На самом деле могу вам признаться, зная, что дальше это не пойдет, что мы только что снимали эпизод в одной королевской резиденции и не услышали ни единого слова жалобы от сами-знаете-кого.
Глаза миссис Мюллет расширились.
— Вы имеете в виду…
— Именно, — сказал Макналти и приложил палец к губам. — Вы очень проницательны, миссис Мюллет. Я это сразу понял.
Она слабо улыбнулась, словно Мона Лиза, и я поняла, что ее преданность купили. Скользкий тип этот Патрик Макналти.
Доггер вернулся с лицом, ничего не выражающим, кроме внимания. Я последовала за ним, когда он повел нас наверх в западное крыло.
— Комната в южном конце коридора — это будуар мисс Харриет. Он под строгим запретом, и туда не должны входить ни при каких обстоятельствах.
Он произнес это так, будто Харриет только что вышла на пару часов нанести несколько светских визитов в округе. Он не сказал Макналти, что моя мать умерла десять лет назад и что отец берег ее апартаменты как святилище, где никто, как он полагал, не слышит его плача.
— Понятно, — сказал Макналти. — Несомненно.
— Эти две спальни принадлежат мисс Офелии и мисс Дафне, которые на время вашего пребывания будут жить в одной комнате. Выберите любую, какая вам больше подходит для декораций, и они обоснуются в другой.
— Как великодушно с их стороны, — заметил Макналти. — Вэл Лампман выберет. Он наш режиссер.
— Все остальные спальни, гостиные и гардеробные, включая те, что в северной части, могут использоваться, если потребуется, — продолжил Доггер, даже не моргнув глазом при упоминании самого знаменитого режиссера в Англии.
Даже я знала, кто такой Вэл Лампман.
— Я лучше вернусь к съемочной группе, — сказал Макналти, взглянув на часы. — Мы переставим грузовики и займемся разгрузкой.
— Как пожелаете, — ответил Доггер, и мне послышалась нотка печали в его голосе.
Мы спустились по лестнице, Макналти не стесняясь ощупывал перила и выгибал шею, глазея на резные панели.
— Вот это да, — бормотал он вполголоса.
— Никогда не догадаешься, кто режиссер этого фильма! — объявила я, врываясь в гостиную.
— Вэл Лампман, — скучающим голосом сказала Даффи, не поднимая глаз от книги. — Филлис Уиверн теперь больше ни с кем не работает. С тех пор как…
— С каких пор?
— Ты слишком мала, чтобы понять.
— Вовсе нет. Как насчет Боккаччо?
Даффи недавно читала нам вслух за чаем избранные истории из «Декамерона» Боккаччо.
— Это вымысел, — ответила она. — Вэл Лампман — реальная жизнь.
— Где это сказано? — возразила я.
— В «Киномире». Это было на первой полосе.
— Что было?
— О, ради бога, Флавия! — сказала Даффи, отбрасывая книгу. — С каждым днем ты все больше напоминаешь попугая: «С каких пор?», «Кто сказал?», «Что было?».
Она жестоко передразнила мой голос.
— Надо научить тебя говорить: «Кто тут наша хорошенькая птичка?» или: «Полли хочет печенья». Мы уже заказали тебе клетку: славная золотая решеточка и миска для воды, в которой можно плескаться, — не то чтобы тебе пришлось когда-нибудь это делать.
— Иди к черту!
— Сама иди, — ответила Даффи, изображая, будто вытягивает в руке невидимый щит.
— Нет, ты иди! — сказала я, копируя ее жест.
— Ха! У тебя медный щит. Медь ничего не отражает. Ты это знаешь так же, как и я.
— Отражает!
— Нет!
В этот момент в то, что до сих пор было абсолютно цивилизованной дискуссией, вмешалась Фели.
— К вопросу о попугаях, — заметила она. — До твоего рождения у Харриет был миленький попугайчик — хорошенькая птичка, жако по имени Синдбад. Прекрасно его помню. Он умел спрягать по-латыни глагол «любить» и пел строки из «Лорелеи».
— Ты выдумываешь, — заявила я.
— Помнишь Синдбада, Даффи? — сказала Фели, рассмеявшись.
— «И пловец тоскою страстной поражен и упоен», [4] — подхватила Даффи. — Бедолага Синдбад, помнится, забирался на насест, когда кричал эти слова. Чудесно!
— Тогда где же он сейчас? — поинтересовалась я. — Он должен быть еще жив. Попугаи живут больше ста лет.
— Он улетел, — запнувшись, ответила Даффи. — Харриет расстелила одеяло на террасе и вынесла тебя подышать свежим воздухом. Ты как-то умудрилась открыть дверцу клетки, и Синдбад упорхнул. Разве ты не помнишь?
— Я этого не делала!
Фели уставилась на меня взглядом вовсе не сестринским.
— О нет, делала. Впоследствии она часто говорила, что лучше бы это ты улетела, а Синдбад остался.
У меня в груди что-то начало закипать, как в паровом котле.
Я сказала запрещенное слово и чопорно вышла из гостиной, поклявшись отомстить.
Временами старый добрый стрихнин — именно то, что надо.
Я пойду наверх в химическую лабораторию и приготовлю лакомство, которое заставит моих ненавистных сестричек молить о милосердии. Да, так и сделаю! Я приправлю их сэндвичи с яичным салатом чуточкой рвотного ореха. Это заставит их неделю держаться подальше от приличного общества.
4
«Лорелея» Г. Гейне цитируется по переводу Каролины Павловой.