Страница 60 из 72
На мгновение он замолчал; Месье Пьер забрался хозяину на колени, и тот рассеянно принялся его почесывать.
— Но именно так я и поступил. Чтобы избежать относительной бедности, которая ничего не значила бы, будь у меня ее любовь и ее общество, я выбрал деньги и тем самым лишился всего, что могло бы сделать их желанными.
— В таком случае, — ответила Элинор, чуть смягчившись, — когда-то вы верили, что испытываете к ней искреннюю приязнь?
— О да! Как пиранья, впившаяся в ногу, не отпустит, пока не наестся или не будет убита! И я не надеялся когда-нибудь освободиться от этих чувств. Устоять перед такой красотой, перед такой нежностью! Способен ли на это хоть один мужчина на свете? Счастливейшие часы своей жизни я провел с ней, искренне веря в честность собственных намерений, в чистоту моего сердца! Однако и тогда, решительно намереваясь просить ее руки, я медлил, день за днем откладывал объяснение, не желая связывать себя словом, когда мои обстоятельства были столь стеснены. Не стану и пытаться объяснять… и не буду останавливать вас, если вы упрекнете меня в нелепости, хуже чем нелепости! В боязни связать себя словом, когда я уже сделал достаточно, чтобы связать себя честью. Наконец я отбросил все сомнения и решился оправдать все знаки внимания, какие я ей оказывал, и прямо подтвердить те чувства, которые столь упорно выставлял напоказ. Но за несколько часов до той минуты, когда я смог бы поговорить с ней наедине… случилось нечто… открылось некое обстоятельство… злополучное обстоятельство, которое разрушило все мои планы и лишило всякой надежды. — Он замешкался и опустил глаза, рассеянно почесывая волосатый живот Месье Пьера. — Миссис Смит кто-то сообщил… полагаю, кто-нибудь из дальних родственников, в чьих интересах лишить меня ее покровительства… об одной интрижке, о связи… но договаривать нет нужды, — закончил он, густо покраснев и подняв на нее вопрошающий взгляд. — Должно быть, вы давно все знаете. Торговец пирожками… осьминог… девушка, закопанная в песок…
— Да-да, — подтвердила Элинор, также покраснев, и наказала себе даже не думать о сочувствии к нему, — я все знаю. И, признаюсь, как вы собираетесь объяснить свою роль в этом чудовищном деле, превыше моего понимания.
Баржа скрипнула, качнувшись на волне, и на мгновение Элинор замерла, воображая, будто снаружи до нее донесся стук подбитого серебром пиратского каблука; но ужасный звук не повторился, и вскоре она успокоилась.
— Вспомните, от кого вы об этом слышали! — воскликнул Уиллоби. — Неужели его рассказ мог быть беспристрастным? Не думайте, что сама она безвинная жертва! Я не спорю, что должен был с большим уважением отнестись к ней и ее положению. Ее приязнь ко мне заслужила лучшего отношения, и я не раз укорял себя, вспоминая ее нежность. Я жалею, от всего сердца жалею, что это произошло. Но я ранил не ее одну, я ранил и ту, чье чувство ко мне вряд ли было менее пылким, ту, которая неизмеримо превосходила ее во всем!
— Ваше равнодушие не извиняет жестокости, с какой вы покинули ее, закопав по шею в песок. Вы не могли не знать, что, пока вы наслаждались жизнью в Девоншире, претворяя в жизнь новые планы, она терпела крайнюю нужду… если не хуже. Она могла бы утонуть в приливе!
— Но, богом клянусь, я не знал, как она бедствует! — пылко возразил он. — Я был уверен, что сообщил ей мой адрес. Да и малейшая толика здравого смысла помогла бы ей его разузнать!
— Ну и что же сказала миссис Смит?
— Добрая женщина! Она предложила мне все забыть, если я женюсь на Элизе. На это я согласиться не мог… так я лишился ее расположения, и мне было отказано от дома.
— Должна сказать, я именно так и думала, хотя матушка настаивала, что вас проклял пиратский призрак.
— Всю ночь после этого объяснения — я должен был отплыть наутро — я терзался, не зная, как поступить. Борьба с собой была тяжкой, но длилась, увы, недолго. Мои чувства к Марианне, моя уверенность в ее взаимности — всего этого было мало пред лицом того трепета, в какой меня повергала мысль о бедности. У меня были причины полагать, что моя нынешняя жена не ответит мне отказом, если я сделаю ей предложение, и я убедил себя, что никакого иного благоразумного выхода мне не остается. С этим решением я отправился к Марианне, увидел ее в горе и покинул ее в горе, надеясь никогда больше с ней не свидеться.
