Страница 6 из 13
Мистер Макферсон присоединил электрические провода, весьма тонкие и гибкие, к оконечностям трупа. Когда гальванический прибор был приведен в действие, тело содрогнулось, а затем, двигаясь на первый взгляд беспорядочно, свернулось в тугой клубок. Голова, по словам мистера Дэви, очутилась между ног молодого человека, а руки крепко сжались. Он сравнил эту позу с положением абортированного младенца, вынутого из утробы. Вне сомнений, подобно другим присутствующим, я с ужасом слушал мистера Дэви, который поведал о том, что тело невозможно было распрямить и в этом сжатом, неестественном положении оно предано было известковой яме во дворе Ньюгейтской тюрьмы. Таково оказалось действие электрического тока.
Когда мистеру Дэви принялись задавать вопросы, я покинул залу и вышел на улицу. Была ли тут виной атмосфера в помещении или влияние электрического тока, наполнившего эфир, но я почувствовал, что меня душит. Шел я быстро, однако вскоре пустился бежать. Я знал, что должен выбраться за пределы города. Это было страннейшее из побуждений, какие мне когда-либо приходилось испытывать, до того пугающее и неотложное, что сердце мое, казалось, с каждым шагом билось все сильнее. Я словно бежал от кого-то или от чего-то, но природа моего преследователя была мне неизвестна. Был ли то момент безумия? Один или два раза я, возможно, даже оглянулся через плечо. Не помню.
Я понесся вперед, миновал Оксфорд-роуд и побежал дальше, на север. Порой мне попадались люди, которые, предполагая, что за мной гонятся «Бегуны» или другой отряд, кричали мне вслед, чтобы меня подбодрить. У дровяного склада какие-то дети пустились было бежать со мною, вопя и хохоча, но скоро отстали. И тут, миновав питейное заведение и заставу на краю поля, я испытал престраннейшее чувство, будто рядом со мной бежит некто другой. Я не видел и не слышал его, но, летя по неровной дороге, всем существом своим осознавал его присутствие. Тенью моей это быть не могло, ибо луна скрывалась за облаками. Что это было, я не знал — некое видение, некий фантазм, никак не желавший отставать от меня, невзирая на мой спорый шаг. Чтобы стряхнуть это необычайное ощущение, я бежал все быстрее. Я обогнул большой пруд, затем пересек поле, где стояли печи для обжига кирпича и дымился мусор. То была уже самая окраина города; тут располагались немногочисленные разбросанные жилища, зловонные канавы и загоны для свиней. Я все не сбавлял шага, а тот, другой, все бежал бок о бок со мной. Дорога пошла в гору, и, минуя какие-то чахлые, иссохшие деревца, я споткнулся об корень или об ветку и чуть было не упал наземь, но тут, к изумлению и ужасу моему, нечто словно приподняло меня и спасло от падения. Тогда мне пришло в голову, что у меня началось подобие нервной лихорадки, и я немного замедлил шаг. Направившись к дубу, чьи очертания вырисовывались в темноте, я привалился к нему.
Я сидел там, тяжело дыша; я пощупал лоб, чтобы удостовериться, что у меня лихорадка, но ничего не ощутил.
Насколько знаю, я не спал и все время пребывал в полном сознании, однако страх покинул меня, не оставив по себе никакого следа. Я, похоже, возвратился в свое обычное состояние, хоть и с отрешенным чувством, отчасти напоминавшим усталость. Меня охватило любопытное ощущение смирения — но не облегчения или благодарности; при всем том мне отнюдь не казалось, будто с меня снято бремя. Я решил, что мне дан знак свыше, но какой именно — еще предстоит осознать. Меж тем до меня донесся гул, словно шла лавина или камнепад; я выпрямился, встревоженный, припоминая несчастья, происходившие в моих родных краях, но быстро понял, что это шум Лондона — сбивчивое, хоть и не лишенное гармонии бормотание, — город, казалось, разговаривал во сне. Виднелись какие-то разрозненные огни, однако главенствующим было ощущение нависшей тьмы. Услыхав зарождающийся рев необъятной жизни, на мгновение замершей, я поднялся со своего места у подножия дуба и пошел в ту сторону.
Когда я приблизился к границе города, шел дождь, тихий, ровный дождь, покрывалом ложившийся на улицы. В такую ночь людей вокруг было мало, и по дороге к Оксфорд-роуд шаги мои отчетливо стучали по булыжнику. Возвращаться на Бернерс-стрит мне не хотелось — нет, не теперь. У меня возник нелепый предрассудок: будто там ожидает меня — готовое встретить — нечто. Тогда я решил отправиться на Поланд-стрит, где надеялся найти Биши еще бодрствующим. В его привычках было писать — или говорить — при свечах, а после наблюдать, как первые гонцы зари пробираются под его створное окно. И верно, проходя под его окнами на втором этаже, я заметил, что там горит свет. Я бросил в оконницу несколько камешков — он открыл ставни и, увидав меня на узкой улице под окном, распахнул его и швырнул вниз ключи.
