Верховные судороги

— Oyez, oyez, oyez…

— Мне только что пришло в голову, — прошептал Криспус, входя вместе с Пеппер в Большой зал суда, — ведь это же старофранцузское «ой-вэй».

В любой другой день Пеппер захихикала бы. Но не сегодня. Сегодня она слишком волновалась.

Усевшись на свое место, Пеппер, постаравшись принять вид спокойный и выдержанный, быстро окинула взглядом собравшихся в зале людей. И на миг встретилась глазами с Грейдоном. Впервые она взирала на него сверху вниз. Он выглядел маленьким, но внушительным: орлиный нос, безупречный костюм-тройка и золотая цепочка часов. Грейдон коротко улыбнулся ей и кивнул. Пеппер отвела от него взгляд и, опять-таки впервые, увидела прославленного Благгера Форкморгана: серьезного, худого и узкого, точно нож, с подвижными, как капельки ртути, глазами.

Сущность дела «Митчелл против Вандердампа» сводилась для истца к двум доводам, — первый был чисто техническим, второй скорее философским. Согласно первому, победа президента Вандердампа на выборах засчитаться ему не могла, поскольку поправка к Конституции обрела законную силу, как только ее ратифицировал штат Техас, а это произошло за два дня до выборов. Второй же довод Митчелла был связан с более широким аспектом управления страной, а именно с вопросом о том, следует ли суду признать действенность принятой поправки или он должен исходить из решения народа, высказанного таковым в ходе выборов. В своем вступительном слове Форкморган заявил, что предпочтение надлежит отдать поправке, а не «метафизическим, сколь бы добронамеренными они ни были, соображениям» — иначе говоря, не воле народа, явленной им посредством всеобщего голосования.

Председателю суда Хардвизеру удалось сделать первые шаги прений такими прозаичными, точно все происходило в транспортном суде, да еще и в самый что ни на есть рядовой день его работы. (В чем, собственно, намерение Деклана и состояло.) Начал он так:

— Мистер Форкморган, излагая суть дела, вы привели два отдельных довода. — Хардвизер улыбнулся. — Означает ли это, что один из них сильнее другого? Или вы просто валите все до кучи?

— Для того чтобы выиграть дело, нам достаточно любого из них, господин председатель, — ответил Форкморган. — Что же касается «валите до кучи», то я всего лишь пытаюсь поразить суд, учинив здесь истинное пиршество чистого разума.

По Большому залу прокатились смешки, затем послышался звук, изданный облегченно обмякшими сотнями поджатых в напряженном ожидании ягодиц.

— Но какой из двух доводов считаете более неотразимым вы? — спросил председатель суда.

— А, вы пытаетесь заманить меня в западню, и весьма элегантную, — ответил Форкморган. — Каждый из наших доводов является равно неотразимым, хоть и нельзя не признать, что они различаются по текстуре. Назовем это юридическим канифасом.

«Канифасом? — удивилась Пеппер. — Это что еще за чертовщина?» [110]

— Мне представляется ясным, — резковатым, словно подразумевавшим «да хватит уже» тоном произнес судья Сантамария, — что вы сложили большую часть ваших яиц в корзинку под названием «Диллон против Глосса». Или я упускаю что-то из виду?

— Я очень и очень сомневаюсь, что вы когда-нибудь упускали что-либо из виду, судья Сантамария, — ответил Форкморган.

— Это был саркастический вопрос.

[Смех в зале]

— Мы ссылаемся на «Диллона» по причине самой простой. При рассмотрении этого дела суд, интерпретируя Восемнадцатую поправку, ту, которая ввела сухой закон, постановил, что критической является дата ее ратификации, а не дата официальной регистрации поправки Государственным секретарем. Вряд ли имеет смысл указывать на то, что такая регистрация происходит послевыборов. Я, разумеется, говорю о времени, когда право регистрации принадлежало Государственному секретарю, а не хранителю Национального архива, как это имеет место ныне.

— Не выглядит ли такая интерпретация чрезмерно узкой?