— Зачем же вы пришли? — спросила Элинор. — Письма было бы вполне достаточно. Какую цель преследовал ваш визит?
— Его требовала моя гордость. Покинуть архипелаг таким образом, чтобы вы или прочие соседи хотя бы заподозрили, что произошло между мной и миссис Смит, было бы совершенно невыносимо, и поэтому я решил нанести в ваш домик последний визит. Встреча с вашей милой сестрой была ужасна, хуже того, я застал ее одну. Вы все уехали, я не знаю куда. А ведь только накануне вечером я оставил ее в полной, нерушимой уверенности, что поступлю как должно! Всего лишь через несколько часов она была бы связана со мной навеки… я помню, в каком упоении, с какой радостью я греб к острову Алленгем, как доволен я был собой, какой любви исполнен ко всем людям! Но во время нашего последнего дружеского разговора меня так угнетало чувство вины, что я едва находил в себе силы притворяться. Ее печаль, ее разочарование, неизбывное горе, когда я сказал, что немедленно должен покинуть Девоншир, — мне никогда этого не забыть. Боже мой! Каким я был бессердечным мерзавцем! Я спрятал лицо за решеткой водолазного шлема! Я не мог смотреть ей в глаза!
Некоторое время они молчали. О борт ударила приливная волна, и баржа вновь заскрипела.
— Что ж, сэр, — сказала Элинор, которой, как ни жалела она Уиллоби, все больше не терпелось, чтобы он ушел, — это все? Если так, то прошу вас меня извинить, но я должна вернуться на палубу к моей подзорной трубе, я охраняю дом от Страшной Бороды.
— Боже мой! От самого Страшной Бороды!
Услышав имя знаменитого пирата, Уиллоби немедленно вскочил; казалось, что в голове его прояснилось, и он стал весь внимание.
— Мисс Дэшвуд, вы можете думать что угодно обо мне, о моем распутстве и о том, как я обошелся с вами и вашей семьей… но я всю свою жизнь провел в поисках сокровищ и немало знаю о пиратах. Идемте, подготовим баржу.
Уиллоби бросился через веранду на палубу. Выяснив у Элинор, где хранятся гамаки, он развесил их над каждым люком, превратив в отличные ловушки.
— То ужасное письмо, — поинтересовался он, когда они спустились в трюм, где он облил маслом дверь, ведущую на склад, чтобы ее можно было поджечь и превратить в стену огня, — она показала его вам?
— Да, я видела все письма.
— Когда я получил первую весточку, она причинила мне невыразимую боль. Каждая строчка, каждое слово в ней, если прибегнуть к избитой метафоре, которую, будь она здесь, их милая сочинительница запретила бы мне, ранили меня, как кинжалом в сердце. Ведь ее вкусы, ее суждения до того хорошо изучены мною, что, кажется, стали мне ближе моих собственных!
Сердце Элинор, испытавшее за время этой удивительной беседы немало разнообразных чувств, снова смягчилось, но она сочла своим долгом указать на неуместность его последних слов:
— Мистер Уиллоби, это уже чересчур. Помните, что теперь вы женаты. Говорите лишь о том, что ваша совесть полагает необходимым сообщить мне. — Выговаривая ему, она настойчиво пинала носком туфли доску, которую Уиллоби освободил от креплений, — наступив на нее тяжелым сапогом, пират непременно споткнется и с грохотом рухнет на квартердек.
— Записка Марианны, заверившая меня в том, что я дорог ей, как прежде, снова пробудила мое раскаяние. Пробудила, потому что время, проведенное на Подводной Станции, и тамошние увеселения усыпили его, и я превратился в закоренелого негодяя, вообразил, что Марианна мне безразлична и что и сама она давно обо мне позабыла. Я твердил про себя, что наша связь была лишь мимолетным увлечением, пожимал плечами в подтверждение тому, а малейшие угрызения совести подавлял, то и дело повторяя себе: «Как я буду рад узнать, что она удачно вышла замуж!» Но эта записка все расставила по местам. Я сразу понял, что Марианна мне милее всех женщин на свете и обошелся я с ней с отвратительной жестокостью. Но между мною и мисс Грей все было уже решено. Пойти на попятный было невозможно. Мне оставалось лишь избегать вас. Я не ответил Марианне, надеясь, что больше она писать не станет, и какое-то время думал даже не показываться на Беркли-канале. Но в конце концов, рассудив, что будет лучше изобразить равнодушного знакомого, однажды утром я дождался, пока вы все ушли из отсека, и оставил свою ракушку.