— Вы слышали — пробило полночь! — крикнул он мне. — Подымайтесь!
— Все ли благополучно, Виктор? — спросил он, открывши дверь в свои комнаты над первым пролетом лестницы. — Вы словно в холодном поту.
— Дождь — только и всего. Ненастная ночь.
— Входите же, обогрейтесь. — Вслед за тем он сказал, обращаясь к кому-то через плечо: — У нас гость.
Когда я вошел в комнату, навстречу мне поднялся Дэниел Уэстбрук.
— Мы как раз говорили о вас, мистер Франкенштейн, — сказал он.
— Прошу вас, зовите меня Виктором.
— Мне было любопытно узнать про ваши занятия.
— Вот как?
— Я рассказал ему, Виктор, что вы изучаете гальванизм. Что вас занимают законы жизни.
— Меня занимают источники жизни, — сказал я. — Это и вправду так.
— Вас занимает вопрос, откуда она происходит? — спросил меня Уэстбрук.
— Откуда она может происходить. Что еще вы тут обсуждали? Я не представляю собой столь уж захватывающего предмета разговора.
— Мы, Виктор, обсуждали будущее сестры Дэниела.
— Мистер Шелли повидался с моим отцом.
— Вот как? Когда это произошло?
Разговор в таверне, когда Биши пообещал дать Гарриет Уэстбрук образование за свой счет, состоялся тремя днями ранее.
— Я посетил семейство Уэстбрук вчера утром, — ответил Биши. — Мне подумалось, что воскресенье — единственный день, когда отец Дэниела способен принимать посетителей.
— Мистер Шелли… — начал Уэстбрук.
— Биши. Просто Биши и Виктор.
— Биши не жалел его чувств. Он упрекал моего отца за то, что тот позволяет Гарриет водиться с распутными женщинами.
— Я преувеличивал — дабы быть понятым. К тому времени Гарриет уже вышла из комнаты.
— Он упрашивал, чтобы тот позволил ей изучать авторов, оказывающих благотворное воздействие.
— Я знаю, что она умеет читать. Она мне об этом сказала.
— А под конец, охваченный страстью, он предложил моему отцу денег.
— Это решило дело. Я пообещал заплатить ему ровно столько, сколько зарабатывает Гарриет, и гинею в неделю сверх того. Эти святоши любят наживу. Встаньте у огня, Виктор, Вы до сих пор дрожите.
— Мой отец, — сказал Уэстбрук, — человек бедный, равно как и богобоязненный.
— За бедность я его не корю. Я корю его за то, что он не заботится о Гарриет.
— Куда вы ее поместите? — спросил я Биши.
— Я не намерен ее никуда помещать. Нет, неверно. Я помещу ее здесь.
— Вы хотите сказать… — Я оглядел гору книг и бумаг; жилье его было в состоянии столь же сумбурном, что и его комнаты в Оксфорде.
— Я намерен обучать ее сам. Мы с Дэниелом обсуждали вопрос женского образования — без этого предварительного шага раскрепощение женщины невозможно. Я познакомлю Гарриет с Платоном, Вольтером и божественным Шекспиром.
— Для молодой девушки это немало.
— Дэниел уверяет меня, что она и сама рвется к ученью. Читать они начали под наставлением их матери.
— Теперь ее нет в живых, — сказал Уэстбрук.
— Дэниел по-прежнему дает ей книги, которые она читает по воскресеньям, спрятавши их внутри Библии.
— Значит, она приедет сюда? — спросил я.
— Что в этом такого?
— Без сопровождения компаньонки?
— Вы, Виктор, все такой же несгибаемый женевец. В Лондоне — в этой части Лоднона — подобных условностей нет. А будь они, я с радостью нарушил бы их. — Он взглянул на Уэстбрука. — Я всем сердцем желаю действовать в интересах Гарриет. Я буду ей читать. Поглядите. — Он подошел к горе книг, наполовину свалившейся на ковер, и взял одну из них. — «Крушение империй» [7]Вольнея. Знакома ли вам, Виктор, эта вещь? — Я кивнул. — Из этой книги она узнает о том, что несправедливая власть обречена и что всех тиранов ждет падение.
7
Вышедшее в 1791 г. и ставшее впоследствии знаменитым эссе французского философа, ориенталиста и политического деятеля Константена Франсуа графа де Вольнея.