Страница 19 из 71
«Ты меня обманул!» — вопила она, отворачиваясь и прижимая руку к сердцу. Куда подевался страстный любовник, который тем далеким летом набрасывался на нее с таким пылом и такой неутомимостью и который теперь почему-то вообще перестал быть мужчиной? Любой коридорный, любой посыльный больше мужчина, чем он! Все, на что он способен, это сводить ее с ума своими ласками и вялыми поцелуями — точно подружка по комнате в школе-интернате. Тщетно Большой Джон возражал, что с другими женщинами он вел себя как целая команда морских пехотинцев после одиннадцати недель, проведенных в море. Она либо отказывалась верить в это, либо обвиняла мужа в том, что он тратит себя на других женщин, что тот, конечно, тут же начинал отрицать.
Тем не менее жена заверяла его, что не допустит никакого скандала и все потому, что по-прежнему глубоко любит его, пусть даже чисто платонически. Постоянное чувство вины, непомерная признательность и негаснущая, хотя и неудовлетворенная страсть спаяли их сильнее, чем если бы у них была общая пищеварительная система — гораздо сильнее, чем если бы взаимное вожделение еженощно удовлетворялось и она родила бы ему дюжину детишек. Позже, когда супруги уже достигли определенных высот в Вашингтоне, в комнату Джонни под покровом темноты проскользнула молодая женщина, которая ушла оттуда до наступления рассвета. Она общалась с любовником исключительно на ощупь, они так и не увидели друг друга, как в каком-нибудь эротическом сне. Мать Реймонда сообщила Джонни, что видела женщину своими глазами, однако она провернула это дело с такой аккуратностью, что все случившееся не повлияло на ее отношение к Джонни, а он воспринял это как высшее доказательство ее любви к нему.
Чем дальше, тем больше Элеонор проявляла заботы о его здоровье, удобстве и карьере. Она была неизменно верна мужу, поскольку единственным сохранившимся у нее желанием сродни сексуальному стала жажда власти. Из благодарности Джонни полностью подчинился ей как в личном, так и в общественном плане. Что ни говори, а соображала она всегда лучше него. Она твердо усвоила, что ее сила в сексуальном аскетизме и утонченном понимании изумительно просто работающей воспроизводящей системы самца. На протяжении всей их совместной жизни, как бы мелодраматично ни закручивалась интрига, никто не мог обвинить мать Реймонда в сексуальной распущенности. Более того, поскольку природное здоровье Большого Джона иногда буквально било через край, и ее, и его враги просто не могли не отдать должное ее преданности и ангельскому терпению. От искушений Элеонор защищала фригидность. Амбиции поддерживали в ней ненасытное возбуждение. Джонни пыхтел и извивался в объятиях случайных жриц любви, и она с радостью принимала это, хотя столь бесконечное всепрощение выдавало ее собственную неспособность искать удовлетворение во мраке ночи.
Через год после того, как они создали для себя весь этот «рай», нация вступила во Вторую мировую войну. Это заметно взбодрило мать Реймонда, поскольку она рассматривала складывающуюся ситуацию как возможность ускорить восхождение ее Джона по политической лестнице. Не теряя времени даром, Элеонор постаралась, чтобы он ни в коем случае не затерялся на фоне развернувшихся баталий.
Брат матери Реймонда, этот болван, хоть и не принимал участия в политической борьбе, стал федеральным комиссаром и достиг такого высокого положения, что Элеонор чуть не рвало всякий раз, когда о нем вскользь упоминали в новостях. Она презирала этого сукина сына с того самого далекого летнего дня, когда ее обожаемый, замечательный, привлекательный, милый, восхитительный, добрый, любящий и талантливый отец погиб, сидя в деревянном планере, с историей Скандинавии на коленях, и этот тупица, якобы бывший ее братом, объявил, что теперь он — глава семьи. Это ничтожество, этот глупый, бесчувственный, невежественный, грубый парень вообразил, что каким-то образом, хотя бы отчасти, может занять место самого замечательного изо всех когда-либо живших на свете людей. Потом брат избил ее хоккейной клюшкой за то, что она приколотила к полу лапу бежевого кокер-спаниеля, потому что упрямый пес не желал выполнять даже самую элементарную команду сидеть смирно.
