Страница 63 из 71
Чанджин хватился Реймонда приблизительно через два часа после нее. Однако о своей обеспокоенности он незамедлительно поставил в известность советские спецслужбы, позвонив туда по телефону. Так что они узнали об исчезновении Реймонда еще до того, как его мать оказалась в Вашингтоне, откуда намеревалась известить их. Русские тоже запаниковали. Был отдан общий приказ выследить беглеца средствами подотчетных им организаций, но, поскольку поиски ограничивались территорией Соединенных Штатов, дни шли, а результатов не было.
ФБР возобновило прерванное наблюдение за Реймондом на Мартинике. Действуя с присущим им мастерством, они уговорили двух членов команды сойти на берег, после чего вместо них взяли двух агентов ФБР.
Машину Джози обнаружили в гараже Сената, и их обоих идентифицировали — как родственников сенаторов, а Реймонда еще и как известного газетчика. В ФБР как раз намеревались обсудить проблему с сенатором Джорданом, когда из их отделения в Сан-Хуане сообщили о бракосочетании. Затем выяснилось, что имена мистера и миссис Шоу фигурируют в списке пассажиров авиакомпании, совершавшей рейс в Антигуа. Вскоре после этого, словно по мановению волшебной палочки, их имена оказались в списке постояльцев местного отеля. Через краткий промежуток времени молодоженов обнаружили на Мартинике, где двое агентов ФБР и взошли на борт судна, дабы защитить пребывающую в неведении парочку от кто-знает-чего.
Если бы Марко не проявил себя тогда этаким образцом деликатности, то есть не руководствуйся он субъективно гипертрофированными соображениями относительно святости и неприкосновенности медового месяца, то одним из двух новых членов команды стал бы он сам, с усиленной, состоящей из пятидесяти двух бубновых дам колодой карт в кармане. Так говорили впоследствии некоторые люди, которые, как говорится, сильны задним умом. Полковник, однако, счел, что пока молодожены плавают так далеко, им вряд ли что-то угрожает, и поэтому решил нанести Реймонду визит сразу по возвращении новобрачных из свадебного путешествия.
Джози и Реймонд вернулись в Нью-Йорк в пятницу вечером. Открытие съезда планировалось на утро понедельника, а проходить он должен был в Медисон Сквер Гарден. Они отсутствовали двадцать девять дней. Новобрачные въехали в квартиру Реймонда, загорелые и брызжущие радостью жизни. С отцом Джози удалось связаться со второй попытки: он вернулся в дом на Шестьдесят Третьей улице. Джордан настоял на том, чтобы отпраздновать радостное событие этим же вечером — из-за удивительных звонов и переливов, звучащих в счастливом голосе дочери. Торжество состоялось в итальянском ресторане на Пятьдесят Пятой Восточной улице. Город все отчетливее гудел, на глазах наполняясь политиками тире государственными деятелями, государственными деятелями тире политиками и просто энергичными личностями. Так что нет ничего удивительного в том, что газета, оппозиционная «Дейли пресс», мгновенно узнала о маленьком празднестве трех человек; в ресторан тут же явился фотограф, сделал снимок, и слухи о женитьбе получили свое наглядное подтверждение.
В такой ситуации, как горячо объяснял Реймонд Джози, не остается ничего иного, кроме как известить «Дейли пресс», поскольку было бы очень неприятно, если бы другая газета побила их в информированности о его женитьбе. В итоге фотограф и репортер «Дейли пресс» также явились в ресторан, до того дня известный лишь своим самим омерзительным на свете мартини. Это любопытное совпадение не ускользнуло от внимания «Нью-Йоркера», публиковавшего на своих страницах в дни крупных политических событий обзоры национальной прессы.
В обзоре отмечалось, что в этих двух статьях, посвященных бракосочетанию Джордан-Шоу, вводный абзац выглядел так, словно его писала, чуть-чуть варьируя стиль, одна и та же рука. В обеих газетах проводилась параллель с сюжетом «Ромео и Джульетты», популярной пьесы небезызвестного английского автора, написанной, как известно, на итальянском материале. В обеих статьях о женихе говорилось как о принадлежащем к дому Монтекки (Айзелинов), а о невесте — как о представительнице семейства Капулетти (Джорданы). Далее шли разнящиеся лишь в деталях описания опустошительной ненависти между двумя сенаторами.