— Даже если ключевым, определяющим моментом была бы регистрация, — а не ратификация, — сказал Форкморган, — поправка вступила в силу до того, как вице-президент официально зарегистрировал результаты голосования выборщиков. Поэтому поправка об ограничении президентского срока явственным образом запрещала выборщикам голосовать за президента.

— Использование слов «явственным образом» представляется мне спорным. Однако попытка ваша была недурна, адвокат.

— Вы явственным образом видите меня насквозь, господин судья, — улыбнулся Форкморган.

Пока продолжалась эта изысканная словесная дуэль, взгляд Пеппер снова пошел блуждать по Большому залу. И внезапно уперся в нечто очень знакомое: моржовые усищи, белый лоб, а вдобавок к ним щеки и подбородок цвета вяленой говядины. «А тебя-токто сюда пустил?» Лицо это пошло морщинами — дед подмигнул ей. Пеппер снова вслушалась во все еще продолжавшиеся препирательства Форкморгана и Сильвио. Ей очень хотелось вставить хоть одно слово. А между тем часы тикали. Каждой из сторон отводилось на изложение дела по двадцать минут. И затем еще по пять — на опровержение доводов противника.

Возможно, никто не воспринимал так остро, как она, сделанного председателем суда предостережения: за ходом этого процесса будет следить весь мир.

Ярды, фарлонги, мили печатной бумаги были потрачены на лихорадочное обсуждение вопроса о том, вправе ли судья Картрайт участвовать в разбирательстве по делу «Митчелл против Вандердампа», — а уж о том, что говорилось в Интернете, лучше и не упоминать. Газетные передовицы и телевизионные комментаторы требовали, чтобы она в это дело не вмешивалась. Разве может судья Картрайт быть беспристрастной? Она же обязана своим местом Вандердампу! А ненависть, которую питал к ней Декстер Митчелл, была общепризнанным фактом, хоть он, исходя из тактических соображений, и изображал восторг по поводу ее участия в слушаниях. (За что члены комитета, который он прежде возглавлял, ругали его в средствах массовой информации на все корки.)

Реакция Пеппер на требование отстраниться от участия в обсуждении дела, состояла в простом повторении (правда, безмолвном) ее связанного с «Суэйлом» замечания, доставившего ей столько неприятностей: «Поцелуйте меня в жопу». Другое дело, что на сей раз она к кнопке «Send» даже не притрагивалась. Вчера, проворочавшись в постели без сна до трех часов утра, она пришла к заключению, что имеет полное право изложить свое мнение по делу. И довольно об этом. Одно из преимуществ членства в Верховном суде как раз и состояло в том, что все вокруг могли рвать и метать, сколько душа попросит, она же объясняться или отчитываться ни перед кем не обязана. А тем временем препирательства продолжались.

— Ключевые слова, судья Готбаум, таковы: «после ее ратификации тремя четвертями законодательных собраний штатов», из чего следует, что критическим моментом является именно ратификация. Послевыборная регистрация хранителем архива есть формальный акт, никакого юридического значения не имеющий.

— Я прекрасно понимаю это, мистер Форкморган. Однако согласно документу 18 КСШ 106б, который вы сами упоминаете на двенадцатой странице, конгресс наделяет хранителя архива полномочиями, необходимыми для совершения последнего шага, который и придает поправке полную законную силу. Именно хранитель или хранительница должны постановить, что поправка была официально принята штатами. И потому мне представляется, что до тех пор, пока он или она этого не сделали, поправка силы не имеет.

Пеппер набрала воздуха в грудь — никакой латыни, строго приказала она себе, — и вмешалась в разговор.

— Мистер Форкморган, насколько я понимаю, в тысяча девятьсот тридцать девятом году Верховный суд, рассматривая дело «Колеман против Миллера», постановил, что юридическая действенность ратификаций, осуществляемых законодательными собраниями штатов, есть вопрос политический и решение его надлежит оставить политическим же органам, а не судам. Разве это положение не применимо и в данном случае? Не просите ли вы нас пересмотреть, по сути дела, отраженное в законодательном акте суждение конгрессменов?

110

Канифас — хлопчатобумажная материя из полосок разных тканей. (Прим. авт.)