Она испытывала к отцу такую тайную, глубокую и волнующую любовь, которая не шла ни в какое сравнение с бесцветными чувствами по отношению к другим людям, ко всем остальным, в особенности к брату и этой идиотке, ее матери. Уже в десять лет у Элеонор была грудь женщины; лежа на чердаке большого отцовского дома, только в дождливые ночи, только когда все другие спали, она испытывала женскую, отнюдь не детскую тоску. Она знала, что произойдет дальше. Она будет лежать в темноте и слушать дождь, а потом раздадутся тихие, тихие шаги поднимающегося по ступенькам отца. Он войдет и закроет дверь чердака на засов, а она выскользнет из длинной ночной рубашки и будет ждать, пока он не заключит ее в свои теплые объятия, и станет удивляться и радоваться ему.
А потом он умер. Потом он умер.
Каждый удар хоккейной клюшки в руках молодого человека, который так сильно хотел быть понятым своей сестрой, но не сумел дотянуться ни до ее понимания, ни до ее чувств, лишь сильнее вбивал в ее сознание отвращение и презрение ко всем мужчинам — после отца. Именно тогда, в возрасте четырнадцати лет, Элеонор вступила в соревнование со своим единственным братом, в соревнование, ставшее движущей силой всей ее жизни, хотя она никогда не отдавала себе в этом отчета — чтобы показать ему, кто истинный наследник отца, кто имеет право говорить, что идет по стопам отца, кто может занять его место, кто достоин его памяти. Она давала обеты и клятвы, что превзойдет брата во всем, чем бы тот ни стал заниматься. К вечному позору их общей страны, он предпочел политику и государственную службу, и, следовательно, сестра была вынуждена вслед за ним погрузиться в ту же сферу.
Ее идиот-братец с молоком матери впитал и ее прирожденный идиотизм; ясное дело, яблочко от яблони… Как мог отец любить такую женщину? Как мог такой блестящий, необыкновенный, доблестный рыцарь спать с этой телкой? Кстати, все, кто знал их, говорили, что Элеонор была копией своей матери.
После того как ее избили хоккейной клюшкой, она не давала покоя своим родным, пока те не отослали ее в закрытое учебное заведение для девочек на Среднем Западе. Она сама выбрала именно это место в качестве плацдарма для начала своих операций в политике, потому что оно находилось в самом сердце скандинавского иммигрантского округа; в нужное время скандинавская фамилия ее знаменитого отца и его героическое происхождение могли принести немалое количество голосов.
В шестнадцать лет, сумев убедить себя, что точно знает, чего хочет, независимо от того, что получит, она каждый уикенд сбегала из школы, одевалась таким образом, чтобы выглядеть старше, и устраивалась там, где могла сыграть роль приманки. Заманила в свои сети четырех мужчин в возрасте от тридцати до сорока шести, не получив от этого никакого удовольствия (да она и не ожидала его), и после довольно долгого испытательного периода забраковала двух из них. Понимая, что в состоянии повернуть отношения с любым из двух оставшихся в том направлении, в каком сама пожелает, она остановила свой выбор на отце Реймонда. Потому что у этого человека было доброе, открытое лицо — необходимейшая вещь для политика — а волосы уже тронула седина, хотя ему исполнилось всего тридцать шесть. Элеонор вышла за него замуж и родила Реймонда, как только физически дозрела до того, чтобы выносить ребенка.
Ни беременность, ни юный возраст никогда не затуманивали сознание матери Реймонда и не могли заставить ее хоть на йоту отступить от своего плана. Как мышеловка «знает», где у мыши шея, так и она знала, что еще недостаточно взрослая, чтобы стать женой человека, прокладывающего себе путь в большую политику. Знала, что ее возраст может даже бросить некоторую тень на мужа; знала и все же позволила ему сделать свой ход. Она рассуждала вполне логично: к тому времени, когда дело дойдет до выборов и в ходе кампании станет известно, что отец Реймонда взял жену-ребенка шестнадцати лет (по общим стандартам ей должно было бы быть лет на двенадцать побольше), это обстоятельство приобретет романтический характер, и ее муж в глазах женщин-избирательниц будет выглядеть сильным и привлекательным мужчиной. Тем временем она достигнет своей первейшей цели — сбежит из-под власти матери, брата и школы. Отец оставил ей значительную часть своего состояния. Она может заложить основы собственной семьи, которая, за редкими современными исключениями, всегда была существенной частью успеха американских политиков.