Упоминалась также недавняя повергнувшая всех в шок пресс-конференция сенатора Айзелина, где тот обвинил сенатора Джордана в государственной измене и при этом размахивал бумагами, которые именовал «безусловным доказательством» того факта, что Джордан продал родину Советам. В заключение он заявил, что на следующем заседании Парламента предпримет меры к: (1) тому, чтобы сенатору Джордану был объявлен импичмент; и (2) началу над Джорданом гражданского суда, безусловным вердиктом которого, со страстью вещал сенатор, станет следующее: «Этот предатель свободы и единственного в мире идеального жизнеустройства должен быть приговорен к смертной казни через повешение». Ответ сенатора Джордана был краток: напечатанный на мимеографе лист с одним-единственным предложением на нем, переданный во все телеграфные агентства. Фраза гласила: «Как долго вы еще будете позволять этому человеку использовать вас и морочить вам голову?»
В ресторане сенатор Джордан не хотел омрачать радость молодоженов и ни словом не упомянул о нападках Айзелина. Он знал, что они и так слишком скоро обо всем узнают.
Еще до того, как статьи с фотографиями, в которых освещались возвращение и свадьба Реймонда, появились в утренних газетах, друзья, агенты и сочувствующие передали новость — по своим каналам — в КГБ. Представители советской службы безопасности в Вашингтоне высказали пожелания Москвы миссис Айзелин, и на следующее утро она позвонила Реймонду. Она мягко пожурила сына за то, что он не сообщил ей о счастливейшем дне своей жизни. Ее голос столь нежно и убедительно выражал совсем ненавязчивую и исполненную материнской заботы обиду, что Реймонд с удивлением почувствовал, что поступил в отношении нее не совсем справедливо.
Мать сообщила ему, что в этот самый день, в три часа дня, вице-президент и спикер палаты прибудут в резиденцию Айзелинов, где состоится незапланированная встреча, посвященная выработке курса правительства по вопросу гражданских прав. Поскольку они решили, что им будет только на руку, если сведения о встрече «просочатся» в прессу, она сразу же предложила задействовать своего работающего в газете сына, на что все присутствующие отреагировали единодушным согласием. Поэтому ему надо немедленно вылететь в Вашингтон, где они вместе пообедают, и она изложит ему детали предстоящей встречи. Реймонд с готовностью согласился.
Джози была молодой женщиной, в совершенстве владевшей искусством сна. Сборы мужа не заставили ее проснуться. Он оставил записку, в которой объяснял, почему должен улететь. Саму статью он напишет в Вашингтоне, а завтра, не успеет она проснуться, как он уже позвонит в дверь.
О невообразимых нападках Джонни на своего тестя Реймонд узнал из газеты, на борту самолета. Его оглушила ярость, и в то же время он испытал самую чистую радость: как будто этот случай высвободил в нем что-то, что ему всегда хотелось сделать, но что он подавлял в себе до такой степени, что до сего дня практически даже не осознавал. Он отправится в дом Айзелинов, пойдет к Джонни, запрет за собой дверь и будет бить его, и бить, и опять бить. Да, внезапно осенило Реймонда, он сделал еще кое-что! Он обреет мать наголо.
Джози узнала о безобразном нападении Айзелина на отца утром, за завтраком, из той же самой газеты, из статьи на первой полосе, со снимком в три столбца, на котором были запечатлены она сама, ее муж и отец. Упоминание о нападках Айзелинов вызвало в ней растерянность; она так долго жила в Аргентине, что у нее не выработалась естественная для американцев невосприимчивость к любому высказыванию Джонни. Она немедленно оделась, позвонила отцу, сказав ему, что приедет сейчас же, и покинула квартиру, прихватив с собой вещи для ночевки. В записке Реймонду она в нескольких словах объясняла ситуацию и просила мужа сразу же, как только он вернется утром, приехать в дом ее отца. Подписавшись, «со всей любовью к тебе, навеки», Джози прислонила записку к телефону в прихожей, там, где Реймонд сразу должен был ее увидеть.