Разбойничий тракт

– А когда днем, если закрываемся с заходом солнца, да и ночь только наступила, – обрел свой голос Ибрагим. – Прости, братка Дарган, что побеспокоил, в другой раз забегу, с утра.

Казак опустил ружье, переступил с ноги на ногу. Он понимал, то оглашенный чеченом повод имел вес, но интуиция подсказывала, что отговорка насчет самовара придумана заранее. Настораживало само появление Ибрагима, вхожего в любой двор. Станичные собаки тоже знали его, ни одна не залаяла. Своим в казачьей среде он стал после того, как выкрестился в православные. Если этот прислужник в лавке до сих пор не порвал с родней, живущей на правом берегу Терека, то лучшего лазутчика разбойникам сыскать было бы трудно.

– Коли пришел, забирай самовар и отваливай, а днем приходить не надо, – принял, наконец, решение Дарган. – Если бы я тебя не разглядел, то пулю в лоб, как пить дать, вогнал бы.

– Не желай смерти другим, она сама за тобой ходит, – направляясь во двор, как-то туманно обмолвился Ибрагим и, уже возвращаясь с самоваром, добавил: – Спасибо, братка Дарган, теперь мой армянин успокоится.

– Скажи хозяину, что мы можем его купить.

– Я знаю, но зачем вам два.

Когда Ибрагим пошел по улице, собаки снова не подали голоса, словно они были приручены им и служили ему верой и правдой. Приход ночного гостя отозвался в голове казака неприятными мыслями. Он терялся в догадках, соображая, кто из чеченцев мог подключиться к кровной мести, если из семьи Ахмет-Даргана, по слухам, в живых оставалась лишь одна дочка с маленьким ребенком на руках. А в том, что охота на него продолжается, он перестал сомневаться, как только признал в ночном госте Ибрагима. Слишком уж осторожно тот вел себя. Да и зачем ему среди ночи понадобился самовар, если станица со всеми жителями давно погрузилась в глубокий сон.

– Кто это был? – спросила Софи, стараясь незаметно спрятать пистолет под кровать.

– Ибрагим за самоваром приходил, который мы на свадьбу брали.

– Ночью?!

Дарган ничего не ответил, нырнув под одеяло, обнял горячее тело супруги, сунул нос в густые волосы, которые отдавали запахом степных трав.

Присмотренная хата и правда оказалась внушительных размеров. Поднятая на столбы в три аршина, в то время как другие куреня возвышались над землей только на два, она походила на большой корабль, неизвестно каким ветром занесенный в предгорья Кавказа. Но и здесь Терек по весне показывал такой буйный характер, затопляя все вокруг полой водой, что иной год из нее выглядывали одни макушки деревьев. Дарган вместе с женой обследовали строение снаружи и теперь поднимались по высокой лестнице, ведущей внутрь, за ними семенила старшиниха.

– Изба хорошая, пять лет как отстроили, – выговаривала она. – Мой хозяин завозил лес еще из Пятигорской, тогда потише было. Бревна на стены пошли дубовые, доски на полах тоже из дуба, обналичка из ельника, воду высушивает, что твоя половая тряпка.

– А столбы? – Дарган постучал по толстым кругляшам под избой, заранее зная ответ.

– Дубовые тоже, столетние комеля, на них все держится. И плахи на столбах, и лестница из дубовья.

Они взошли по ступенькам, отворили входную дверь. Четыре просторных комнаты с несколькими широкими окнами расположились вокруг пятой, служащей и гостиной, и горницей в одном лице. В спальнях нетронутыми стояли деревянные кровати, в столовой – столы со стульями, а в детской на толстых веревках покачивалась люлька, подвешенная под потолком за крючок.

– Для внучков готовили, – с дрожью в голосе выговорила старшиниха. – Оба сына враз, за отцом следом… Они и сейчас во сне ко мне каждую ночь приходят.

Казак переглянулся с женой и заторопился к выходу, за ними зашаркала подошвами старуха. Дом был обнесен забором, внутри подворья имелись несколько строений для лошадей и домашнего скота. Оглядев хозяйство, Дарган остановился посреди двора, с сомнением поцокал языком.

– Кажись, права ты, Софьюшка, для нашего табуна места здесь будет маловато.

Она перегнулась через забор, осмотрела прилегающую местность, затем повернулась к Даргану и посоветовала:

– Надо забор отодвигать вон туда, тогда площадь станет больше.

– Там канава, а за ней станичные куреня.

– Канаву надо засыпать землей.

Казак подошел к тому краю, на который она указала пальцем, подумал, что поработать придется до седьмого пота, но если сделать все так, как советует жена, то на новом подворье места вполне хватило бы. Он искоса взглянул на жену и снова поймал себя на мысли, что с каждым разом она нравится ему сильнее, в первую очередь незаурядным, каким-то нездешним умом. Местные девки были гожи на все, они не только содержали хозяйство, но часто становились рядом с мужьями, превращаясь в ни в чем не уступающим им молодцев. Сообразительностью они отличались даже большей, чем мужчины. Но настоящим умом Господь обделил что одних, что других – из века в век станичный уклад оставался прежним, не меняясь в лучшую сторону, словно близкие соседи – горцы – обладали способностью передавать лишь негативный пример. Впрочем, никакого иного сравнения у них не было.

Дарган хотел было отойти от забора, когда гортанный голос заставил его вдруг повернуться:

– Ана сени! Чем ты будешь брать флинту, ружьем или лошадьми?…

Возле лавки армянина стояли Ибрагим и два казака, успевшие изрядно причаститься. У одного из терцев дочка была на выданье, у другого сын вымахал в зрелого жениха. Скорее всего, разговор велся о скорой их свадьбе. Отец невесты смачно сплюнул на землю, положил руку на рукоять кинжала.

– Ружей у меня аж три, с войны привезенные, – принялся рассуждать казак. – А вот от дончака или кабардинца я бы не отказался, сыновья подтянулись уж до плеча.

– Тогда подскажи своему другу, чтобы сватов он посылал сначала к Даргашке, который от французов целый табун пригнал. А уж потом пусть они завертают к твоему куреню, – язвительно сказал Ибрагим.

– Табун у Даргана царский. Он и под Пятигорской конями разжился, когда с абреками в ущелье схлестнулся.

– Даргашка и бабу отхватил, любо-дорого посмотреть, – со смешком добавил второй собеседник. – На свадьбе наших скурех так подрезала, что девки дорогу на его баз враз забыли.

– При деньгах казак. У стариков допытывался про старшинову хату, мол, съехала старшиниха, чи нет?

– Молодец, что сказать.

Ибрагим пробурчал что-то по-своему, бросил колючий взгляд на подворье старшины и скрылся за дверью лавки. Казаки подались вдоль улицы на другой конец станицы, с языков у них срывалась нескладная песня. Постояв еще немного, Дарган прошел в центр вместительного хозяйства и решительно вскинул увенчанную папахой голову, заставив обеих женщин обратить внимание на себя.

– Дом с подворьем понравились, покупаем, канаву засыплем всем миром после того, как здесь обоснуемся, – сказал он и посмотрел на супружницу. – До начала дождей, думаю, управимся, и конюшню построим, и амбар к ней. Как ты думаешь, Софьюшка?

– Я думаю как ты, – не задержалась с ответом она.

– Вот и слава Богу. Что муж, что дети, царство им небесное, у меня были работящими, – закрестилась старшиниха, поняв, что торг подошел к завершающей фазе, и с уважением посмотрела на покупателя. – Хозяйство наше немалое, пусть переходит в надежные руки, в роду Даргановых мужчинами были все.

Казак снял папаху, посмотрел на высокое солнце, на сады и луга, на далекие снеговые вершины гор. Затем он тоже перекрестился и уверенно подвел черту:

– По рукам, отцу и сыну!

И закипела работа, незнакомая станичникам до сего дня. Казаки и раньше приходили на помощь друг другу при строительстве нового дома или по случаю уборки урожая, но чтобы днями пропадать не на кордоне или виноградниках, а на засыпке ямы под Даргановым забором, на возведении невиданных размеров конюшни в его дворе – о такой работе они не ведали никогда. Царева служба, охота с рыболовством да промысел по ногайским табунам для них считались законом, все остальное лежало на женских плечах. А этот труд больше напоминал уродство в авгиевых конюшнях или подвиги библейского великана Геракла, по молитвенным дням оглашаемые уставщиком при старообрядческой церковке.